Сегодня всё было как всегда, но только не для бывшего барабанщика Элема, который, похоже, навсегда был выдернут из стройных рядов эбирских барабанщиков и брошен словно слепой кутёнок в чужую и непонятную жизнь. Жрец Атемис открывал шествие, за ним, в окружении рогатых жрецов, следовали сам божественный бык Огус и его божественная корова Огеда, располневший стан которой указывал внимательному наблюдателю на скорое прибавление в божественном семействе. Никто не сомневался, что будет мальчик, как не сомневался и в том, что рождение этого младенца принесёт Эбиру неисчислимые блага.
Правда, по Эбиру на протяжении последних месяцев ходили и другие слухи. Ходили упорно, несмотря на усилия жрецов пресечь заговор в самом зародыше. Договорились уже до того, что божественный бык и не думал спускаться на эбирскую землю, а изображающий ныне быка барабанщик Элем просто ничтожество и безвольная игрушка в руках жреца Атемиса. Не то чтобы сплетникам верили, но кое-какие сомнения в головах думающих людей появились, и эти думающие сходились на том, что для своего земного воплощения божественный Огус мог бы выбрать оболочку и позначительнее. Зачем же вносить сумятицу в уже давно сложившийся порядок вещей: барабанщик должен барабанить, торговец торговать, горшечник делать горшки, а знатные мужи править Эбиром.
Поговаривали, что верховный жрец Атемис именно сегодня объявит о возвращении божественного Огуса в сады Иллира. И много ещё о чём болтали накануне праздника Урожая в кабаках и на рынках благословенного Эбира. Этим сплетням можно было верить и не верить, но почти никто не сомневался, что именно сегодня случится нечто важное в жизни города, о чём потом можно будет наговориться всласть под унылую дробную мелодию наступающего сезона дождей.
Говорят, что верховный жрец Атемис знает Слово, которое может либо призвать быка, либо заставить его покинуть Э6ир. Но, скорее всего, никакого Слова нет вовсе. Как только рогатый посох Атемиса пробьёт грудь Элема, так божественный бык покинет свою оболочку и вознесётся высоко-высоко, куда живому человеку взглядом не дотянуться. Говорят, что в сады Иллира пускают только избранных, тех, кто усердно служил Огусу на земле. Элема должны, наверное, пустить, поскольку никто в Эбире не оказал быку столько услуг, сколько простой барабанщик.
Иное дело, да простят его святоши, что Элем покидать Эбир не торопится, ему хорошо и на грешной земле. Именно поэтому он вступил в сговор со знатными мужами, врагами Атемиса.
Элем оглянулся, хотя делать этого не следовало. Божественный Огус должен смотреть только вперёд, на каменную громаду храма, которая на протяжении столетий вбирает в себя любовь многих поколений эбирцев к своему кумиру. Знатные мужи шли следом за божественной парочкой и их лица были непроницаемы ни для Элема, ни для жрецов-кастратов. Правда, в отличие от последних Элем знал, что стараниями знатного мужа Ташала жрецу Атемису готовится сюрприз. Барабаны Огуса смолкли, процессия во главе с верховным жрецом Атемисом втянулась под своды храма. Здесь, вдали от глаз простонародья, должен был решиться главный вопрос: кому отныне властвовать над Эбиром.
Элем вновь оглянулся на стоящего за спиной Ташала. Густая проседь в волосах одутловатого вельможи указывала на почтенный возраст, а глаза, пристально смотревшие на барабанщика, выражали презрение к простолюдину, характерное для человека очень долго властвовавшего над другими.
– Почему ты так глупо попался, барабанщик? – спросил Ташал, когда Калай притащил Элема к заговорщикам.
– Я попался, но не глупо, – ответил тогда он. – Я пришёл к вам сам, и не потому, что верю вельможам. На мою любовь вы можете не рассчитывать. Просто мы связаны с вами одной петлёй. Удавив вас, Атемис потом расправится и со мной, и с божественной коровой Огедой и с ёё нерождённым младенцем. Атемис желает властвовать единолично. Он даже быка Огуса прогонит обратно в сады Иллира. – А есть, кого прогонять? – брезгливо прищурился Ташал.
– А какое это имеет значение, уважаемый. Я знаю только одно: если Атемиса оставить в живых – он будет править Эбиром, а мы с вами будем гнить в земле. Ибо вряд ли жрецы разорятся на погребальный костёр для таких ничтожеств как вы. – Убийство верховного жреца вызовет волнение среди простонародья, – хмуро бросил знатный муж Орфик. – А в храме Огуса и без Атемиса есть кому направить их недовольство в нашу сторону.
– И что же прикажешь делать в таком случае, уважаемый? – возмутился Ташал. – Ждать пока Атемисовы псы передавят нас по одиночке?
– Атемиса может покарать только божественный бык Огус, – мягко сказал Элем. – Можно и чужими руками.
– Заткнись, барабанщик, – зло оборвали его из полумрака. – Тебя никто не спрашивает.
– Нет, погодите, уважаемые, – поднял кверху палец Ташал. – Этот сын червя навёл меня на интересную мысль: почему бы Атемиса не поймать в ту же самую ловушку, которую он расставил для других?
– Можно ли верить барабанщику? – От него требуется всего ничего: выразить одобрение нанесенному смелым человеком удару. Невелик труд, но народу этого будет достаточно. Ибо Атемиса хоть и бояться, но не любят.
