А я спокойно рисую оценку в журнале, голову поднял в последний момент. Еле успел отклониться. А эта железная женщина снесла доску и вырвала из стены кусок цемента. Потом меня убивали только в тюрьме.
— Зэки злые? — хмыкнул Бесик.
— Мусора. В конце «нулевых», год восьмой, если не изменяет память. Летом. Обход делал сам хозяин Бутырки. Вывели нас на продол. Начальник оказался не в настроении.
— Пять суток карцера, — говорит мне.
— За что?
— Матрас не завернул.
— Делайте, что хотите. Это ваша прерогатива, — отвечаю я.
Нас впятером закрыли на сборку. Через пару минут открываются «тормоза», и заходят человек двадцать: дежурная смена и резервная группа. Начальник оглядывает нас ненавидяще-похмельным взглядом, разворачивается к вертухаям и так лаконичнокрикливо: «Применить спецсредства». Я думал, что потравят газом, как тараканов дустом, и все. А они достали резиновые сабли и порубили нас всех до одного, до потери сознания. Перед отключкой успел крикнуть «Господи, спаси!» и отрубился. Когда очнулся, решил, что пробита голова и сломаны руки. Начал ощупывать себя с закрытыми глазами — вроде нет. Открываю глаза, а встать не могу. Посмотрел на себя — отбивная, мясо от костей отслаивается. Заходят вертухаи: «Подпишите бумаги, что претензий к администрации не имеете. Не подпишете, все повторится!» Мы отказались, стали молиться. Все пятеро.
Один из нас был муслик, так он по-своему. Там потолки были со сводами, прямо как в храме. Читали «Отче наш» и «Девяностый псалом»: «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится.». Я не думал, что это так может одухотворить.
«Где двое или трое соберутся во имя Мое, там Я среди них». А нас пятеро, и мы во славу Божию стали молиться именно в этот момент от всего сердца настолько, насколько вмещала Вера. И я почувствовал, что вся боль моя прошла, как будто меня и не били, но был готов сам бить и крушить их. Настолько была велика моя Вера! И все были в таком же духе. Потом нас стали дергать по одному на беседу к начальнику, который выписал по 15 суток карцера. Мотивировка: то ли бунт, то ли сопротивление. Точно не помню. После этого сумасшедшего избиения вся голова была черная, а тело в отметинах от резиновых сабель. Даже невозможно было открыть глаза. И вот ночью я проснулся от того, что забыл, как дышать. Представляешь, глупость какая?! Голова закружилась, и такое состояние, как будто ты перепил, начался «космос» и в этот момент я забыл, как дышать.
В тридцать пять лет я забыл, как дышать. Как ежик. Наверное, все это продолжалось доли секунды, но предо мной прошла вся жизнь. Я стал прощаться со всеми родными, близкими, с отцом, матерью и подумал: «Вот наступил мой час!» В духовной литературе я читал, как умирают старцы. Вот эти последние вздохи, такое ощущение, что выходит душа. Я испытал этот миг. Но самое жуткое, когда я умирал, мне в ухо невидимый враг нашептывал: «Ты еще не все миллионы заработал!» И меня поразило, что даже в последний момент жизни дьявол искушает. Через какое-то мгновение, может, тридцать секунд, может, минута, я начал выравнивать дыхание. Еле сел на шконарь, отдышался. Через минут сорок снова уснул, а через час повторилось все заново. Я снова умирал. Душа содрогнулась, и тогда я стал молиться, каждый день и по ночам делая земные поклоны не меньше, чем по триста раз, и только так я избавился от головной боли и поставил себя на ноги. Позже я узнал, что один из парней, кто был со мной, умер, другой сошел с ума.
— Хапнул ты горя, Санек! — охнул Жарецкий.
— Тебе жалко юродивых, Ген? — задумчиво улыбнулся бандит.
— Конечно. Дурачков убогих.
— А ты никогда не вглядывался в их лица?
— Ну, видел. Перекошены от безумия.
— Гена, это счастливые лица. Счастливы нищетой, инвалидностью, голодом. Счастливы собственным безумием. Ни одна женщина, никакие деньги и власть не приблизят нас даже к дверям той убогой радости. Мы с тобой никогда не будем так счастливы, как они!
— Ты это сейчас к чему? — насторожился Жарецкий.
— Они-то, душевные инвалиды, показали мне, здоровому, истинную дорогу к счастью.
— Странный ты какой-то сегодня, Сашок, — Кум промокнул рукавом испарину на лбу. — Извини, если перебил. Рассказывай.
Поощренный вниманием соседей Саша под крепко заваренный чай начал историю своего преображения.
«В начале двухтысячных что-то нехорошее стало вокруг кружиться. Сначала какие-то мелкие аварии. Я тогда не понимал, что это предупреждения. Машины, казалось, въезжали в меня на ровном месте. Но началось все с кошки. Кошка у меня была сиамская, умная на редкость. Жена забеременела и захотела взять мурку, а потом меня к ней же и приревновала. Пришлось отдать, после чего началась цепочка взаимовытекающих последствий. Сперва мой «крузак» стал, словно магнитом, притягивать другие тачки. Бились об меня как яйца. Как сейчас помню, хочу развернуться, машина встречная останавливается — пропускает, а затем резко въезжает мне в бочину. Помяла крыло и дверь. В моей душе вскипело негодование. Естественно, человек с ходу ответил деньгами.
