Когда мы наблюдали за тем, как пятнадцатилетний сын Кейт играет в футбол, она сказала мне:
— В их годы мы с мужем были полностью независимы. Нина постоянно советуется с нами практически обо всех своих планах и действиях. Я никогда не советовалась с мамой подобным образом.
— Да, я тоже никогда не советовался с родителями, — согласился с ней Ли.
— И речь идет не о том, чтобы поставить нас в известность, — перебила Кейт, — а о том, чтобы спросить, что делать.
В то же время и в обществе сверстников подростки проводят гораздо больше времени, чем в последние три века. И происходит это в момент кардинальных технологических перемен и усиления влияния средств массовой информации. А это означает, что дети общаются такими способами, которые их родителям кажутся загадочными и таинственными.
И неважно, что родители тоже пользуются «Фейсбук». Когда я спросила у Гейл, мамы Мэй, что дается ей в воспитании подростков труднее всего, она мгновенно ответила:
— Самое тяжелое — это не знать, по-настоящему не знать, что они делают.
Она вспомнила случай, когда ее младшая дочь, которая тогда училась в девятом классе, сказала, что хочет остаться ночевать у подруги. Девочка дважды звонила с мобильного телефона и подтверждала, что все в порядке. На следующее утро Гейл позвонил офицер полиции из порта и попросил подтвердить, что она позволила дочери провести ночь в Нью-Джерси. Естественно, никакого позволения Гейл ей не давала. Но подружки дочери собрались поехать, а лгать после появления мобильных телефонов стало гораздо проще.
Технология и прозрачность
С момента появления подростковой культуры дети старшего возраста стали вести отдельную жизнь. Новейшие же достижения технологии открыли для них абсолютно новые возможности отстаивания своей независимости и самостоятельности.
— И это людей просто бесит, — говорит Клей Ширки, философ из нью-йоркского университета. — Потому что то, что считалось нормальным для вас и ваших родителей, перестало быть нормальным для нового поколения. Словно Бог все переписал заново!
Большинство революций приносят вместе с собой стенания и общественную напряженность.
Социологи 1920-х годов полагали, что фильмы «будят тягу к легкой жизни и диким вечеринкам, что в значительной степени способствует разложению молодежи». Об этом в своей книге пишет Минц. Через несколько десятилетий еще более пагубное влияние стали приписывать комиксам. В 1954 году психиатр Фредрик Вертхэм, автор полемического бестселлера, направленного против криминальных комиксов, говорил членам Судебного комитета: «Если бы моя задача заключалась в том, чтобы научить детей совершать преступления, насиловать и соблазнять девушек, мучить и убивать людей, врываться в магазины, обманывать, подделывать документы — если бы моя задача заключалась именно в этом, я сразу создал бы индустрию комиксов».
Пожалуй, ключевое различие сегодня заключается в том, что технологические перемены идут столь стремительно, что родители не успевают за ними следить, — дети же, мозг которых более пластичен и готов приспосабливаться, могут следовать за этими переменами в режиме реального времени. И это приводит к серьезным различиям в чувствительности, что оказывает сильное влияние на динамику отношений родителей и подростков, несмотря на самые благие намерения обеих сторон.
Подростки, к примеру, иначе воспринимают время — и следовательно, этикет планирования.
Подруга Дейдры, Фиона, объясняет это так:
— Если моя дочь говорит: «Завтра я хочу встретиться со своими друзьями в городе», а я спрашиваю: «И на какое время вы договорились?» — она просто не знает. Плана еще нет. Их жизнь гораздо более свободна и неопределенна.
Я спрашиваю, а в чем же проблема.
— Потому что мне нужен план! — восклицает Фиона. — А они даже не знают, во сколько начинается фильм! А потом они могут встретиться, чтобы поесть пиццы, но тоже ничего не знают — у всех есть мобильные телефоны, и они могут созвониться в любой момент…
Телефоны сегодня есть и у подростков, и у взрослых, но подростки используют их для слежения — точно так же, как НАСА когда-то следила за космическими кораблями. Подростки постоянно посылают друг другу сообщения и следят за перемещениями друг друга. Они всегда точно знают, где находятся их сверстники. И поэтому они не испытывают никакой потребности в планировании. Они могут в любой момент организовать все, что угодно.
Но их родители, то есть люди, которые отвечают за их жизнь и безопасность, все еще очень трепетно относятся к времени, следят за расписанием и соблюдением вербальных договоренностей и иных конкретных, обусловленных дат.
«Для старших поколений, — говорит социальный антрополог Мими Ито, — нужен был канал коммуникации — обычно телефонный звонок — чтобы договориться о личной встрече. Подросткам это не нужно. Они постоянно на связи по умолчанию. Они всегда с мобильными телефонами, поэтому опоздание более не является проблемой».
