Наконец-то я получил пятерку у Леонида Витальевича. Не знаю, кто из нас больше доволен.
На большой перемене все вышли из класса, а я остался.
— Привет тебе от мамы, — сказал Леонид Витальевич.
— Спасибо.
— Ну как Новый год?
— Так себе. А у вас?
— А мы вдруг в гости пошли. К соседям. Я все боялся, что ты придешь. Записку даже оставил.
— Я не смог.
В последнее время Леонид Витальевич очень изменился. Он стал как-то спокойней, уверенней, и ребята к нему привыкли.
Хотя по-прежнему он сам не пишет на доске, но теперь уж на это никто не обращает внимания. То, что он заставляет писать Светку, многим даже нравится: Светка такая аккуратная, и почерк у нее четкий, списывать после нее с доски одно удовольствие.
С Васькой тоже все хорошо.
— Я, я! Можно мне? — Он постепенно опять вернулся к своей старой привычке.
— Пока нельзя, — говорит Леонид Витальевич. — А то я не успею объяснить материал. У тебя что, вариант?
— Ага.
— Напиши на бумажке, я дома посмотрю.
Васька пишет, и Леонид Витальевич к следующему уроку математики подзывает Ваську к себе и делает полный разбор его «сочинения».
— Вот это остроумно. Это интересно, — говорит он. — А здесь нехорошо.
— Почему?
— Потому, что ты пользуешься сразу двумя положениями, которых мы еще не проходили. Вот я тут набросал нормальное продолжение твоего варианта. Все правильно, но громоздко. Возьми домой, попробуй упростить. Особенно меня интересует вот это место. Ты понимаешь, что тут может быть?
— Угу!
— Ну хорошо. Садись.
Иногда Васька получает отдельные домашние задания. Всем даются задачи из учебника, а Ваське Леонид Витальевич приносит какие-то бумажки, исписанные от руки, а иногда даже вырезки и целые листы из каких-то старинных серых журналов.
— Ух ты, какие картинки! Ну-ка покажи.
Васька молча подает мне листок и так же молча забирает.
Он уже помирился со всеми, даже со Славкой, только со мной по-прежнему не разговаривает.
— Скоро с тобой вообще никто не будет разговаривать, — говорит Светка.
— Почему?
— Потому, что ты индивидуалист.
— Вот и врешь. Я вовсе не индивидуалист, а индивидуальность. Слушай, почему ты на меня сердишься?
— Нужен ты мне!
У Светки со Славкой пошли контры. Они, правда, все еще сидят за одной партой, но в школу и из школы ходят врозь. На Гришку Зайца она тоже дуется. Но Гришка не такой человек, чтобы замечать всякую там бодягу. Бодягой он называет самые разные вещи.
— Что это у тебя за бодяга? Давай меняться. — Это он увидел у кого-нибудь новую, необычную ручку, значок или еще что-нибудь в этом духе.
Кроме того, бодягой он называет всех девочек, всех ребят младших классов, а также всех преподавателей, за исключением Федора Федоровича, преподавателя труда, у которого он давно уже правая рука и незаменимый помощник.
— Федор Федорович, я не могу смотреть на Ваську. Пускай лучше он сидит, а то я ему дам в ухо.
— Ох, Заяц! Что за слова? Чему только вас в школе учат?
— Извините, Федор Федорович, это я в переносном смысле.
— Ну то-то же!
Когда-то Федор Федорович работал столяром в мебельных мастерских, а потом вышел на пенсию и поступил к нам в школу. Изо дня в день мы сколачиваем одни и те же ящики для пастилы. Работа настолько простая, что испортить что-нибудь можно только при особом желании. Васька единственный человек, которому до сих пор это удается.
— Плотников! Что это?
— Ящик.
— Твоя работа?
— Не знаю.
— А ты разуй глаза, посмотри. Григорий, ну-ка помоги ему разобраться.
В руках Васька держит странное сооружение из досок и фанеры, все оно перекореженное, вот-вот развалится от собственного веса.
— Знаешь что, — говорит Гришка. — Зачем тебе мучиться? Давай я похлопочу, чтоб тебя перевели к девчонкам. То ли дело кружок «Ни кройки, ни житья». Будешь себе сидеть и вышивать крестиком. А то еще можно гладью. Хочешь вышивать гладью?
Васька стоит понурившись, красный как рак и хлопает своими белыми ресницами.
— Ну ладно, — говорит Гришка, — поговорили — и хватит.
Я стою по правую руку от Васьки. Гришка становится по левую.
— Косорукий ты человек, — говорит он Ваське, — иди сюда, инвалид. Вот я буду вкалывать, а ты стой и смотри. И соображай. Это тебе не математика, тут думать надо.
Странное дело. На Гришку Васька никогда не обижается. Спокойно и даже с каким-то интересом он стоит и смотрит, как ловко Гришка орудует молотком.
Мы зарабатываем много денег. Светка очень довольна. Наш класс вносит в «комсомольскую копилку» больше всех. Мне тоже нравится. Да и всем. Один только Федор Федорович недоволен. Ему нечего с нами делать.
— На кой меня взяли? Никак не пойму!
Федора Федоровича поддерживает Славка.
— Мы же здесь ничему не научимся, — говорит он, — гвозди заколачивать я и так умею.
Но он не умеет заколачивать гвозди. Во всяком случае, до Гришки и даже до многих других ему далеко. Гришка говорит:
— Вот и поставил бы рекорд. Хочешь, я вызову тебя на соревнование?
