— Я хотеть…
— Я хочу.
— Да. Спасибо, Я хочу… — Она пощелкала пальцами. — Сознавать, да? Как это по-русски? Узнавать, да?
— Говорите по-английски, — сказал папа, — только не очень быстро.
Дальше я уже мало что понимал. Одно дело — читать книжку, а другое — слушать.
Сначала папа очень старался, выбирая слова. Наверное, ему хотелось говорить грамотно.
Несколько раз девушка смеялась. Но непонятно было отчего, то ли папа острил, то ли делал смешные ошибки.
Поочередно тыча в меня пальцем, они между собой выясняли какой-то спорный вопрос. Папа горячился: «Образцов. Третьяковская галерея. Оружейная палата… О! Пять дней — это много».
Но девушка считала иначе.
Тогда папа заговорил о Благовещенске: «телевизор, книги, музыка, театр».
Хотел бы я знать, когда это мы ходили в Благовещенский театр.
— Да, конечно, он говорит по-английски.
Речь шла обо мне.
Все-таки папа хитрый. Он знает, как надо демонстрировать подопытного кролика.
— Скажи, пожалуйста. — Пауза. — Есть ли в нашем родном городе белые медведи?
Это, конечно, говорится по-английски, внятно и не торопясь, как на диктанте.
Доставить папе удовольствие проще простого. Никаких новых слов. Достаточно фразу про медведей из вопросительной превратить в отрицательную. Задачка на уровне детского сада. Но мне не хочется доставлять папе удовольствие, и поэтому я говорю на чистейшем английском языке в духе Гришкиного сочинения про-осень:
— Да, у нас есть белые медведи. Их много. Они кусают людей. Люди их убивают.
Папа все-таки не выдержал и засмеялся.
Девушка тоже засмеялась.
— О! Юмор! Юмор!
Кончился второй акт, кончился антракт, и мы все сидели, и только когда раздался второй звонок, девушка встала.
Она долго что-то говорила папе, а потом мне. Но я ничего не понял, кроме «до свидания». Это она сказала по-русски.
— Ну что, поехали домой?
— Поехали… Неужели тебе не хочется пройтись по Москве?
— Вообще-то хочется, — сказал папа, — но мне кажется, что я начинаю идти у тебя на поводу. Боюсь, что это унижает мое отцовское достоинство.
— Ты думаешь?
— Мне так кажется.
— А ты плюнь.
— Ну что ж, — сказал папа. — Я, пожалуй, так и сделаю. Ты знаешь, что она говорила?
— Ну?
— Приглашала в гости. Она живет где-то недалеко от Лондона.
— Могла бы дать адрес и поточнее.
— Ничего, — сказал папа, — в этом отношении мы в расчете. Я тоже пригласил ее в Благовещенск и тоже в общих чертах. Это же форма вежливости. Ну ладно, пошли.
Всю дорогу, пока мы летели от Москвы до Благовещенска, я был занят своими мыслями, и они мне казались такими умными и такими странными, что я даже не понимал, откуда они берутся.
Я давно знаю, что хорошо, когда одна мысль вытекает из другой. У меня ничего ниоткуда не вытекало, но все равно было хорошо. Совсем нипочему я вдруг вспомнил Касьяныча и его слова, что я способный. Потом стал думать про Сашу, про Гришку Зайца… Жалко, что он уходит в вечернюю школу.
У Гришки отец — знаменитый краснодеревщик. Хорошо быть краснодеревщиком! И логопедом хорошо… И вообще хорошо бы чем-нибудь заняться. Если бы я, скажем, работал на заводе и учился в вечерней школе, у меня бы даже учеба лучше пошла. Э-эх! Н-да!..
Удивительное ощущение. Я как бы дважды летел: по небу в самолете и второй раз в самом себе. И это второе небо было шире того первого, и все это как-то очень было связано с Москвой и, главное, с папой. Но как, я и сам не понимал. Что-то во мне произошло. Что-то переменилось.
Вот он, папа, тут, рядом, и ничего не знает. Раньше я не мог бы так. Мне казалось, что если я что-то не говорю ему, то это нехорошо. А теперь я думал о себе и о нем сам, один, и мне не было стыдно.
— Что с тобой?
— А что?
— От тебя прямо током бьет. Ты что, нервничаешь?
— Нет, я просто думаю.
— Вот как, — папа посмотрел на меня с любопытством, — ну что ж, давай, давай! Это полезно.
И началась весна. Такая весна, что даже сказать невозможно. Первый раз в жизни я ощутил ее всем телом, всем существом.
Наверное, все-таки везение зависит от настроения. В эти дни мне все удавалось. Во-первых, я помирился со Светкой, во-вторых, подтянул хвосты по химии, по истории и по русскому. Папа опять разрешил мне ходить на завод. Увидев меня, дядя Федя зацвел:
— Стой, кто идет?
— Свои, свои, шпионы.
— Бонба есть?
— Дома забыл.
— Ах ты, раззява!
Даже Васька стал со мной разговаривать.
Начал, правда, как всегда, я.
— Ну что ты, дурак, кривляешься? Перестань! Ты же знаешь, как я к тебе отношусь!
Васька помолчал.
— А где твой брат?
— Он уехал в Москву.
— Яков Борисович умер, — сказал Васька, — на той неделе похоронили.
— Кто ему делал операцию?