Такой подход к времени и социальному взаимодействию является источником раздражения и подавленности для родителей, которые пытаются приспособиться к потребности их детей-подростков в независимости. Они не хотят сковывать желание и способность детей вести полную, но отдельную жизнь. Но в то же время они не могут избавиться от ощущения того, что их обводят вокруг пальца. («Может быть, мы пойдем поесть пиццы, а может, отправимся к Сэму. Но вполне возможно, что соберемся у Джека».)
По мнению Ито, проблема видеоигр тоже связана с распределением времени. Игры абсолютно доступны, в них можно играть на любом устройстве, и они не имеют ни начала, ни конца. Когда родители безуспешно пытаются оторвать детей от видеоигр и заманить в кухню ужинать, то тем самым пытаются установить искусственные временные границы там, где естественных границ не существует.
Но, пожалуй, самое сложное и непонятное для родителей — это перевернутая властная структура, которая порождена технической продвинутостью подростков. Четырнадцатилетний мальчишка становится главным техническим экспертом семьи, и родители обращаются к нему, чтобы узнать, как включить новый телевизор или закрыть все окна на iPhone.
Перед лицом новых устройств мамы и папы ощущают свою беспомощность — пугают их и те устройства, которые они пытаются регулировать.
Ширки говорит: «Мало этого, но родители еще живут в обществе, где у них возникает ощущение, что это дети должны давать им разрешение на какие-то действия. Это все равно, что пригласить ребенка стать твоим другом в „Фейсбук“».
В доме Дейдры об этом говорили все. Некоторые женщины чувствовали себя друзьями собственных детей, другие — нет, некоторые не могли до них достучаться. Бет сказала, что сын несколько раз записывал ее в друзья и несколько раз вычеркивал, хотя дочь всегда давала ей полный доступ к своим страничкам.
Дочь Саманты сначала сказала, что не дружит со взрослыми. А потом выяснилось, что в друзьях у нее двоюродная сестра Саманты, которой тоже за пятьдесят.
Дейдра следила за детьми через мужа, который зарегистрировался на «Фейсбук». Сама она в этой сети не присутствует.
«Дружба в сети с собственными детьми — очень тревожное занятие, каким бы ни был ответ на такой запрос», — говорит Ширки. Если ребенок соглашается, то можно увидеть то, чего не ждешь. Если ответ отрицательный, то ваши чувства будут уязвлены, и вы будете всю жизнь гадать, какого рода сомнительные материалы могут оказаться на страничке вашего ребенка. «И эта проблема совершенно нова», — говорит Ширки.
До появления социальных сетей домашний телефон и телевизор можно было назвать полупубличными. Даже если дети запирались в спальне со стационарным телефоном, родители знали, что они дома и с кем-то разговаривают. Достаточно было пары искусных вопросов — и любой родитель мог понять, что происходит в жизни ребенка. То же самое можно сказать о телевизоре. Даже если родителям не нравились программы, которые смотрели их дети, они всегда знали, что это за программы, когда они заканчиваются и когда начинаются следующие.
«Самое интересное в мобильных телефонах и социальных сетях, — говорит Дарлинг, — то, что у нас нет способа пассивно следить за ними».
И мы подходим к ключевому слову пассивно. «Нужно признать, — говорит Дарлинг, — что слежка за этими средствами — это нарушение приватности. Это активная слежка. Приходится совершать неприятные поступки — буквально шпионить за собственными детьми».
Некоторым родителям тяжело перейти эту черту. Они должны дать себе разрешение на слежку, хотя прекрасно понимают ценность приватности — ведь они тоже были подростками. В определенном смысле приватность для них более драгоценна, чем для их детей.
Конечно, родители всегда следят за детьми. Всегда были мамы, которые читали дневники дочерей, и папы, обшаривавшие комнаты сыновей в поисках спрятанных сигарет. Но сегодня слежка становится обязательной, а не случайной, и из-за этого сверхнавязчивой. Это уже работа.
Обычно существует несколько устройств или платформ, на которых можно осуществлять слежку («Фейсбук», СМС в телефоне, фотографии в телефоне, «Твиттер»…), и практически везде требуется определенный уровень технической подготовленности.
Женщины из круга Дейдры постоянно возвращались к этому вопросу, обсуждая этичность слежки (или «вынюхивания», как называют это сами дети). Одна женщина сказала, что дала дочери обещание никогда не читать ее страничку в «Фейсбук» и держит слово. Другая сказала, что никогда не давала такого обещания, поэтому следит беспрерывно.
Но главную эмоциональную истину прояснили всем лишь слова Дейдры. Они поняли, что проблема заключается не в том, чтобы дать себе разрешение на слежку, а в том, чтобы принять то, что в результате этой слежки выяснится.
— Одно время, — сказала Дейдра, — я очень расстраивалась из-за того, что обнаруживала в результате слежки. А муж говорил мне: «Дейдра, может, тебе не стоит следить? Это так