–– Мобильник. Я его искала, – безразлично прошептала Тамара, поднимая телефон. – А он, оказывается, в кармане шубы. Разряжен.
Подойдя к полочке, она долго перебирала чёрные кабели зарядных устройств и, найдя подходящее, включила в сеть.
–– Двести семнадцать пропущенных, – улыбнулась девушка, кладя телефон на полку. – Когда всё закончится, позвоню отцу.
Доктор вышел из операционной, снимая на ходу окровавленные резиновые перчатки. Испуганно сжавшись, Гурман пытался поймать его взгляд, но мужчина старательно отводил глаза в сторону.
–– Он будет жить? – спросил Гурман.
Поднявшись со стула, он удивлённо прислушался. Вроде громко сказал, а сам себя не услышал. Сухое шипение продиралось сквозь шершавую гортань и растворялось, где-то между зубами.
–– Нет, – ответил доктор, заходя в ванную. – Удивительно, как вы его вообще довезли живым.
Розовые струйки воды сплетались в белой раковине, рисуя размытый сложный узор. Гурман молчал. Мишка Балуев был рядом с ним и в детстве, и в юности. Он был, как рука, как почка. Ты его, вроде, не замечаешь, просто он есть и всё.
Глядя на побледневшего Гурмана, Тамара впервые в жизни почувствовала спазмы, сжавшие горло. Плакала она часто, ещё в детстве сообразив, что женские слёзы лучший мотиватор для мужчин. Именно слезами проще всего добиться игрушек, побрякушек, денег… Но то были слёзы искусственные, они не вызывали в сознании никакой реакции и высыхали сразу же после исполнения возложенной на них функции. Сейчас же Тамара чувствовала их внутри. Солёные капли собирались, образовывая жёсткий, разрастающийся ком и не могли выйти наружу.
–– Зайди, – устало произнёс доктор, бросая косой взгляд на Гурмана. – Он хочет поговорить с тобой.
–– Я тоже зайду, – с трудом шевеля одеревеневшими губами, прошептала Тамара.
Операционная, как и положено была выдержана в бело- металлических цветах. Белые стены, белые шторы-панели, белые шкафчики с инструментом. Ощущение стерильности нарушала белая простыня, укрывавшая тело Балуева, с коричнево-красными отпечатками пальцев и тазик с окровавленными перчатками под столом.
Локальная анестезия медленно покидала тело и боль сворачивала мышцы лица Балуева. Гурман почувствовал, как в его ладонь протиснулась холодная рука Тамары. Сначала он подумал, что девушка хочет поддержать его, но потом понял, что сейчас ей самой необходима поддержка. Стиснув зубы, Тамара с трудом сдерживала истерику. Тусклый свет лампы отражался в шторах, рисуя на белой ткани серые змеиные разводы. Гурману всегда казалось, что белый свет должен успокаивать, но сейчас он навалился грязным снежным комом, забивая дыхание и стирая мысли. Было страшно. Балуев лежал на столе по плечи укрытый простыней. Совсем недавно живые, чёрные глаза теперь утонули в опухших веках. Полные щёки, не поддерживаемые мышцами, сползли в разные стороны, делая лицо похожим на непропечённый блин. Помутневший взгляд, направленный в потолок, казался неживым. Гурман видел, что именно сейчас перед глазами человека, который попортил немало крови своим конкурентам, демонстрируется самый последний и самый знакомый фильм, свёрстанный им самим за неполные сорок пять лет жизни.
Взяв себя в руки, Гурман повесил на лицо улыбку и медленно проковылял к операционному столу.
–– Привет Мишок, – тошнота подкатила к горлу, перекрывая дыхание. Нервно дёрнув шеей, он протолкнул комок и снова заставил себя улыбнуться. – Классно выглядишь. На поправку тебе недельку и в дело. Залёживаться нам никак нельзя.
Тамара слушала, как балагурит Гурман, и всё сильнее сжимала его ладонь. Как никто, она понимала, каких усилий стоил ему этот цирк. Звонкий шлепок прогремел в операционной полноценным выстрелом. Эхо повторило его, отстреливая от стен. Тамара опустила глаза. На идеально чистый кафельный пол упали несколько красных капель. Переведя взгляд, она долго рассматривала, как ногти Гурмана, впившись в ладонь, прорвали кожу, окрашиваясь пузырящимися потёками крови.
–– Прости меня, Игорь, – просипел Балуев.
–– За что? – растянул губы в глупой улыбке Гурман.
–– Если всё перечислять, то я до следующего рождества не сдохну.
–– А я не тороплюсь. И тебе не советую. Вот с завтрашнего дня и начнёшь каяться.
Взгляд Балуева сконцентрировался на белой стене. Старчески моргая, он напрягал зрение, пытаясь рассмотреть игру светотеней. Проследив за его взглядом, Гурман почувствовал, как в серых, колышущихся тенях растворяются последние минуты жизни друга.
Тамара тоже знала Балуева с детства. Но никогда их жизненные пути не пересекались настолько, чтобы хорошо узнать друг друга. До сих пор она думала, что смерть человека можно почувствовать только близкой душой. Почему ощутила её она, человек малознакомый с умирающим, было непонятно. Впрочем, скосив взгляд на Гурмана, Тамаре показалось, что он тоже увидел это тёмное, вязкое «нечто», окутывающее тело Балуева.