– Есть ещё и божественная корова, – напомнил Орфик. – Она в любую минуту может заявить, что божественный бык покинул свою недостойную оболочку, и всё завертится с новой силой.
– Есть ещё один вариант, – предложил Элем. – Объявить правителем Эбира, после смерти Атемиса, сына божественного Огуса, рождённого божественной коровой Огедой, а до его совершеннолетия поручить управление городом уважаемым Ташала и Орфику. Это сразу же заткнёт рот жрецам, которые не посмеют открыто оспаривать власть у сына Огуса.
– А как быть с самим божественным быком? – Он покинет землю Эбира сразу же после рождения сына. – А его пустую оболочку отвезут за стены города и скормят воронью? – вежливо улыбнулся Орфик. – Если барабанщик Элем исчезнет, то обязательно где-нибудь найдётся человек, который станет выдавать себя за убитого и утверждать, что божественный бык его не покинул. И найдётся немало недовольных, которые сделают вид, что поверили ему, – Элем вопросительно оглядел задумавшихся вельмож. – Не лучше ли вернуть меня в строй барабанщиков, чтобы я всегда был у народа на виду, как живое напоминание о недавнем визите Огуса на благословенную эбирскую землю?
Орфик захохотал, откинув назад лысеющую голову, а одутловатый Ташал расплылся в улыбке.
– Не на многое же ты претендуешь, барабанщик. – Я претендую на жизнь, а это не так уж мало. – Божественный Огус покидает нас, – голос жреца Атемиса гулом отозвался под сводами храма.
И в эту минуту вздрогнувший Элем увидел то, что подслеповатые глаза Атемиса не увидели бы никогда: там, в дальнем углу, прикрытые непроницаемым мраком, притаились люди, крепкие руки которых сжимали гибкие эбирские луки, а наконечники оперённых стрел целились не только в грудь Атемиса, но и в грудь божественной коровы Огеды. Будь они прокляты, эти знатные эбирские мужи! Они обманули Элема! Умрёт не только Атемис, умрет и Огеда, и её ещё неродившийся ребёнок. Наверняка, вельможи сговорились со жрецами, во всяком случае, с теми из них, кто недоволен всевластием Атемиса. А Элема они силой, и угрозами заставят одобрить смерть как Атемиса, так и Огеды. И народ поверит. Поверит божественному быку, у которого нет ни разума, ни языка. А может быть, не поверит, но всё равно промолчит. Кого волнует жизнь или смерть какого-то барабанщика, был он оболочкой Божественного Огуса или не был?
Свирепое лицо Атемиса надвинулось на Элема, зажженные факела выхватили из полумрака толпу знатных мужей, остановившихся у входа. Всё остальное утонуло в темноте, которая должна была стать для Элема вечной. В эту минуту и пришла в голову барабанщика одна удачная мысль:
– Божественный бык желает проститься со своей коровой.
На лице верховного жреца явственно проявилось неудовольствие, но отказать божественному быку или, точнее, наглецу Элему повода не было. Атемис поднял посох, и божественная корова стала разоблачаться.
Божественный бык проснулся при виде её сверкающего белезиной тела, и покорный его воле Элем шагнул на священную плиту. С глухим стуком ударил о камень рогатый посох Атемиса, и в ту же секунду за храмовой стеной зарокотали барабаны. Элему показалось, что божественный бык щадит Огеду, сдерживая рвущуюся на волю силу, да и внимание его было направлено в тот угол, где таились наёмные убийцы.
– Божественный Огус нас покинул.
Элем обернулся и посмотрел в глаза жреца Атемиса. Свирепое лицо кастрата исказила ненависть, а грозный посох устремился в грудь барабанщика. Но эта грудь так и осталась недосягаемой для двурогого копья. Элем вырвал оружие из рук Атемиса.
– Божественный Огус остаётся, чтобы защитить свою Огеду.
Двурогое копье вонзилось в грудь Атемиса, и тот вспыхнул ярким факелом. Толпа знатных мужей завопила от ужаса, подалась назад и тут же обмерла, повинуясь невидимой, команде. Элем смотрел в их перекошенные ужасом лица и улыбался. Впрочем, торжествовал, кажется, не он – торжествовал кто-то другой, разраставшийся прямо на глазах до невероятных размеров. Во всяком случае, глаза Элема смотрели на происходящее уже сверху, из-под свода храма.
Чудовищный язык пламени рванулся с высоты и накрыл, захлестнул огненным плащом таившихся в углу наёмных убийц. Два десятка жизней слизнул этот красный язык, осветив храм до самых потаённых и удалённых его уголков. Уцелевшие лежали ниц на каменных плитах. Элем подал руку Элии и повёл её к выходу прямо по этим трепещущим от страха телам, и барабаны Огуса дробили Великую песнь Любви и Ликования в честь божественного быка и его Огеды.
Чеботарёв явлению убиенного супостатами Резанова не удивился, даже не попенял ему за беспокойство в столь поздний час. Судя по лицу, Виктор спать ещё не ложился и на все сто процентов был готов к разговору. Надо сказать, что Чеботарёвские апартаменты были наихудшими из всех, в которых за сегодняшний день побывал Резанов, о чём он не постеснялся сказать старому другу. Посетовав вскольз на государство, столь скупо оплачивающее хлопоты своих верных стражей.