— Когда баня будет?
— Говорят, скоро.
— А ты случайно не уволился?
— Нет пока.
— Смотри, не увольняйся. Мы на тебя рассчитываем.
А ведь еще минуту назад этот человек был мне явно несимпатичен...
И вспоминается мне недавно прошедший на телевидении российский сериал «Зал ожидания». Не вдаваясь в эстетические достоинства данного телепроизведения, без меня есть кому, позволю себе обнародовать два маленьких соображения. Одно — прямо относящееся к тому, что сказано выше, другое — не прямо...
Первое: братцы, они же всерьез думают, будто мы, дети российского захолустья, все поголовно лишь о том и мечтаем, чтобы любым способом обосноваться в ихней засраной Москве! Что до меня, так я бывал в столице тыщу раз, но всегда в первый же день меня со страшной силой тянуло назад, в мою забытую Богом дыру, где меня, черт возьми, знают и любят, где я хоть завтра, если захочу, точнее даже, если соглашусь, то официально стану почетным гражданином города Арамиля, где, когда наступит срок, на мои похороны соберется тыща народу, и это я знаю точно, потому что были прецеденты, потому что у нас умеют провожать в последний путь достойных людей» потому что у нас умеют ценить нормальное человеческое слово, вышедшее из сердца, а не из другого какого-нибудь места...
А второе соображение таково: до чего же слаб творческий человек, если, достигнув в жизни всего, до конца дней своих не может отказаться от сомнительной публичности — лишь бы мелькать, лишь бы тебя не забыла твоя публика!..
Возвращаясь, однако, к бане, хочу добавить лишь: банька не работает, но зарплата каплет. Правда, не пятьсот, а четыреста, но я уж молчу, не возникаю, правда, с трехмесячной задержкой, но это даже хорошо, уволюсь если — еще некоторое время будут сколько-то выдавать. И смех, ей-Богу, и грех...
Недавно дочь сообщила, что Лена, на которую я работал в киоске два года, и которая сохранила обо мне самые лучшие воспоминания, приглашает караулить ее автомагазин.
А я сказал:
— Да не, сколько можно, и так на двух работах пластаюсь. Да еще пишу ведь иногда...
Правда, за писанину не платят. И пишу-то Бог весть что. По сути — дневник. Но, может быть, это отчет о длительном, растянувшемся да целую жизнь эксперименте над самим собой*
Скажете, у каждого такой эксперимент? Верно. Однако не у каждого такой отчет.
Итак, заботами о хлебе насущном я, во всяком случае, на данный момент, не обременен. Волшебное, между прочим, ощущение. Тело и душа свободны для самого важного и абсолютно не нужного никому, кроме меня. Что тоже прекрасно, поскольку это же моя душа и мое тело. И какое мне, собственно, дело до кого бы то ни было?..
Нет, конечно, меня постоянно и очень сильно волнует судьба моих близких. И так, вне всякого сомнения, будет всегда. Но что такое «близкие»? Да это же я сам и есть! Что, наверное, банально, однако каждый осознает данную простую истину самостоятельно.
Как и другую: все, что мы в жизни делаем хорошего, мы делаем для себя. И лишь тем самым — для других...
Или подобные умозаключения лишь неизбежный побочный продукт праздности?
Однако мне бы не хотелось считать мой нынешний образ жизни абсолютно праздным. В недавние годы я очень много и очень тяжко работал. И это дело мне необычайно нравилось, А потом я вдруг ощутил себя инвалидом самого разнообразного труда.
Вообще-то, я очень надеюсь снять с себя когда-нибудь эту инвалидность, ну, по крайности, перейти в третью группу, которая, как известно, рабочая. Но пока не знаю...
Можно, конечно, все это назвать элементарной ленью. Но было бы слишком элементарно. И по-моему, дело в другом: исчерпана моя программа. Правильно или нет, но я уже додумался до всего. И либо мне удастся совершить некий прорыв в иное пространство моего бытия, либо — нет. Боюсь, что более вероятно второе. Во всяком случае, никаких резервов в себе я не ощущаю, ни что во мне, выражаясь до крайности пошло, подспудно не зреет.
Короче, жизнь, хоть вы меня убейте, все отчетливей представляется мне недоразумением. Более того, даже там, за чертой всего земного, я не могу представить ничего такого, что обещало бы хоть какой-то интерес. Про канонический рай даже и говорить смешно.
То есть, если рай и впрямь существует, то должно там быть нечто, что перевешивало бы все, оставляемое здесь. Нечто настолько значительное, что не дай, как говорится, Бог.
Или мы, отправляясь туда, должны напрочь отказаться от всего, что при жизни составляет нашу неповторимую суть? Но чем тогда смерть отличается от бессмертия?
Конечно, любой «специалист» усмехнется и скажет, что все мои соображения — лишь банальный еретический блуд, обусловленный опять же бездельем, что прелести лучшего мира мы будем способны понять и оценить только попав туда, а пока это недоступно по определению...
И все равно — не греет! А надо, чтобы грело...
