– Он же тебя любит, – сказал Санников. – Умка, не будь эгоистом, пожалей Катьку. Как будет по-чукотски «любовь»?
– Ы-лнычьатгыргын.
– Ничего себе… Ну тогда понятно.
– Что тебе понятно? – огрызнулся Умка.
– Отчего чукотская любовь такая крепкая! Это же от балды не выговоришь, язык сломать можно.
– Чукчи вообще крутые, – заверил Умка, но как-то уныло, без энтузиазма.
Комбат все ухмылялся да посмеивался. Командир полка спросил, чего он такой загадочный, и тогда комбат показал ему сайт питомника, откуда прибыл Катька. Ленский посмотрел, ничего особенного не заметил, а потом усмехнулся сам.
Директора питомника «Звезда Чукотки» звали Иван Умкы.
– Твой Андрианов уже все уточнил и подтвердил, – сказал комбат. – Я теперь спокойно жду, когда парень устанет терпеть эту психическую атаку. Он самый талантливый молодой КТС за всю историю своего училища, у него вообще к зверям особый подход. Он с мамонтами в обнимку вырос. Но ему, как я понял, не по душе, что судьба от рождения определена, словно у племенного зверя. Вот он и драпанул – и из дома, и из профессии. И он действительно любит море, а еще любит моторы, отличный двигателист. Нам повезло, что сейчас нет вакансий на серьезных кораблях. Он травит за борт каждый день, на катере это называют «Умка ищет друга». Упорный парнишка. Знаешь, его там все любят.
– Прямо как здесь Катьку, – сказал комполка.
– Мальчик пытается сломать об колено судьбу. А я ему мешаю.
– Хм… Ты когда решил, что пойдешь в авиацию?
– С детства. И я успел-таки хорошо полетать до того, как здоровье меня приземлило. А ты – когда?..
– А у меня – династия, – сказал Ленский. – Моя судьба была решена, как у того самого племенного мамонта. Вздумай я пойти другим путем, меня бы просто не поняли.
– А ты – хотел… Ну, другим путем?
– Да что ж я, совсем дурной? – искренне поразился летчик.
…На этот раз Катька ушел не как обычно, утром, а средь бела дня – задумался вдруг, потом осторожно снял Санникова с рабочего места, усадил на крыло самолета да вприпрыжку рванул в порт. Там он не стал долго трубить, а прыгнул с причала в воду – и поплыл к рейду.
В порту сыграли команду «человек за бортом».
С аэродрома подняли дежурный вертолет, даже не подумав, что «ми-восьмой» физически неспособен выдернуть из воды пять тонн в намокшей шкуре.
Умка собрал вещи с утра, он чувствовал: случится что-то. Теперь он сидел на своем мешке, глядел назад, туда, где остались корабли, и его совсем не тошнило, хотя катер мотало изрядно. В рубке азартно кричали: давай-давай, самый полный, все нормально, успеем! – Умка даже не прислушивался. Он знал, что успеют. Лишь бы летчики раньше сгоряча не утопили вертолет. Умка был очень благодарен всем этим людям, которые так переживали за судьбу мамонта. У него только никак не помещалось в голове, отчего судьба человека значит меньше. Всегда значила меньше.
И вдруг он понял, что ошибается в самом главном. Вот на его глазах десятки, если не сотни тысяч судеб втянуты в экстренное освоение арктического шельфа и нелепое противостояние с Америкой, в «гонку нефтяных вооружений». Люди всегда могут договориться, государства – никогда. И государства будут убалтывать людей, или провоцировать людей, или просто их покупать ради того, чтобы люди вписывали свои судьбы в чужие сценарии… Но судьбы при этом остаются в руках человеческих. Люди-то делают, что им по сердцу. А что делаю я?
– Умка, мы его видим! Давай вперед, скажи ему…
«И вот сейчас люди, не щадя себя и дорогой техники, рвутся на помощь существу, которое просто меня любит и хочет быть со мной, – думал Умка, пробираясь на бак. – А разве я не люблю его? И я тоже помчался его спасать. Не любил бы – да и черт с ним. Но я себя не заставляю сейчас, я иду навстречу Катьке от всей души. И ребята – тоже. Значит, мы делаем правильно.
Мне осталось решиться на один шаг – понять, что Катька это та самая моя судьба, от которой я убегал столько лет…»
Катер сбавил ход, до Катьки оставалось всего ничего, меньше кабельтова. Умка выпрямился на баке, держась одной рукой за леер, а другой отсемафорил: «Внимание!» Мамонт в ответ помахал хоботом. Умка дал ему команду на разворот, Катька вроде бы послушался.
– Дальше как? – крикнули из рубки.
– Уравняем скорости и пойдем рядом.
– Добро. А он не простудится?
Умка помотал головой и улыбнулся. Вот они какие, люди, наши люди, если им позволить быть самими собой. А почему я не хочу быть собой? Просто меня с детства убеждали, что я должен, должен, должен… И тогда я захотел стать другим. Я сбежал. Выпрыгнул из шкуры и дал деру. Выдумал себе мечту о море. Я действительно люблю море. Оно говорит со мной. Не так подробно, как говорят звери, но ласково шепчет. Черт побери, что мне мешает приезжать к морю на Катьке и слушать этот шепот вместе с ним?..
Катер уже шел самым малым.
Умка повернулся к рубке. Заслезились глаза. Он хотел сказать: прощайте, братцы, простите меня за то, что я притворялся, мое место не с вами, вы были хорошими друзьями, но теперь мне пора…
И тут над ним прошел вертолет.
