Гришка поднял руку:
— Прошу граждан налегать на сыр и колбасу. Других закусок нет и не предвидится.
Никто не обратил внимания на его слова. Лигия по-прежнему шепталась с бородатым. Славка рассказывал что-то Светке, и Светка смотрела на него строго и заинтересованно. Что же касается Жени, то она вообще как будто ничего не слышала и не видела. Высокая, красивая, чуть-чуть откинув голову назад, она сидела здесь, с нами, а думала, казалось, о чем-то совсем другом.
Гришка опять повторил про сыр и колбасу. Мне стало неловко, что никто его не слушает, и я сказал:
— Больше всего люблю сыр и колбасу. Очень хорошо, что ничего другого нет.
Гришка обрадовался.
— Во! — гаркнул он. — Слыхали, что говорит самый остроумный человек в нашей школе?
— Что? Что?
Лигия перестала шептаться, Славка и Светка перестали разговаривать.
— Надо было слушать, — сказал Гришка, — предлагаю выпить за его здоровье. Ура! Да здравствует Муромцев, наш друг и неутомимый борец. Долой математиков! Ура!
Он выпил, и все мы тоже выпили. Я, правда, выпил не до конца, а только пригубил.
— Ху-ху-ху! Хорошо, — сказал Славка, хватая бутерброд с сыром.
— А ты что не пьешь? Боишься?
Женя повернулась ко мне, и ее лицо показалось мне знакомым.
— А чего бояться, — сказал я, — просто не хочу торопиться.
— Ха-ха! — сказал вдруг бородатый, тоже поворачиваясь ко мне. — Пей, мальчик, не порть компанию.
— Пей, пей! — сказал Гришка, улыбаясь.
Светка тоже улыбалась и смотрела на меня. Было такое ощущение, что все от меня чего-то ждут. В этот момент, если бы я умел, конечно, хорошо было бы пройтись на руках или сделать еще что-нибудь в этом роде.
— Нет, что-то ему пока не острится, — сказал Гришка, как бы извиняясь.
— А вообще? — сказал бородатый.
— А вообще посмотришь. Ему только раскачаться. Нечего человека торопить, времени у нас сегодня вот так!
Все, кроме Жени, почему-то рассмеялись, но уже не весело, а как-то так, как будто им было неудобно за меня. И разговоры вдруг пошли торопливые, громкие.
— Надо кофе пить, — сказал Гришка. — До Нового года еще целый час. Успеем завершить полный круг, а потом начнем все сначала. Женечка как бы там насчет кофе?
— А я хочу чаю, — сказала Лигия.
— Можно и чаю. Сейчас все будет.
Женя пошла на кухню, и я, допив свою рюмку, тоже пошел за ней.
— Хотите, я вам помогу? Я все умею.
— Ишь ты! — Женя посмотрела на меня с презрительным удивлением. — Чего это ты мне выкаешь? Разве я старуха?
— Да нет, это я просто так. Давай я тебе помогу. Ты умеешь кофе варить?
— А чего тут не уметь?
— Э-э, нет, — сказал я. — Варить кофе — большое искусство. Я по напиткам всегда с прибытком.
Я вспомнил, как бородатый колдовал у нас на кухне, и смело пошел по его стопам. По его рецепту был заварен чай со щепоткой соли. Потом я намолол кофе. Под руку мне попались маленькие аптекарские весы. И я стал делать вид, что развешиваю сахар и кофе по какому-то сложному рецепту. Женя смотрела на меня с интересом.
Когда кофе сварился, мы пошли в комнату. Женя — первая, а я за ней.
Пока мы были на кухне, в комнате все переменилось.
Слава держал Лигию за руку и, чуть покачиваясь, читал ей стихи, которые вот уже полтора года он читает на всех вечерах:
И я
достаю
из широких штанин,
дубликатом
бесценного груза…
Светка одна сидела на диване и перелистывала какую-то книжку. Бородатый и Гришка сидели за столом и шумно беседовали.
— Есть чай, — сказала Женя.
— И кофе, — сказал я.
— К черту, — сказал бородатый. — Давайте веселиться. Где музыка? Я хочу танцевать. Лигия, иди сюда!
Гришка вздохнул и пошел включать магнитофон.
Заиграла музыка. Это была та самая джазовая лента, которая, сколько я себя помню, кочует по всему городу. В каждом доме она, и в ресторане ее играют, и даже иногда на улице.
«Марина, Марина, Марина», — и так далее.
Слава пошел танцевать со Светкой, Гришка с Женей, а бородатый с Лигией. Бородатый все время шептал Лигии что-то на ухо, она смеялась, смеялась, а потом покраснела вся и стукнула его по лицу. Бородатый даже не поморщился. Он встал перед Лигией на одно колено, проговорил что-то, и они опять стали танцевать.
«Марина» кончилась, и тут же началась опять. Танцу не видно было конца. Сначала я с интересом смотрел, как кто танцует, а потом мне стало скучно, и я опять пошел на кухню.
Там было темно, и в большом голубоватом окне было видно, как идет тихий, медленный снег.
— Родя! Родька! Ты здесь?
Я обернулся. В дверях стояла Светка.
— Ты не мог бы меня проводить? Я плохо себя чувствую.
— А где Славка? Он не хочет?
— Я не хочу. Пускай себе танцует с этой Лигией. Неужели она такая красивая? Как ты считаешь?
— Ничего. Средняя.
— А почему же все так около нее увиваются?
