— Это еще вопрос, — сказал бородатый, — ну-ка дайте вашу левую.
Он взял папину руку.
— И не ночевали, и рядом не живали. Вот где интуиция, на троих росла, одному досталась.
Он раскрыл свою широкую заскорузлую ладонь и показал на припухлость возле большого пальца.
— Видите, линия дугой? Вот это и есть интуиция.
Я тоже посмотрел на свою ладонь. У меня дуги не было.
— А у меня есть, — сказала Саша.
— Ну-ка, ну-ка.
Бородатый посмотрел на ее руку.
— У вас вообще не ладонь, а клад. Жить будете сто лет и счастье иметь под завязку. Замужем были?
— Была.
— Значит, еще раз будете. Ума не палата, а для сердца хватает. По бабьему делу больше и не нужно. А интуиция вот она — это факт фактический. Вы, случаем, не учителька?
— Нет, я врач.
— А коли врач, то живи и не плачь. Дело тонкое, вроде моего. Без интуиции, что без рук.
— А вы кто? — сказал Костя. — Проницатель?
— Проницатель не проницатель, а тебя вижу насквозь. Парень ты гвоздь, а без шляпки.
Костю это почему-то задело.
— Это как же понимать — без шляпки?
— А вот так и понимай. Забить тебя легко, а вытащить трудно. Деньги есть, да некуда их везть. Дай на руку погляжу, а то я совсем заболтался.
Костя дал ему руку.
Бородатый посмотрел на нее, похмыкал.
— В больших чинах будешь. Удач, как грибов. А радостей ни на копейку.
— Вот странно, — сказала Саша, — разве так бывает?
— Все бывает. Бывает, что и коза летает.
— Ну что, хорошего понемножку. Пора домой, — сказал папа.
— Не хочется мне идти в общежитие, — сказала Саша, — я еще посижу.
— Бросьте, — сказал папа, — пойдемте лучше к нам чаю попьем.
— Эх, — вздохнул бородатый, — идите, барышня, не ломайтесь. Чай не водка, закуски не требует. Мне вот тоже не сахар в гостиницу идти. Да что поделаешь? Чужой град не свой брат. Ох, люди добрые, позовите меня чаю пить, я вам сроду этого не забуду.
— А что? Это идея. — Папа посмотрел на Сашу.
Саша улыбнулась и кивнула. Я тоже кивнул, а Костя воздержался.
— Только в такси мы все не влезем, — сказал папа, — придется до автобуса пешком идти.
В автобусе произошла заминка. Костя хотел взять билеты, но бородатый его опередил.
— Пять квитачков, красавица, и бутылку пива? А? Нету? Жаль, жаль! А ведь было. Значит, отменили?
— Отменили, отменили.
Молодая девушка-кондуктор строго посмотрела на бородатого, а когда он отошел, отвернулась к окну и засмеялась.
— Как ты думаешь, кем он работает? — спросил я у Кости.
— Думать нечего, — сказал Костя. — Какой-нибудь спекулянт-артельщик.
Бородатый сидел на самой задней скамейке и разговаривал с кондукторшей. Кондукторша смеялась. Папа с Сашей сидели через кресло от нас. Папа что-то говорил Саше, и Саша тоже смеялась.
— Почему это сегодня всем так весело? — сказал Костя.
— Потому, что сегодня удачный день.
— Как для кого.
Он окинул меня с ног до головы и остановил мрачный взор на своих бывших брюках.
— Ну и болван, — сказал он, — круглый идиот. Ты хоть просто так сшил? Или резал?
— К сожалению, резал.
— Так тебе и надо. Мы с папой хотели тебе купить костюм, а теперь — вот, — он показал мне фигу и вдруг улыбнулся. — Посмотри в окно.
Я посмотрел в ту сторону, куда показывал Костя, и увидел Лигию. Походкой важной дамы она не спеша шла к выходу, а следом за ней семенил, бережно поддерживая ее за локоть, тот самый задавака в клешах и бескозырке, тот самый моряк с разбитого корыта, которого я должен был отлупить.
— Ну что, опять тебе нос натянули?
— Почему опять?
— Ну как же? Сперва физик-химик, лауреат Ленинской премии, а теперь этот бравый матрос.
Я промолчал.
Косте это понравилось.
— Ничего, ничего, — сказал он, обнимая меня за плечи. — Главное, не унывать и помнить: «Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло».
Я понимал, конечно, что в эту минуту он по-настоящему хорошо ко мне относится. И хотя мне никакого дела не было до Лигии и ее увлечений, я почему-то все-таки разозлился.
— Убери руку, — сказал я.
— А что такое?
— Ничего, мне жарко. Погодите! Вы куда? Мы еще не приехали.
— Мне тут надо… Я сейчас… — Бородатый, работая локтями, пробирался к выходу.
— Куда он пошел? — спросил я у папы.
— Я не знаю.
— А что он тебе сказал?
— Спросил адрес.
— Он придет?
— Мы с Сашей просили, чтобы пришел. Сказал, что постарается. Ставь пока чай. Как ты думаешь, кто он по профессии?
— Он председатель колхоза, — сказала Саша.
— Хороший? — спросил папа.
— Думаю, что да.
— Костя считает, что он спекулянт.
— Костя шутит, — сказала Саша.
— Могу спорить, что он не председатель, — сказал Костя. — Судя по животу, работа у него не очень хлопотная. Или вам кажется, что быть председателем, это значит сидеть в конторе и ловить мух?