– Долбаные летуны!!! – дикий вопль из рубки перекрыл гул воздушного винта. – Человек за бортом!!!
Человека сдуло за борт, как пушинку.
Вода была, по чукотским меркам, совсем теплая, но руки и физиономию прямо-таки обожгло.
А потом неведомая сила ухватила Умку поперек туловища, дернула вверх, слегка встряхнула и усадила на теплый мохнатый пригорок. И радостно затрубила так, что заложило уши.
С берега махал одеялом Санников, и Умка догадался, что одеяло этот добрый балбес прихватил для мамонта вместо полотенца. А на катерном причале собралась толпа и снимала всех – Катьку, его седока, катер и даже Санникова, – на телефоны, планшеты и так далее.
В отдалении стояли комбат и майор Андрианов с канистрой. Умка понял: в канистре – выкуп. Ну что же. Пора обратно в свою шкуру. И обязательно написать отцу: папа, я вернулся.
Он наклонился к уху мамонта и сказал:
– Домой, Катька. Мы с тобой плывем домой.
«Ты больше не уйдешь?» – беззвучно спросил Катька.
– Не бойся. Мы будем работать вместе, – сказал Умка. – И работы впереди много. Хватит на всю жизнь. Ты у нас еще станешь настоящей звездой Чукотки, сестренке на зависть.
«Это хорошо!» – сказал мамонт. И поддал ходу.
Эпилог
Зимой сорок седьмого года, когда Берингов пролив сковало льдом, чукчи от нечего делать вспомнили, что давно не били эскимосов.
Это легендарная, каноническая версия.
На самом деле чукчи задумали диверсионную операцию на том берегу. И вовсе не от скуки.
– Солнца мало, дни короткие, погода вроде есть, отлично проскочим, никто и не заметит, – сказал бригадир зверобоев Виктор Пузо. – Значит, вам задача на сегодня – чтобы по большому секрету знало все село: мы пойдем нерпу брать. Лунок накрутим и будем караулить, как дураки, пока не надоест.
– Зачем нерпа-то? – спросили его. – Только что за ней ходили. Нехорошо получится, лишнего берем.
– Говорю же, мы дураки. Нам скучно. У нас зимняя чукотская болезнь – алярагыргын. Тоска заела.
– А когда это пройдет?
– Ну… Дней за десять, я так думаю, мы поймем, что лунки в проливе сверлить еще скучнее. Не совсем же мы придурки.
– А успеем?..
– Будет погода – успеем, не будет – вообще никто не почешется. Ясно же: раз погоды нет, мы лежим где-то, с собачками обнимаемся.
– Не будет погоды, – заявил вдруг один из зверобоев. – Завтра уже пурга начнется. У меня дочка собаку тивычгыном отряхивала. Я ее поругал, конечно, но… Виноват. Не уследил.
Пузо почесал в затылке.
Примета такая, уж, наверное, ей тысяча лет: нельзя собаку отряхивать снеговыбивалкой из оленьей кости. Тивычгын – чтобы снег с торбасов сбивать. Если кто по незнанию собаку им почистит – жди пурги.
– Вот, значит, ты, дикарь необразованный, дуй к метеорологам, – решил Пузо. – Это я тебя наказываю за суеверие. Узнаешь, какую ждут погоду над проливом. Я лично хочу низкую облачность, чтобы пограничники не летали. И про нерпу не забудь проболтаться!
– Не поверят, – сказал зверобой. – Ну, Витя, ну никак не поверят. Может, я и дикий суеверный папуас, но зачем нам сейчас нерпа? Верно говорят ребята: лишнего берем. А лишнего брать – натайынкэн [6].
– Хорошо, – Пузо кивнул. – Это уже по очень большому секрету, и чтобы совсем никто не знал: мы обиделись на лекцию про алкоголизм.
– А-а… Ну другой разговор! Так бы сразу и…
– Нельзя было сразу. Я хотел, чтобы вы поняли. Нас уже все село зовет пьяницами из-за этой глупой лекции. Мы не подаем виду, а на самом деле обиделись шибко.
– Ах вот мы какие…
Кстати, впору было надуться. Понятно, что лекцию просто «спустили» из района, не разбираясь, но все равно несправедливо. Пузо даже на фронте не приучился выпивать: знал за собой, что с одного стакана превращается в полного идиота. И бригада у него подобралась самая малопьющая на весь район. И тут нате вам.
– Очень большой секрет! – напомнил Пузо. – Пусть отдохнут от нас, алкоголиков. Пару недель хватит, я думаю, чтобы всем стало очень стыдно. И тут мы такие – с добычей.
– Как бы нас за эту добычу…
– Победителей не судят! – отрезал бригадир. – И мы же это не для себя, мы за Родину. Но можно, если сомневаетесь, проголосовать.
Голосовать никто не захотел. Бригада понимала: второго такого удивительного шанса просто не будет. Рейд на Аляску, несбыточная мечта каждого чукчи, рожденного в СССР, – потому что очень хочется, а нельзя, – вдруг стал реальностью. Один раз. И даже если тебя убьют, дети голодными не останутся, говорил же товарищ Сталин: сын за отца не отвечает.
– Молодцы, – сказал Пузо. – Тогда сейчас все разошлись выполнять поставленные задачи, а я… Эх! К шаману поеду. Нам понадобятся грузовики. Шаман правильный чукча, не откажет.
Люди дружно уставились на бригадира.