— Прилично! Я перевожу как бог! Как машина! Хочешь, покажу?
Я взял с ночного столика папину английскую книжку и стал читать так, как будто она была на русском языке. Я даже сам удивился, как это здорово у меня получилось. На двух плотных страницах, почти без диалога, мне встретилось только три незнакомых слова, да и то папа не заметил.
— Н-да! — сказал он. — Бог не бог, но как машина — пожалуй. Ничего не скажешь, чистая работа. Кстати, от Кости телеграмма. Я тебе не говорил?
— Нет. А что он пишет?
— Почитай. Вот она, на столе.
Хотя папа говорил все это спокойно и совсем не казался расстроенным, я сразу понял, что телеграмма плохая.
Так оно и было.
«Неудачно выбрали время. Уезжаем длительную командировку. Привет всем. Ваш Костя».
— Интересно, кому это всем?
— Мне, тебе.
— А еще?
— Не знаю. Может быть, Саше. Что-то не видно ее в городе. Наверно, уехала. Ты бы спросил у этого своего… У Васьки.
— Значит, мы не едем?
— То есть как «не едем»! Я уже билеты взял.
— На самолет?
— Конечно!
Мы могли лететь просто. Садимся в Благовещенске на АН-10. Три посадки, а четвертая уже в Москве, на Внуковском аэродроме. Но папа решил лететь через Хабаровск.
— Представляешь, посадят нас в Иркутске и сиди жди, когда откроется Новосибирск. А март это же тебе не январь. И сутки может погоды не быть, и двое. Я на работе консультировался. Все за Хабаровск.
— А думаешь, через Хабаровск мы не засядем?
— Чудак! Там же ТУ-114. Никаких промежуточных посадок. Тут взлетели, там сели. Восемь часов — и мы в Москве.
— А ты раньше никогда не летал?
— Раньше летать не было смысла, одна морока. Я в основном ездил. Между прочим, тоже не плохо. Пейзажи, попутчики, то, се… А самый момент подъезда! Представляешь, за окном уже начинают мелькать пригороды. Вдали высотные дома. И по радио — с чувством, почти как Левитан: «Внимание! Внимание! Дорогие товарищи! Поезд прибывает а столицу нашей Родины Москву!»
— Так и говорят: дорогие товарищи?
— По-моему, да.
— Вот здорово! Давай обратно поедем на поезде?
— Что, тоже хочешь быть дорогим товарищем?
— Конечно. То ли дело: «Внимание! Внимание! Любезные братья и сестры. Дражайшие пассажирчики, поезд прибывает в столицу Амурской области, город Благовещенск!»
— Очень смешно, — сказал папа.
— Почему же ты не смеешься?
— Во всем надо знать меру. Тут сострил, там сострил. А на третий раз воздержись. В этом тоже есть своя прелесть. Вот ты попробуй, я уверен, тебе понравится.
До Хабаровска мы летели на маленьком, старом самолете ИЛ-14. Но мне все равно понравилось. Мы с папой сидели с правой стороны на самом первом сиденье, и, когда летчики входили и выходили из кабины, видно было все, что там внутри: тысяча приборов, миллион циферблатов. Бедные, бедные, как они только не запутаются!
Я посмотрел на папу. Вот кому бы, наверное, шла летная форма.
— Ты бы мог стать летчиком?
— Вряд ли.
— Значит, ты трус?
— Нет. Просто высота не моя стихия. Это разные вещи.
Слева от нас у окошка сидел совсем еще молодой летчик и ел пирожок.
— Многие боятся высоты, — сказал он. — Моя жена, например, как только выйдет на балкон, так сразу у нее головокружение. Представляете?
— Очень даже представляю, — сказал папа. — Но если она не летчица и не верхолаз, это не страшно.
— Нет, нет. — Из-за шума моторов летчику приходилось кричать. — Моя жена занимается кибернетикой. Представляете? Пишет кандидатскую диссертацию.
— А вы что-нибудь понимаете в ее работе?
— Боже сохрани! — радостно закричал летчик. Позади нас было свободное кресло, и он пересел. — Я взял одну ее книжку. Представляете? Китайская грамота. Буквально китайская грамота. Иногда мне кажется, что она и сама ничего не понимает, а только делает вид.
— Это бывает, — сказал папа. — Одна моя приятельница когда-то, еще в тридцатые годы, занималась педологией. Я был уверен, что это лженаука, а она на этом основании считала меня недостойным ее руки.
Летчик с трудом дослушал папину фразу и опять заговорил про свою жену и про какого-то Володю Пономарева, который с ней занимается.
— Представляете, я не имею над ней власти. А он имеет. Он может сказать: «Не ходи причесываться», и она не пойдет. Представляете? Это меня очень убеждает. Если женщина из-за каких-то занятий способна пропустить очередь в парикмахерской, значит, это серьезно. Ага! Вот и Хабаровск! Ну, я пойду. Мне пора.
— Спасибо за компанию, — сказал папа.
К Хабаровску мы подлетели поздно вечером, и я видел его только сверху. Очень большой город. И красиво. Папе тоже понравился.
— Смотри, сколько огней. Фейерверк. Иллюминация. А в Москве больше? — спросил я.
— Посмотришь. Кстати, ты голодный?
— Частично.
— Придется запастись бутербродами. Поужинать не успеем. По расписанию вылет через двадцать минут.