Как-то разговорился я недавно с одним знакомым, бывшим начальником нашей милиции, а с недавних пор молодым пенсионером. Еще совсем недавно это был веселый, энергичный парень, до водки и баб охочий, но, одновременно, и не чуждый высоких помыслов о благе поднадзорного ему народа.
Но «укатали Сивку крутые горки». Хватил парня инфаркт, и почти сразу — еще два. Я даже не знал, что так бывает.
Выкарабкался однако. Хотя сердце останавливалось дважды. И сказал мне так:
— Вранье это все. Не видел я там никакого яркого света и тому подобного. И никакой радости от близкой встречи с Богом не ощущал. А вот Берию почему-то видел. Лаврентия Палыча. Хотя послужить под его знаменами не успел. Был он в сером пальто, пенсне, шляпе. На трибуне мавзолея стоял...
В общем, я думаю, что все это лишь последние, порой весьма причудливые вспышки уходящего разума. И каждому мнится то, что казалось ему самым реальным в прожитой жизни...
Впрочем, последняя фраза, пожалуй, больше авторская...
А у нас, как, наверное, и везде теперь, люди в религию кинулись. Нет, я не о тех, кто ради прикола в престольные дни за святой водой, которую пожарники только успевают подвозить, в очереди ломится. Я о тех, в большинстве своем не прочитавших Евангелие, но всерьез озаботившихся спасением души. Причем — не только собственной.
Грустно мне смотреть на них. А им — на меня, пожалуй, противно. Хотя, по идее, они обязаны меня жалеть. Но это ж — Россия. Тут недавно я стишок в городской газете публикнул, где такие, в частности, строчки: «Я потолкую с Богом сам, на что мне пастырь из ячейки...» Так они, я слышал, хотели меня от церкви отлучить, как Льва Толстого когда-то. Вот бы я загордился. Но — не отлучили. Возможно, навели справки и выяснили, что я нехристь. То есть, меня сперва прилучить надо, а уж потом...
В общем, в том же самом органе, а он публикует абсолютно все, что ему предлагают, разразились наши праведники рифмованной, абсолютно беспомощной и маловразумительной отповедью мне...
Но у меня и в мыслях не было оскорблять их чувства, я вполне готов признать, что стишок мой весьма фарисейский, однако Господь наш, буде Он «еси на небеси», я уверен, не дурак, иначе не держал бы в друзьях небезызвестного Фому...
В общем, я православные материалы в городском органе почитываю. С любопытством и сочувственно. Лишь отмечаю невольно про себя, что у «катехизатора» (такой специальности я даже у Даля не нашел), неважно с родной грамматикой, хотя она по основной специальности учительница, и когда-то я сидел с ней за одной партой, она была отличницей круглой, а я только «полу». Потом Аля жила разнообразно и трудно, как и меня, ее не миновали некоторые небезобидные увлечения. И вот теперь она служит небесам. Весьма, между прочим, характерная биография для подобного служения.
Вон и у батюшки нашего аж два высших образования. Зачем два-то? Или на том поприще, которое избрал он спервоначалу, вышла неувязочка?..
Словом, не числю я себя нищим духом, а заодно и телом. И пусть делает церковь свое вечное и полезное в основном дело, пусть стращает и врачует слабые, подверженные мирским соблазнам и порокам души, но пусть не лезет от имени Господа в мою. Ее мандат фальшивый. Господь никаких полномочий никаким конторам не давал, это мне известно очень хорошо...
Да, насчет полномочий. Об этом я немало размышлял. И раньше думал, что их вообще ни у кого нет. А потом вдруг осенило — есть!
Они у тех и только у тех, кого осенил Всевышний Своим даром. То есть, у людей талантливых.
(Видит Он, что мне сейчас ой как не хочется говорить о себе грешном, но ведь не получается — фигура умолчания была бы слишком очевидной, и, прочитав эти строки, каждый непременно усмехнулся бы и сказал: «Так вот он куда клонит!» Ну да, клоню, ибо тоже слаб, как и все человеки...)
Так вот: имеющие явные полномочия от Бога как-то не слишком ревностно следуют указаниям и канонам церкви. Часто вообще не следуют.
Но если же священнослужитель безусловно талантлив, так он всю жизнь балансирует на грани ереси, и не видать ему высокого сана, как своих ушей...
Сейчас вот в разгаре Великий Пост. И я ни за что не поверю, будто полуголодный человек способен проводить дни и ночи в непрерывных молитвах и мыслях о вечном. Его же видения обильной жратвы будут преследовать, как бы он, бедняга, ни сопротивлялся. Но если человека как следует накормить, то — да! Вот и я, грешный, только что кофе попил да два бутерброда с колбасой навернул, и могу теперь даже о «парадигме» размышлять, хотя все еще так и не знаю, 5 что оно такое.
Когда придет мой срок, когда предстану перед Ним, то скажу:
— Здравствуй, Господи, я рад Тебя видеть. А Ты — меня? ;
И пусть говорят катехизаторы и попы, что такая самонадеянность на грани богохульства и даже за гранью, я им не поверю.
Потому что если в небесной канцелярии не имеют возможности для поголовной индивидуальной работы, то чем тогда она отличается от всех земных канцелярий?
Словом, я настроен на долгий разговор с Ним...