— Не знаю. Ты поэтому уходишь, да?
— Нет. Просто мне скучно. Пойдем, я недалеко живу. Потом вернешься. Как раз к двенадцати часам поспеешь.
— Ты в самом деле хочешь уйти?
— Вот уж действительно! Не хочешь, не надо, я и сама доберусь.
Она прошла через коридор к вешалке и стала одеваться.
— Погоди!
Я тоже стал одеваться.
На улице было хорошо. Шел снег. Ветра не было совсем.
Мы шли, и я чувствовал, что Светка хочет, чтобы я ей что-то сказал. Но я не знал что. Да и вообще не хотелось говорить. Молча мы дошли до Светкиного дома. В окнах ее квартиры горел свет, слышалась музыка.
— До свидания, спасибо, — сказала она.
— На здоровье, — сказал я.
Снег, снег падал белый, пушистый.
К Гришке, конечно, в тот вечер я уже не вернулся. К Леониду Витальевичу мне что-то тоже расхотелось идти. Я пошел прямо домой и лег спать.
Папа и Костя пришли уже под утро. Но я ничего не слышал.
За последнее время много накопилось непонятных вещей. Раньше поговорил бы с папой — и все. А теперь просто некогда. На завод я не хожу, а по вечерам папа дома почти не бывает. То он идет играть в бильярд, то в гости куда-то.
— Посидел бы сегодня дома. Посвятил бы себя семейному очагу.
— Угу.
Неуютно, как будто не в своей комнате, а где-то в зале ожидания, папа сидит за столом и читает газету. Может, неприятности на заводе, а может, еще что-то.
— Да брось ты свою газету! Поговори со мной.
— Сейчас, сейчас. Одну минутку.
Он дочитал какую-то статью и положил газету.
— Ну? Так о чем мы будем говорить? На какую тему? На политическую?
— Нет, на личную.
— И что же у тебя за личная тема?
— А ты очень торопишься?
— Так, средне.
— Ну хорошо. Тогда я начну издалека. Вот, например, скажи мне, что такое праздник? Чем он отличается от всякого другого дня?
— Объективно ничем. Просто люди уговорились между собой, что в такой-то день года они будут праздновать, веселиться. Вот и все.
— И они веселятся?
— В основном, да.
— Но не все же?
— Кто не хочет, тот не веселится.
— А кто не может?
— Не ходи кругами. У тебя на Новый год что-нибудь стряслось?
— Нет, ничего. Но никогда еще в жизни мне не было так скучно.
И я подробно, от начала до конца рассказал про Новый год.
— Ну что ж, — сказал он, когда я кончил. — Утешить мне тебя нечем. Вместо того чтобы веселиться, ты испортил настроение и себе, и другим. Ну ладно…
— Ты идешь играть в бильярд?
— Не совсем. Слушай! Ты не хотел бы пойти со мной?
— Куда?
— Неважно.
— Могу пойти.
— Ну тогда одевайся.
Мы вышли из такси где-то за Бурхановкой в новом квартале. Одинаковые серые четырехэтажные дома казались с улицы скучными и нежилыми.
— Когда-нибудь здесь будет хорошо, — сказал папа. — Подрастут деревья, постареют стены. Ты обратил внимание, что старые дома всегда кажутся уютнее новых? Когда я был совсем еще молодым… Осторожно, здесь канава. Ступай шире. Вот так.
— Так что, когда ты был молодым?
— Как ты думаешь, куда мы идем?
— Я думаю — в гости.
— К кому?
— Наверное, к одному человеку. А ты, я вижу, хорошо изучил эту тропинку. Даже в темноте знаешь, где тут канава.
Сам не знаю почему, но я как-то сразу понял, что мы идем к женщине. Сначала я подумал, что к Саше, а потом решил, что нет, не может этого быть.
В последнее время она совсем пропала. Один только раз я встретил ее в «Гастрономе». Мне неудобно было спрашивать у нее, почему она не приходит. Я просто сказал:
— Наверное, у вас много работы, да?
— Очень, — ответила она, — очень много. — И улыбнулась как-то грустно.
— Черт знает что! Лампочку не могут повесить!
Мы шли через какой-то темный двор. Я чувствовал, что папа волнуется, и решил пойти ему навстречу.
— Ты хочешь, чтобы я ей понравился? — спросил я.
— Во всяком случае, стараться не надо.
— От меня будет что-нибудь зависеть?
— В моей жизни давно уже нет ничего такого, что бы не зависело от тебя. Сюда.
Мы вошли в темный подъезд и поднялись на третий этаж.
— Ну что ты горбишься? Грудь вперед, выше голову.
Папа подошел к той двери, что прямо против лестницы, и позвонил.
Никто не отозвался.
Мы постояли. Папа зажег спичку, посмотрел на часы и еще раз позвонил.
— Наверное, спит, — сказал я.
— Вряд ли.
В темноте я не видел папиного лица, но по голосу мне показалось, что он немного растерян.
— Некоторые любят по вечерам в магазин ходить, — сказал я. — Это правильно. Тогда утром всегда свежие продукты.
— Ах ты, Лука-утешитель. — Папа вдруг засмеялся. — Пошли домой, — сказал он. — Как раз тот случай, когда лучше всего довериться судьбе.
— Судьба — индейка, — сказал я. — Давай подождем. А то что же? Шли, шли! Ехали, ехали…
— Ничего, — сказал папа. — Я считаю, что это время зря не потеряно. Пошли!