Но нам повезло. Когда мы вошли в аэровокзал, по радио как раз объявляли, что наш рейс задерживается почти на два часа. И мы отлично поужинали в ресторане.
Мы поселились в гостинице «Турист», возле ВДНХ. Сначала нам сказали, что мест нет, а потом велели подождать и утром дали хороший двухместный номер.
Пять дней с утра до вечера мы бегали по Москве высунув языки. В голове у меня все смешалось, я уставал ужасно. А папе хоть бы что. Он как-то даже помолодел. И походка у него стала другая — легкая, беззаботная.
— Вот для меня отдых, — говорил он. — Лучше всяких курортов. Кстати, ты знаешь, что сегодня у меня день рождения?
— Разве?
— Не прикидывайся, не прикидывайся. Надеюсь, ты купишь мне подарок? Мне сейчас нужно в министерство сходить. А ты не теряй времени зря. До четырех часов у тебя полная свобода.
— Что я должен делать?
— Что хочешь.
И вот я брожу по Москве. У меня три рубля, полно мелочи да еще и делая десятка — это папа подложил мне незаметно, чтобы я нашел ее и купил подарок.
Подарок я уже придумал. Папа любит пить крепкий чай, который он заваривает прямо в большой чашке, а потом из нее пьет.
Можно здорово сэкономить. За мелочь я пообедаю пирожками. На три рубля куплю красивую чашку и в «Детском мире» сделаю на ней надпись, а папину десятку положу в чашку и так отдам.
Хорошо бы, конечно, найти голубую чашку, как у Гайдара. Папе очень нравится этот рассказ. Но голубые чашки почему-то самые некрасивые.
Еще совсем рано, магазины только что открылись, и в том отделе, где продается чайная посуда, я единственный покупатель. Все три продавщицы и даже кассирша стараются мне угодить.
— А вот смотри, какие цветочки. Это же чудо. А? Не пойдет?
Они надо мной немного подсмеиваются, но мне это даже нравится.
— Наверное, твой папа художник, — говорит кассирша, — художникам никогда не угодишь. А сколько ему лет, твоему папе?
Напрасно, конечно, я объяснял им, зачем мне нужна чашка, но теперь уже ничего не поделаешь.
— Ему ровно пятьдесят лет. Круглая цифра. А то бы я, может, так и не старался.
— Да, — говорит высокая красивая блондинка, немного похожая на Сашу, — юбилейная дата, тут нужно что-нибудь особенное. У тебя сколько денег?
— Хватит.
— Ну тогда подожди.
Она уходит куда-то за перегородку и возвращается как раз с тем, что мне нужно. Это огромная темно-синяя, почти черная чашка с большим оранжевым цветком и такое же огромное блюдце.
— Ну как?
— Здорово. Прямо очень, очень здорово!
— Смешной какой мальчишка, — говорит блондинка, постукивая карандашом внутри чашки, — два рубля восемьдесят копеек. Что, дорого?
— Нет, ничего. Я иду в кассу.
— Уверена, что ты не москвич, — говорит кассирша, подавая мне чек и сдачу.
— Почему? Я плохо одет?
— Нет. Просто московские мальчишки никогда так не разговаривают.
Постепенно в магазин набивается народу, и продавщицы становятся совсем другими. Мне хочется еще раз поблагодарить блондинку, но ей уже не до меня.
Я подаю ей чек. И она говорит деревянным голосом, не глядя на меня:
— На выдачу вон туда.
— Спасибо.
Никакого ответа. Она уже совсем не похожа на Сашу.
Как ловко, как красиво работает этот человек! В большом магазине маленькая кабинка, вроде будки телефона-автомата. Немолодой уже мужчина, чисто выбритый и гладко, аккуратно причесанный, сидит в этой своей будке и красивым почерком выводит на чьей-то цветочной вазе: «Дорогой бабушке в день ее…»
— Ну, ты уже надумал?
— Надумал. Но у меня хватает денег только на три слова.
— День рождения?
— Угу!
— Ваза?
— Чашка.
Человек с минуту думает, колеблется, а потом говорит:
— Напиши на бумажке и положи внутрь. Это тоже приятно.
— У меня нету ручки.
Человек дает мне ручку и маленький листок.
— Только ты не стой здесь. Ты ж меня заслоняешь. Я написал хорошо. Я написал так:
Пришла весна. Ура, ура!
Сегодня лучше, чем вчера.
И эта чашка, эта бочка —
Как распустившаяся почка.
Немного нескладно, конечно, и нет про первое апреля, но папа будет доволен.
Интересно бы знать, который час. Мне неудобно было спрашивать у прохожих, и я пошел к «Центральному телеграфу», чтобы посмотреть на электрические часы.
Было только пять минут первого. Здорово рано. Можно что-нибудь придумать. Например, можно доехать на метро до станции Таганской, найти там Товарищеский переулок и посмотреть на дом, в котором живет Костя. А может быть, он уже вернулся из командировки? Мало ли что!
Мне вдруг очень захотелось его увидеть, и я быстро сбежал по ступенькам и пошел в метро.
Уже под землей, в том переходе через улицу Горького, который ведет в разные стороны и в метро тоже, я купил два пирожка с мясом, один из которых оказался с повидлом.
Хорошо, что я начал не с него. У меня вышло два блюда. Второе и третье.