Немченко МихаилРодительский День
Они очнулись одновременно, все трое. И первые мгновения молча разглядывали друг друга, не понимая, где они и как здесь оказались. А потом посыпались вопросы. Но тут же стало ясно: они говорят на разных языках и не в силах понять ни единого слова. И, замолчав, все трое снова оторопело уставились друг на друга, пытаясь уразуметь, с кем же столкнула их судьба. Один из трех был высок и светловолос, в облегающей одежде из серебристой ткани. Второй — смуглый, скуластый и черноусый, в похожем на скафандр плотном сером комбинезоне с капюшоном — должно быть, обитал в холодных краях. Третий выглядел всех старше — на губастом темнокожем лице прочертились русла первых морщин, а виски уже тронула седина. На нем была синяя куртка с каким-то иероглифом на груди и короткие, чуть ниже колен штаны, ноги в тонкой прозрачной обуви казались босыми. Кто они, эти незнакомцы? Каждому было ясно лишь одно: они из разных миров, но — одного корня. Частицы некогда могучего утеса жизни, рассыпавшегося песком звездной диаспоры… Но куда же они все-таки попали? Почти одновременно все трое поднялись с земли и огляделись. Стен не было — их окружала кромешная тьма. Освещенным был лишь небольшой пятачок, где они находились. И свет исходил от какого-то предмета, лежавшего посредине. Нечто вроде овальной рамы из иссиня-черного металла размером в половину человеческого роста. Раму оплетали стебли диковинных светящихся цветов — розовых, белых, голубых. Они казались живыми, и, только подойдя вплотную, все трое убедились: цветы тоже из чего-то твердого.
— Что это? — проговорил светловолосый, наклонившись над странным предметом. И вдруг увидел по лицам, что оба поняли его вопрос. И тут же торопливо заговорили, перебивая друг друга. И у каждого в мозгу непостижимым образом возникли слова перевода. Наконец-то они смогли что-то друг о друге узнать!
— Я с Церны, — сказал смуглый усач.
— Я с Дидара, — откликнулся светловолосый.
— А я из Срединного Облака, с пятой планеты звезды Флум, — представился темнокожий.
После первых расспросов каждый кратко рассказал о своем мире, но это не приблизило их к разгадке того, что же с ними произошло. Они не могли даже толком объяснить друг другу местоположение своих планет — слишком различны были точки отсчета, слишком несхожи системы координат. И к тому же никто из них не блистал ученостью — там, у себя, погруженные в повседневные заботы, они не очень-то интересовались устройством мироздания. Больше других знал темнокожий Мгомо, оказавшийся учителем, но он учил детей языку — предмету, далекому от космоса. Одно не вызывало сомнений: их миры разделены чудовищными расстояниями и не только никогда не имели контактов, но и вообще не знают о существовании друг друга. И однако какая-то неведомая сила перенесла их через звездные бездны, столкнув лицом к лицу здесь, на крохотном пятачке среди тьмы. Как, каким образом? И главное зачем? Сколько они друг друга ни расспрашивали — ничего не прояснялось. Каждому запомнилось одно и то же: как внезапно потерял сознание там, дома, — и открыл глаза уже здесь. А между этими двумя моментами — провал беспамятства. Оставив безнадежные попытки что-то понять, они заговорили о том единственном, что было у них общим — о прародине-Земле. Но выяснилось, что и тут они в сущности не могут сообщить друг другу почти ничего нового. Каждый с детства знал древние хроники, повествовавшие о Катастрофе и о Спасателях, умчавших их далеких предков, — тех немногих, кого удалось спасти, — в разные концы Галактики. В каких-то деталях эти отрывочные сведения отличались, но совпадали в главном, как похожи были и незавидные судьбы спасенных. Во всех трех мирах потомки землян жили на положении существ второго сорта. Не то чтоб их угнетали, но всегда давали понять, что приютили их из милости и они должны быть вечно благодарны за это. Лишь на Церне соплеменники Авуда — так звали смугляка в комбинезоне — обрели некоторую автономию. Метрополия послала их осваивать эту стылую ледяную планету, но по крайней мере там в их жизнь никто не вмешивался. Да, они были товарищами по несчастью, по горькому звездному сиротству, и, рассказывая о невеселом житье-бытье своих маленьких общин, все трое по-новому ощутили древнее родство. Эта тема была неисчерпаемой, и в других обстоятельствах они, наверно, говорили бы часами. Но сейчас было не до того. Все заглушал вопрос вопросов: что же дальше, что с ними будет?
Разговор иссяк. Походив вокруг непонятного предмета, они снова уселись на землю и погрузились в ожидание. Что-то произойдет, что-то должно произойти. Но — когда? Внезапно свет чуть потускнел, и, оттуда, из сплетения цветов, вырвался тонкий изогнутый голубой луч. Обежал круг, словно прощупывая плотность мрака, и замер, вытянулся острой голубой указкой. Направление — куда идти? Должно быть, именно эти слова и произнес вскочивший на ноги светловолосый Бен с Дидара. Это он спросил или что-то похожее, двое других могли только догадываться: перевода не последовало. Почуяв неладное, Бен проговорил что-то еще, но с тем же успехом. Несколько мгновений они в замешательстве глядели друг на друга, и тут смуглого Авуда осенило. Шагнув к источнику света, он поманил рукой:
— Давайте сюда!