— Ладно, не будем спорить, — сказал папа. — Придет, спросим.
Я пошел на кухню.
— Можно к тебе?
— Конечно.
Вошла Саша.
— Знаешь что?
— Что?
Саша помолчала.
— Папа показал мне в автобусе твою приятельницу.
— Ну и что?
— Она мне не понравилась.
— Почему?
— Не знаю. Так. По ощущению.
— А бородатый вам понравился?
— Бородатый — да!
— А ваш брат вам нравится?
— Васька отличный парень.
— Я тоже так думаю. А скажите, почему он тогда обиделся в парке?
— Это очень понятно, — сказала Саша. — Тут проще всего объяснить на примере. Вот я логопед. Ты знаешь, что это такое?
— Не очень.
— Это значит, — сказала Саша, — что моя специальность — учить разговаривать детей, у которых… Ну, словом, у которых неправильно устроен речевой аппарат. То есть они слышат нормально и все понимают, но разговаривать не могут.
— Это очень интересно, — сказал я.
— Это правда интересно, — сказала Саша, — иногда я даже думаю… Ну ладно, это потом. Сейчас о Ваське. И вот, значит, я занимаюсь этими детьми, но иногда ко мне попадают и глухонемые. То есть речь и слух у них абсолютно отсутствуют. Это уже совсем другая категория. Они несколько иначе мыслят, почти всегда очень остро чувствуют и потому, наверное, страшно привязчивы. Среди таких ребят у меня было несколько настоящих приятелей. Но я хочу рассказать об одном. Ему тогда было лет двенадцать, то есть уже почти зрелый человек. Люди с какими-нибудь ущемлениями всегда созревают раньше. И я с ним познакомилась в клинике. Я тогда еще была студенткой, но уже работала… У тебя, кажется, что-то кипит.
Я выключил кипятильник.
— Ну?
— Он стал приходить к нам в гости. Я, муж и он — мы очень как-то подружились.
— А как же вы разговаривали?
— На пальцах.
— А вы умеете разговаривать по-немому?
— Конечно. При моей работе это необходимо. Мы не слишком здесь засиделись?
— Нет, нет. Ну так что же?
— Мы очень привыкли к нему. То есть до того привыкли, что как-то даже совсем перестали помнить, что он не совсем такой, как мы. Он и раньше, бывало, нервничал, когда мы слушали радио. А тут как раз передавали концерт Райкина. Новую программу. Ну, мы, естественно, и уткнулись в приемник. О нем совсем забыли. Он себе сидит, листает какую то книжку, а мы хохочем. Муж у меня был страшно смешливый. Ему покажи палец — он будет полчаса хохотать. Ну, меня тоже не трудно рассмешить. Смеемся мы, веселимся… Кончился концерт. Я поставила чай, накрыла на стол. Мы садимся, а он не садится. Уткнулся в книжку и не пошевельнется. Голосом его не позовешь, не слышит. Тогда я подошла к нему, подняла голову, а у него в глазах вот такие слезы. Я села рядом с ним, спрашиваю: «Что с тобой?» А он ничего не отвечает, только смотрит на меня абсолютно каким-то ненавидящим взглядом. Посмотрел, посмотрел, а потом плюнул мне в лицо, встал и ушел. Муж у меня человек темпераментный. «Ах ты гад! Сейчас я его догоню». Но я не разрешила. Вот такая история, — сказала Саша.
— Да, интересная история. А при чем тут Васька?
— Ну как же, — сказала Саша, — ты вспомни, как все было. Как только ты подошел, так мы сразу заговорили на полутонах, намеками. А Васька этого не понимает, у него нет органа, которым это воспринимается. Короче говоря, у него абсолютно отсутствует чувство юмора. Ты вспомни, как он мучительно старался засмеяться, когда мы прочли эту дурацкую надпись: «зверски погиб», и все такое прочее. Мы задели его самое больное место, понимаешь?
— Над ним все смеются, — сказал я.
— Все не считается, — сказала Саша. — Когда он с другими — его нервная система настороже. А расслабиться он позволяет себе только с людьми, которые к нему заведомо хорошо относятся. Нас с тобой он причисляет именно к таким людям, поэтому наша бестактность была для него полной неожиданностью, и он воспринял ее не как бестактность, а как намеренный выпад. Еще хорошо, что он не злопамятный.
— Да, он не злопамятный. А скажите, этот немой… Неужели ему нельзя было объяснить?
— Нет, — сказала Саша, — объяснять в таких случаях бесполезно. Ты знаешь, кто такой Отелло?
— Конечно. В общих чертах.
— Ну вот, — сказала Саша, — не очень похоже, но сопоставимо, что произошло у Отелло. Недоразумение. А для слишком впечатлительного человека недоразумение — это как рак. Лечится только в самой начальной стадии. Но если прошло уже какое-то время, дело приходится иметь не с недоразумением, а с его последствиями. Под влиянием недоразумения Отелло стал другим человеком. Он стал иначе смотреть на мир к на людей. Теперь, если даже со всей очевидностью доказать ему, что Дездемона ни в чем не виновата, он все равно уже не сможет быть тем, кем он был до этой истории. Ты понимаешь?
— Кажется, понимаю.
— Гм. Это я придумала только сейчас, — сказала Саша, — удивительно интересная параллель.
— Знаете, — сказал я, — вы похожи на папу. Он тоже так. Как что-нибудь хорошо сделает, так сразу и похвалит себя.