–– Помнишь, когда мы брали инкассаторов в девяносто девятом, на месте нашли твои ключи с отпечатками. Тогда мы не понимали, как связка могла вывалиться из кармана. Так вот, это я их подбросил. Когда ты вышел из тюрьмы, у тебя на книжке лежала довольно крупная сумма. Ты так радовался. Но это было всего несколько процентов от того, что мы взяли.
Новость оказалась настолько неожиданной, что Гурман растерянно шлёпал губами, стараясь подобрать нужные слова. Слова, способные выразить бушующие внутри эмоции и не ранить и без того умирающего друга.
–– Балуй, ты гад, – наконец взорвался он. – Теперь ты просто обязан поправиться, а то, кому я буду морду бить. Я ведь маленьких и убогих не обижаю.
Балуев расслабленно улыбнулся, снова фокусируя взгляд на стене.
–– Рассказал бы я тебе об этом, если бы она за мной не пришла.
–– Кто она? – нарочито громко прокричал Гурман, и Тамара опустила глаза. Артист из него был плохой. – Тамара что ли?
–– Я не знаю, как её зовут, но стоит она у меня в ногах и отсчитывает последние минуты.
Балуев улыбнулся. Тамара подумала, что никогда не замечала какая красивая у него улыбка. Впрочем, она никогда и не видела, чтобы Балуев улыбался. А может это только последняя, исцеляющая душу улыбка получилась такой прекрасной?
–– Ты простишь меня, Игорь? – настойчиво повторил вопрос Балуев.
–– Нет, – зарычал Гурман. – За такие вещи надо отвечать.
–– Видишь, как мне повезло, – скрипнул зубами мужчина.
По тому, как резко побелело и обострилось его лицо, Тамара поняла, что жить Балуеву осталось секунды. На мгновение в операционной воцарилась оглушительная тишина. Тамара безразлично слушала, как слёзы, со скрипом выкатываясь из глаз, шуршали по проторенным на грязных щеках бороздам и звонко разбивались о кафельные плиты пола. Если бы несколько дней назад Тамаре сказали, что, стоя рядом с умирающим Балуем, она будет искренне плакать и искать слова, способные проводить врага в последний путь, она бы долго хохотала. Но сейчас несвойственные ей чувства переполняли сердце, вынося на поверхность всё, что долго пряталось в потайных извилинах сознания.
–– Иди с миром, Миша. Все мы там встретимся, потому что все мы грешные. Мой отец всегда считал тебя достойным врагом.
Закрыв глаза, Балуев удовлетворённо вздохнул и, найдя руку Тамары, сжал её последним усилием.
ГЛАВА 18
ЕЩЁ ОДНА СМЕРТЬ
Мягкая перина, обволакивала тело, согревая и не причиняя вреда. Много лет назад Лола и Тамара модернизировали спальни, закупив на все кровати жёсткие матрасы с наполнителями из кокосовой койры. Целый месяц Давид пытался приспособиться к нововведению, но позвоночник отказывался радоваться «новой жизни», обещанной в рекламном проспекте.
Холодной осенней ночью, хозяин дома разбудил обслуживающий персонал, обзвонил знакомых и к пяти утра в дом торжественно была доставлена лёгкая перина, наполненная отборным гусиным пухом. Завалившись спать в половине шестого утра, Давид проснулся только к вечеру и впервые, за долгое время, почувствовал себя полностью отдохнувшим.
Капля в пластиковом цилиндре капельницы долго росла, наполнялась, затем дрожала и, оторвавшись, падала. Давид постарался абстрагироваться от посторонних звуков, и представить именно этот звон. В сознании он был чистым, мелодичным, диссонирующим с окружающим его в последнее время сопением, кряхтением и жалостливым придыханием. Стоявшие рядом ребята расстроенно прятали глаза, теребили в холёных руках брендовые барсетки, демонстрируя всем своим видом абсолютную преданность. Давид осторожно вздохнул. Кажется, начало отпускать. Лёгкие наполнились, не причиняя боли сердцу. Когда-то знакомый доктор рассказывал, что мышца, называемая сердцем, не может болеть, болит всё, что её окружает. Тогда Давид не стал вникать в вопросы анатомии, но сейчас точно знал, что болит всё, и сердце, и то, что его окружает. Посмотрев на батарею аккуратно выставленных на тумбочке лекарств, он вдруг осознал, что за последние две недели выпил больше таблеток, чем за всю жизнь. И впервые узнал, как действует капельница. Конечно, можно было бы устроить разнос этим маменькиным сыночкам, которые почему-то решили, что их основная задача – тупо качать бабло, но, пожалуй, ничего от этого не изменится. Не та пошла братва. Впрочем, и время не то.
Во второй половине семидесятых, когда он собирал по спортивным сообществам, да на дворовых качалках свою первую бригаду, ребята понимали куда шли и что светит, если кто-нибудь из них ошибётся. Пацаны возвращались из Афгана, опалённые войной, безденежьем. Работы у него было невпроворот, конкуренция – сильная, разборки – кровавые. Да и менты были грамотными профессионалами. Работать не рвались, но, если партия приказывала, разбивались в лепёшку, а сажали их брата. Это сейчас Давид проводит время в офисе да за компьютером, а когда-то вместе со своими ребятишками на стрелки ездил. Мог жизнь за них отдать и точно знал, что каждый из ребят станет под пули, чтобы прикрыть его. Разве сравнить с нынешними. Давид обвёл глазами парней и презрительно сплюнул. Что можно ожидать от людей, которые при наличии точных координат, значительного перевеса в силе и ресурсах, умудрились упустить одного человека, обременённого раненым и пленницей.