– Тех, кто пошел за ним. Допустим, это был мальчик восьми лет с мамонтенком.
Андрей замер, приоткрыв рот.
– Ну конечно, – сказал он. – Почему нет. Это многое объясняет.
– Но зачем вообще убивать мамонтов? Допустим, если прадеда расстреляли по самым популярным местным статьям – шпионаж или контрабанда? Да хотя бы за то, что шаман. При чем тут мамонты, собственность Академии наук СССР?
Андрей с интересом глядел на Умку. Не ждал он от юноши такой прыти.
– Значит, на мамонтов был конкретный заказ, – подытожил Умка. – Когда поймем, кому выгодно, найдем заказчика.
– Одна из группировок в той же самой академии!
– Однако… Утилизировать чужой породный материал? Допустим. На машинах с пулеметами?.. – вдруг переспросил Умка.
– Люди говорят, – Андрей развел руками.
– Сибирская язва?
– Но чего тогда боятся Петя и твой отец? Почему молчат?
– Ну шамана-то расстреляли.
Андрей задумался.
– Зачем тебе это? – спросил Умка.
– Что?
– Ну… Это.
– Наверное, дело в том, что после смерти шамана твоего деда усыновил мой дед. Мы ведь родичи. И я чувствую связь…
«Ну да, родичи, только Умкы сбегал от Пуя в интернат», – подумал Умка.
– Все чертовски загадочно, – сказал он. – Но спасибо за информацию.
– Ты как будто не особенно удивлен, – заметил Андрей.
– А чему тут удивляться, это Чукотка, – Умка развел руки в стороны. – Умом Чукотку не понять, аршином общим не измерить… Вспомни, что здесь творилось в двадцатые. Чем сороковые так уж отличаются? Чуть-чуть больше порядка. Спасибо, Андрей. Я постараюсь что-то разузнать.
Зооинженер ушел слегка озадаченный, а Умка долго скрипел зубами, прежде чем сказать в потолок:
– Поздравляю, товарищ Умкы, вот и у тебя нашелся предок, расстрелянный коммунистами.
Самое обидное, что это могло оказаться как полной чушью, так и страшной правдой. Шаман мог быть шаманом, а мог быть шпионом. Но в обоих случаях уничтожение мамонтов просто не укладывалось в Умкиной голове.
Непонятно, каким местом он чуял: в питомнике действительно произошло нечто дурное. Ну, могло произойти. И отец с Петей не расколются ни за что, во всяком случае в ближайшее время. Умка обещал себе подумать над загадкой позже – и сам не заметил, как вытеснил ее из памяти. Сработала защитная реакция организма.
Уж больно история была… Даже не страшная. Грустная.
Вскоре Умка получил диплом, с которым все дороги открыты, и не простой, а красный-прекрасный, с дополнительной специальностью «механик». Он слишком хорошо понимал в мамонтах и слишком остро хотел на флот, чтобы получить синий даже случайно. Ну и ломанулся в мореходку. Директор училища в сердцах шапку об пол хлопнул, когда узнал. Сказал: чтобы такой редкий талант загубить ради железок ржавых – это какой-то другой редкий талант нужен, это надо быть натуральным чукчей из анекдота.
А Умка выучился на моториста – и поминай как звали.
Звали его, кстати, Василий Иванович.
На Северном флоте моториста Василия Ивановича Умкы сразу обломали, как умеет обламывать, собственно, только Северный флот, чем обоснованно гордится – с некой, впрочем, горечью, ибо гордиться тут в принципе нечем. Но если нечем, будем гордиться тем, что есть.
Умка в мечтах видел себя механиком если не на крейсере, то уж минимум на фрегате. Ну ладно, на спасателе, это тоже вам не шуточки, если кто понимает. В суровой реальности Северного флота Умка оказался мотористом развозного катера. Тоже морская служба. Кто-то ведь должен? Почему не ты?..
Приняли его на катере хорошо, по-свойски, и вполне бы он освоился, и спокойно ждал бы, когда откроется вакансия на кораблике побольше, кабы не одна неприятность. Половину каждой вахты Умка шаманил над изношенным дизелем, еще половину травил за борт. Коллеги относились к его беде философски. Называли приступы морской болезни ласково: «Умка ищет друга». Говорили, на такой блохе любого затошнит, а кого не затошнит, тот, значит, еще на причале блеванул со страху. Говорили, это не мы придумали, а однажды на катере прокатился командующий флотом – и такие вот произнес исторические слова. Правда, его самого вроде не тошнило, ну так он командующий. Он если чихнет, катер утонет.
Умка держался стоически, рассчитывая, что организм привыкнет.
Организм крепко стоял на своем и не привыкал.
«Ничего, – думал Умка, – однажды это кончится. Либо служба на катере, либо тошнота». Зато рядом было море, и оно говорило, шептало ласково, обещало дальние пути, небывалые приключения, громкую славу.
Море не подведет, Умка верил.
Часть четвертая. Ылнычьатгыргын
В середине лета, сразу после внезапной проверки, дежурный тягач батальона аэродромного обеспечения захворал.
Внезапная проверка боеготовности войск это обычно такая история, а иногда и трагедия, после которой всем худо. Но тягачу поплохело на полном серьезе: он лежал, вид имел грустный, дышал тяжело, есть не хотел, на знакомые лица не реагировал.