И оба поняли слово в слово. Теперь стало ясно: переводчиком был этот странный предмет. Но только — если рядом. И значит, они должны взять его с собой. Да иначе и нельзя — куда они без света и без путеводного луча. Оплетенная цветами рама оказалась совсем не тяжелой, несподручней было нести ее втроем. Так они и взялись: Бен и Авуд спереди, Мгомо — сзади. И двинулись в темноту, куда звал луч.
Они шли долго. Мрак расступался перед ними и снова черным кольцом смыкался позади. Но странное дело: всех троих не покидало ощущение, что они здесь не одни. В темноте чувствовалось словно бы какое-то движение, время от времени слышались шорохи, невнятные, приглушенные звуки, но — ни искорки света. Свет обрушился, как обвал, хлынул со всех сторон так неожиданно и слепяще, что все трое невольно зажмурили глаза. А когда открыли, увидели уходящую к горизонту широкую аллею, по сторонам которой высились деревья-листья. Ни стволов, ни ветвей — только резная колышущаяся зеленая плоть от подножий до вонзающихся в розоватое небо вершин. А в просветах между зелеными гигантами виднелись какие-то обелиски, плиты, увенчанные сфероидами стелы. И по всей длине аллеи, насколько хватало глаз, двигались группки людей. Только людей ли? Лиц было не разглядеть, но по очертаниям фигур можно было догадаться, что это существа самых разных обличий. И все они что-то несли, что-то похожее на предмет, который держали эти трое… Светло было считанные секунды, — и снова пала тьма.
— Неужели это оно?.. — поражение пробормотал Мгомо.
— Что — оно? — воззрились на него Бен и Авуд.
— Кладбище Миров… Вы что, никогда не слышали?
Оба замотали головами: не понимали, о чем речь. И тогда по знаку Мгомо они опустили свою светящуюся ношу на землю, и он рассказал то, что слышал там, на своей планете, еще от деда. Слышал, но никогда не принимал всерьез, как, наверно, и все те, кто передавал эту легенду из поколения в поколение. О том, что где-то в глубинах Вселенной есть Кладбище Миров. Кто и когда его создал, — неведомо. Но им, создателям этого вселенского некрополя, известно все происходящее в Галактике. И каждый погибший мир обретает на Кладбище свою символическую могилу. Говорили, что планетоид, на котором «хоронят миры», — невидим, и космонавты могут пролететь рядом, ничего не заметив. Но когда наступает кем-то отмеренный срок, — может, раз в галактическое тысячелетие, а может, реже — на вселенском Кладбище бывает Родительский День. И рассеянные по звездным пространствам далекие потомки являются возложить венки к надгробиям своих утерянных прародин. Как они находят путь к таинственному планетоиду, понять было невозможно, и уже одно это заставляло усомниться в том, что дошедшая из недр веков легенда имеет хоть какую-то реальную первооснову. Именно так и относился к услышанному от деда он, Мгомо, пока не очутился здесь, на этой аллее…
— Выходит, мы кем-то избраны… — Авуд откинул капюшон, пригладил растрепавшиеся потные черные волосы. — Но почему — мы?
— Спроси что-нибудь полегче.. — Мгомо внимательно, будто впервые, разглядывал оплетающие темный овал цветы.
— Удивительно, как мы сразу не догадались, что это венок. Вот уж поистине — слепошарость ума! — Но какой во всем этом смысл? — Бен озадаченно потер горбинку своего внушительного носа.
— Во имя чего? — Не нам об этом судить, — сказал Мгомо. — Зачем-то Им надо, чтобы мы совершили обряд.
— При чем же тут мы?! — Бен протестующе взмахнул рукой в серебристом рукаве. — В том-то и дело, что все совершают они сами! Выхватили из той жизни, перенесли сюда, сунули этот венок… Зачем?
— Имей терпение, — Мгомо успокаивающе коснулся ладонью плеча Бена. — Мы еще не пришли туда, куда нас зовут. — Не зовут, а ведут. Каждый шаг — под диктовку невидимого диспетчера.
— Да, но как бы мы нашли без него дорогу? Ну, трогаемся, пора.
Мгомо взялся за венок, и Бен с Авудом последовали его примеру. Но едва они сделали несколько шагов, голубой луч изменил направление. Это означало поворот с центральной аллеи. И даже звуки шагов стали другими: им словно передалось нарастающее волнение. Быть может, уже близко… Однако они шли и шли, а пути не было конца.
— Я думал, где-то рядом с аллеей. А тут топать и топать… — Бен показал головой. — Это сколько ж здесь могил?! Будто все мирозданье — из одних сирот.
— Накопилось, — проговорил шагающий рядом Авуд. — За миллиарды-то лет… Но почему все совершается во тьме?
— Видно, не хотят, чтобы процессии соприкасались, — предположил Мгомо. Ведут каждую своей тропкой. Спасибо еще, хоть дали взглянуть друг на друга…
Они прошагали еще немного, и указующий перст луча уперся в какую-то преграду. Что-то круглое, большое, отливающее синевой. И чем ближе они подходили, тем меньше оставалось сомнений. Уже ясно было: это Оно. Оробело притихшие, они остановились у самого надгробия. Огромный глобус, казалось, висел в воздухе, и даже не верилось, что его может удерживать такая хрупкая, неприметная с первого взгляда опора — три человеческие руки, три ладони, словно примерзшие к белой ледышке Антарктиды. Вросшие локтями в серую твердь могильной плиты, руки были одинаковы, как близнецы, различаясь только по цвету — белая, смуглая и черная. Точь-в-точь как те, что держали светящийся венок.