— Мне это неинтересно, — говорит Славка. — Уж делать так делать. Шкафы там или хотя бы тумбочки. А по мелочам я не люблю. Вот по учебе я тебя могу вызвать на соревнование. Кстати, когда ты сдашь сочинение? За тобой, кажется, должок. Или ты забыл?
— Сдам, сдам. Не страдай.
Литературу и русский язык у нас преподает Зинаида Кузьминична. Она высокая, седая, носит пенсне и страшно любит давать домашние сочинения.
Предпоследний раз у нас было «Воля и труд человека дивные дива творят». Все, как положено, написали про космонавтов, героев труда, только Светка вдруг решила отличиться. Она сочинила длинное-предлинное непонятное стихотворение про химию, из которого было ясно только, что химики куда важнее всех других людей, в том числе и космонавтов. Там были такие слова: «И длинной формулы цепочка, как распустившаяся почка». Мне понравилось.
Хуже всех написал сочинение Гришка, у него было двадцать три ошибки.
— Сам виноват, — сказал он. — Нечего было разводить бодягу. Короче надо писать. Короче!
И на следующий раз он написал короче. Тема была «Осень на Амуре». Гришка написал: «Я вышел в сад. Там было красиво. Амур тоже был красивый. На Амуре наступила осень».
— Это что же такое? — сказала Зинаида Кузьминична. — С букваря ты, что ли, списал? Просто безобразие. Ни одного образа, ни одного сравнения! Попрошу тебя, Заяц, написать заново. А ты, Саяпин, помоги ему.
— Хорошо! — сказал Славка.
Со следующего же дня он стал наседать на Гришку.
— Ну как? Ты что-нибудь сделал?
— Я переработал.
— Как переработал?
— Очень просто. Добавил образов и сравнений.
— Ну-ка покажи.
— Пожалуйста. Только я наизусть. Это у меня как стихотворение. Можно?
— Давай.
Мы все столпились возле Гришки, и он стал декламировать, вздыхая, становясь на цыпочки и размахивая рукой, точь-в-точь как Славка, когда он читает стихи на школьных вечерах.
— «Ос-сень на Амуре». Сочинение Г. Зайца.
Вытаращив глаза, Гришка сделал два быстрых шага вперед и заговорил:
— «Я вышел в сад, который был весь желтый, и листья кружились и падали вниз, звеня и подпрыгивая. З-з-з! Ж-ж-ж! Пам, пам, пам! — шумел ветер. Чу! Что это? Я посмотрел туда. Там было красиво».
Кроме Славки, все засмеялись.
— Комик! — сказал Славка. — Тебе бы только клоуном быть.
— А что, плохо?
— Вот оставят тебя на третий год в восьмом классе…
— Ты только не страдай. Не страдай за меня, — сказал Гришка, — как-нибудь проживем. В крайней случае, в техникум пойду. Или на работу. У меня и руки есть. Не то что у некоторых.
— Ну как хочешь. Это твое дело. А только сочинение сдай. Я от тебя все равно не отстану.
— Ладно, — сказал Гришка, — перепишу откуда-нибудь.
— Ну что, плей чез?
— Давай.
Давно уже мы с папой не играли в шахматы.
— Как твой английский?
— Ничего, занимаемся.
— Все-таки Костя молодец, — говорит папа. — У меня бы ни за что не хватило терпения. И что же вы, каждый день?..
— Почти. Вот только вчера и позавчера пропустили. Я уже привык, мне даже странно.
— Сейчас Косте не до тебя. Большие успехи. Он пока еще не говорит. Боится сглазить. Но я вижу.
— А как твои бильярд?
— Никак.
— Я тебе что-нибудь напортил?
— Наоборот.
— Ты не хочешь говорить на эту тему?
— Этой темы уже нет. Все в прошлом.
— Есть такая открытка: «Все в прошлом». Очень грустная.
— Это не открытка. Это картина.
Наша партия так и застряла в самом начале. Играть не хотелось.
— Предлагаю ничью, — сказал папа.
— Согласен. А вот скажи, у меня действительно плохой характер или просто я чего-то не умею?
— Что ты имеешь в виду?
— Никак я не могу забыть этот Новый год. Наверное, бывают компании, где все это по-другому?..
Папа помолчал.
— Характер у тебя нормальный, — сказал он. — Вполне нормальный. Но сказать, что ты чего-то не умеешь, это значит ничего не сказать. Слушай, неужели у вас в школе нет танцевального кружка?
— Есть.
— Почему же ты не учишься?
— Не знаю. Мне неинтересно. Вот если, бы Саша к нам ходила. Она обещала меня научить.
— Да, Саша… Глупо все-таки получается. А впрочем… если хочешь, давай я тебя поучу.
Танцевать мне вовсе не хотелось. Но папе это уже было неважно. Не дожидаясь моего согласия, он включил проигрыватель и поставил свою любимую пластинку, которая нам с Костей уже до того приелась, что вместо «Вокруг света» мы ее называем «Вокруг того света».
— Внимание! Ага! Нет, это не то. Вот сейчас будет танго.
Давно уже у папы не было такого настроения. Между прочим, мне не очень нравится, когда папа слишком веселый. Когда он слишком веселый, мне почему-то не кажется, что у него хорошее настроение. А вот сегодня как будто ничего особенного, но по тому, как он ходит, как говорит, я сразу чувствую, что у него спокойно и хорошо на душе.