— Профессор какой-то…
— Да…
Единственный человек в классе, который стал ко мне хуже относиться, это Славка. Я ему ничего плохого не сделал и он мне. Но он меня почему-то невзлюбил, и я отвечал ему тем же. Это даже не выражается ни в каких действиях, ни в каких словах. Но я всегда чувствую, если бы у него была возможность стать мне поперек дороги, он стал бы.
Раньше такое чувство очень портило бы мне жизнь. А теперь хоть бы что. Даже интересно.
Иногда мы разговариваем.
— Ну как дела? — спрашивает он.
— Ничего, — отвечаю я.
— Ты куда после восьмого?
— На завод.
— К папе под крылышко? Деньгу заколачивать?
— Не в деньгах счастье.
— А в чем?
— Ты все равно не поймешь.
— Ну да, конечно. Куда нам. Мы же в Москве не бывали. Как это тебя Гришенька отпустил, а? По знакомству?
Славка смотрит на меня и улыбается.
На кого-то он очень похож. А вот на кого, убей — не пойму.
Та самая соседка, с которой мы с Лигией так нехорошо разговаривали в прошлом году, вдруг воспылала ко мне симпатией.
— Как ты вырос, — говорит она, — как возмужал! Просто душа радуется.
— Спасибо. Вы тоже хорошо выглядите!
— Какой там! Старуха я уже, одним глазом в могилу гляжу. Вот давеча, как вас не было, женщина к вам приходила. Такая складная да наряженная. Все ноги наружу. Я-то и в молодости такой не была. Чай папина знакомая?
— А какая она из себя?
Соседка стала описывать, и я понял, что это Саша.
— А что она говорила? Может, записку оставила?
— Да нет вроде! Походила тут по двору, повздыхала. Все, видно, надеялась папу твоего повидать. Видный мужчина, дай ему бог здоровья.
— А при чем тут папино здоровье? Это Костина знакомая. Саша ее зовут.
— Хорошие нынче знакомые, — сказала соседка. — Костя уехал, а она все ходит, ходит… Ну ладненько, побегу. Дела у меня, блины я поставила.
Соседка эта живет одна. Когда-то у нее был муж. Я его помню. Вечно у них были ссоры, по-моему, он ее даже бил. Он нигде не работал, но часто выпивал. Один раз пропил соседкину доху. Шуму было — до невозможности.
А потом сосед куда-то пропал. Его долго не было, Я даже про него забыл и так бы, наверное, никогда и не вспомнил, если бы не новый крик во дворе. Соседка плакала и кричала так, что выбежали люди со всех квартир, со всех этажей.
Оказывается, муж ее утонул. Поехал куда-то, устроился сплавщиком и утонул.
С тех пор она живет одна. Работает где-то уборщицей, кроме того, ей помогают сыновья. Их четверо. Все они живут где-то на Курилах и хорошо зарабатывают.
Я бы, конечно, никогда не узнал все это. Но когда у меня с соседкой были столкновения и папа страшно на меня напустился, говоря, что стыдно обижать бедную одинокую женщину, Костя вдруг за меня вступился и стал говорить, что не такая уж она бедная.
Костя умел общаться с соседями. В доме его уважали, а может быть, даже любили. Он первый всегда шел на субботник по уборке двора. Вместе со всеми разбивал весной клумбы. Возил кому-то на мотороллере картошку.
Наверное, все это хорошо. Но я так не умею. Конечно, клумбы разбивать весной я пойду. И все, что будет нужно сделать по двору, сделаю. Но никогда, никакими силами я не заставлю себя спросить у кого-нибудь из соседей, как его здоровье, как дети или что-нибудь в этом духе.
Папа говорит, что это у меня от молодости, но я не уверен.
И вообще теперь я часто не соглашаюсь с папой. Сначала я думал, что это будет его злить. Но ничего подобного. Он даже не удивляется. Как будто так и надо. Как будто так было всегда.
Многое теперь я делаю по своему почину. Решил купить хорошую пластинку и купил.
Вечером папа надел очки и долго рассматривал новую пластинку.
— Почему Бах? Начинать надо с чего-нибудь полегче. Например, с Мендельсона. Знаешь, какая музыка!..
— Так нету же.
— А куда торопиться? Будет. Ты пока без меня не покупай. С деньгами у нас туго. Ты знаешь, где я взял на поездку в Москву?
— Одолжил, наверное.
— Вот именно. У Касьяныча. А он ведь с живого не слезет. Он такой…
— Как всякий богач.
— При чем тут богач? Он — касса взаимопомощи.
— Большой начальник.
— А что ты думаешь? Большой. — Папа помолчал. — Но я больше.
— Да? А кто ты такой?
— К твоему сведению, председатель завкома. С позавчерашнего дня.
— Ты доволен?
— Вообще-то да. Во-первых, меня избрали единогласно. Приятно, что ни говори. И, во-вторых, мой предшественник был очень достойный человек. Блестящий инженер-практик. Голова! И вообще… Кстати, ты не забыл, что скоро у тебя день рождения?
— Я об этом как-то не думал.
— А о чем ты думаешь? Может быть, об экзаменах?
— И об экзаменах.
— Ну и какие ты можешь взять на себя обязательства? Какие у тебя будут оценки?
— Не знаю. Средний балл, наверное, три с половиной, три и шесть десятых…
— Не густо, не густо! А что так?
— Ничего. Девятый класс я кончу получше. Только не здесь. В вечерней школе…
Самое смешное, что о вечерней школе я и не собирался говорить. Это сказалось как-то само собой.