Спустя неделю поехали с женой к родителям на дачу. Всю дорогу жена ныла: «давай вернемся!», «давай вернемся!». Она словно видела наш финал сердцем. Когда до дачи оставалось километров семь, я гляжу, на нас на огромной скорости «девятка» несется, машину сильно вело. Ленка закричала. Сразу резанула мысль: лишь бы не в жену. Я резко крутанул вправо, уходя от лобового удара. Еле разошлись. «Девятка», как ни в чем не бывало, пронеслась, даже не остановилась. Нас вынесло на обочину, передние колеса повисли над кюветом. Машину стало стягивать в овраг. Помогли колхозники, ковырявшиеся в поле: подперли, вытащили. Сам на нерве, жена в истерике, она уже тогда на седьмом месяце была. Я плюнул и решил вернуться домой. Не проехав и километра, возле магазина увидел знакомую «девятку». Как я мог проехать мимо? Подошел к машине, заглянул в окно. Мужик, вдрызг пьяный, здоровый, сука, обрюзгший, башкой мотает в такт музыке. Я молча бью через окно ему в голову. После удара распахиваю дверь, а там, хрень, — под метр девяносто, килограммов на сто двадцать. Еле вытащил, не знаю, откуда взялись силы. Короче, сбил его подсечкой, уронил всю эту массу на асфальт. А затем уже ногами стал замешивать тварь эту бухую, продвигаясь от почек до затылка. Голова его, заряженная моей ногой, разбрызгивая кровавые слюни, как кусок сала, хлестко и глухо билась о колесо «Жигулей». Ленка стояла рядом, плакала, просила остановиться. Вдруг на моих руках повисла какая-то телка — жена этого урода. Я ему параллельно по-человечески объясняю, что он, гад, нас чуть не угробил. Мужик встает на колени, трет на роже жижу бордовую: «Я виноват, прости! Какая я гнида и мразь». В это время кореша его подтянулись, бычье колхозное. Пришлось ствол достать. Желание у пацанов вписаться за дружбана быстро рассосалось. Успокоил Лену, отвез ее домой.
Проходит ровно три недели, наступило 19 июля. С женой забираем сына из Калужской области и собираемся ехать обратно домой. Почему-то малой упросил меня ехать с братом моей жены, я согласился. Жара стояла жуткая, битум плавился в молоко, асфальт превратился в мокрый лед. Не доезжая «Чертова места» — 130-го километра, решил обогнать КамАЗ. Скорость километров девяносто в час, принял влево, но по встречке шла машина, и я решил обождать, дал руля вправо, и меня потащило. С ревом подбитого «мессершмитта» я влетел в глубокий кювет. Когда летели вниз, я услышал лишь слова тещи: «Ну, все!». Три-четыре раза крутанулся вокруг оси. Словно трактором, собрал весь встречный дерн, наконец, встал на ребро. На меня рухнула жена, разом включилась вся электроника: печка, дворники, музыка. У баб истерика. Я глушанул движок, кое-как открыл верхнюю дверь, но сил вытащить беременную жену уже не было. Полез обратно, стал высаживать лобовое стекло, но триплекс поддался лишь с пятого удара. Высвободил жену, тещу. «Я не чувствую ребенка», — сквозь слезы истерила Лена. Женщин увезли в больницу, я остался один. Забрал из машины документы, вылез на дорогу, посмотрел вниз. Глубина кювета была в три машины. В одежде, сильно запачканной грязью и кровью, я простоял несколько часов. Ни одна падла не остановилась, пока рядом со мной не затормозил туристический автобус. И как только отъехала дверь, раздались церковные песнопения. Автобус вез верующих со Ставрополья по святым местам, и проехали они уже свыше пяти тысяч километров. В тот день паломники направлялись в Серпухов, в Высоцкий монастырь, поклониться иконе «Неупиваемая чаша». Это были не простые паломники. Инвалиды, бесноватые, одержимые, разбитые церебральным параличом, все искавшие спасения в Православной Вере. А я, к своему стыду, даже не знал, что у нас в Серпухове есть такая икона. Они довезли меня до больницы, дали образок ангела-хранителя, сказали, что все будет хорошо, и чтобы я ни о чем не переживал. Через неделю с Божьей помощью родилась дочь — Виктория.
Вскоре расстреляли моего близкого друга вместе с охранником, и только тогда я стал осознавать, что смерть ходит где-то рядом. Спустя месяц, где-то на МКАДе в районе Профсоюзной, меня подрезает мужик на «мерсе», причем так, что мы чуть не влетели в разделительный ударогаситель. Я тогда за руль не садился, ездил с водителем. И еще сука тычет нам похабным пальцем. Приказываю водилю догнать. Куда там, у «Мерседеса» под капотом лошадей триста. Тогда я на ходу меняюсь с водителем местами. Минут через десять зажимаю эту сволочь на второй полосе. Выскакиваю из машины и к нему. Этот дурак от страха заблокировал все двери. Пришлось кулаком разбивать боковое стекло, потом лицо. Вытаскиваю этого уже мягкого пассажира через форточку.
— Ты что мне показал? Что это? — кричу ему.
— Я первый раз показал.
— Машину я твою забираю, а через три дня за моральный ущерб привезешь расчет.
Оставил свой телефон. И через три дня на адресе меня принимают мусора. Привезли на ИВС в Ясенево, покошмарили три дня и отпустили. Потом изменили меру пресечения на арест, стали искать. Только ловили уже не ясеневские опера, а петровские — 13-й убойный отдел. Нашли. Вошли в квартиру, со старта «Макаровым