Временно исполняющий обязанности водителя тягача бульдозерист Санников бессмысленно метался по военному городку, за каковым занятием и был пойман комбатом Широковым.
– Ну что же ты, Санников, – сказал комбат.
– А я – что?! – взмолился бульдозерист.
– Вижу, что ничто, – сказал комбат. – Пойдем.
Тягач лежал на своем излюбленном месте чуть в стороне от взлетки.
– Ну что же ты, Катька, – сказал ему комбат.
Катька в ответ издал жалобный вздох.
– Может, позвонить в питомник? – осторожно спросил Санников.
– Успеем, – сказал комбат.
Питомник был далеко, пока оттуда до аэродрома доберутся, Катька три раза загнется. А главное, если директор услышит, что Катька уже месяц без каюра и управляет им бульдозерист… Комбат предпочел бы, чтоб в питомнике узнали об этом как можно позже или не узнали вовсе. Нажалуются в Москву, что срываешь эксперимент, отдувайся потом, рассказывай, как ты скрыл чрезвычайное происшествие, и раскаивайся. Без покаяния нет прощения, это армия, сынок. Каяться Широков не любил, потому что не любил грешить, он был правильный комбат, но вот черт попутал.
Месяц назад Катька мирно пасся тут поблизости, а каюр валялся на брезенте, наслаждаясь коротким северным летом, и самым беспардонным образом заснул. Он продолжал спать, когда запросил посадки легкий самолет «Арктикнефти», и не проснулся, когда тот выкатился с полосы. Катька среагировал, бросился спасать каюра, но буквально на секунду опоздал: самолет уже наехал человеку на ноги и сломал их. После чего Катька поломал самолет. То есть он поддел его головой, поставил на хвост и кувыркнул. Пилот с перепугу навалил в штаны, и это отчасти сгладило общий идиотизм случившегося. Очень помогло наладить диалог в конструктивной плоскости. Отец горе-пилота занимал высокое кресло в правлении концерна «Арктикнефть», сынка на аэродроме принимали только благодаря теплой личной просьбе, но папаша забыл сказать отпрыску, что аэродром не его собственный и, вообще, главный тут – комбат. Сынуля, даром что ему было годков под сорок, успел всех задолбать своей детской непосредственностью, общаясь с персоналом через губу. А вот как у него из штанов потекло, да еще задавленный человек лежит и страшно ругается – стал прямо образцовым джентльменом.
Летное происшествие замяли, каюру было обещано столько денег, сколько не заработает за всю жизнь, переломы оформили, недолго думая, как бытовую травму. Каюр предложил версию «попал под мамонта», но комбат сказал, что тогда сам его задавит еще два раза.
Комбат за Катьку задавил бы кого угодно. У них с мамонтом были высокие отношения: Катька мыл машину Широкова, причем бесплатно – ему, похоже, просто нравился цвет авто, яблочно-зеленый. Другим офицерам мамонт тоже устраивал автомойку, но строго за гонорар в размере одного яблока.
Сошлись на том, что каюр ремонтировал трейлер-мамонтовоз, а тот сорвался с домкрата. Никакого мамонтовоза у Катьки не было и в помине, он прибыл к месту службы пешим ходом, совершив дальний марш по родной Чукотке. Но в документах трейлер присутствовал, ведь бульдозеры не катаются сами за много сотен километров, а по тем же документам мамонт значился именно бульдозером. Он работал на аэродроме в порядке эксперимента, в целях «установления пригодности», а разрешение выбили через замминистра обороны лично – кажется, тот с директором питомника в одном полку служил или вроде того. И оформили мамонта как технику, во-первых, чтобы не оправдываться перед кучей инстанций за провал опыта, буде тот провалится, а во-вторых, ради секретности, пропади она пропадом. Ибо чем позже вероятный противник узнает, что мы завели на аэродроме биологическое оружие, тем лучше.
Переломы у каюра оказались сложные, его отправили на материк, а Катька остался сам по себе. Должности «проводник служебного мамонта» в номенклатуре Министерства обороны не существовало, каюра взяли на контракт специально для Катьки, как независимого эксперта, и оформили бульдозеристом. Чтобы найти замену, надо либо дозвониться до замминистра и рассказать, какая случилась хреновина, – от одной мысли об этом у комбата волосы пониже спины вставали дыбом, – либо самому найти специалиста. Да, на Чукотке отыскать безработного каюра для мамонта в принципе реально, но это долгая история. Вдобавок тут проблемы со связью и транспортом. Пока найдешь да уговоришь, много воды утечет. Ну и любой здешний каюр так или иначе связан с питомником «Звезда Чукотки». Проболтается ведь, зараза… Еще раз заглянув в те самые документы, комбат вызвал бульдозериста Санникова. Тот дослуживал контракт, но контракт еще не кончился, а вот бульдозер – уже. Поговаривали, Санников его нарочно доломал.
– Ты же якут, – сказал комбат.
Санников поежился, заподозрив неладное.
– И каюр наш якут, и были вы с ним не разлей вода, два раздолбая. И болтали, мол, настоящие мамонты – якутские, а чукотские – фигня. Да? И ты на мамонте еще во-от такой катался. Говорил?
– Това-арищ командир… – заныл Санников.