Как и следовало ожидать, папа немного рассердился.
— Ты брось это! Никаких вечерних школ. И вообще я не люблю глупых разговоров. А день рождения отпраздновать надо.
— Вдвоем? Что за интерес?
— А может, и не вдвоем. Это мы еще посмотрим.
Я сдал экзамены гораздо лучше, чем можно было рассчитывать. Средний балл у меня четыре и две десятых.
— Хорошо, — сказал папа, — будешь иметь подарок.
— Большой?
— Нормальный.
— Знаешь что, купи мне часы. Мне очень хочется.
Почти все ребята будут учиться дальше. На работу идет только Гришка и еще один парень, Володя Бакланов. В отличие от Зайца он учится хорошо. Люда Симак «мечтает» о педучилище. Это совсем маленькая, очень смешная девушка. Всегда она о чем-то «мечтает».
«Мечтаю сегодня пойти в кино. Мечтаю, чтоб ты провалился». И так далее.
Братья Сазоновы собиралась в техникум. Они, конечно, никакие не братья, даже фамилии разные — у одного Сазонов, а у другого Засонов, но еще с пятого класса они дружат, сидят на одной парте и, по-моему, сами уже думают, что они братья. Одного из них мы называем «За», а другого «Са».
— Ну это я еще понимаю, — говорит Славка, — техникум — дело. Во-первых, настоящая профессия, а во-вторых, всегда можно поступить в институт.
Всех остальных, в том числе и меня, он осуждает.
О Ваське не говорят вообще. У него случай особый, и никто толком не знает, куда это его пригласили. Известно только, что какая-то его задачка попала в Новосибирск, и там Васькой заинтересовались.
Одним словом, летом он уезжает.
Светка Мокрина грустная.
— Я тоже хотела пойти на завод, но папа — против.
— Подумаешь, папа. Пошла, и все.
— Нет, нельзя, — говорит Светка, — он очень расстроится. А ты твердо решил?
— Конечно, твердо.
— Жалко… Некоторые к тебе привыкли. И вообще… Это я говорю как комсорг. Ты не подумай.
— А я и не думаю.
Мне тоже становится грустно.
Вот интересно как получается. Жил, жил. Учился, учился. И хоть бы тебе что! А теперь, когда собрался уходить, вдруг грустно. Не из-за Светки, конечно, а вообще — из-за всех. Но теперь уже поздно. Все решено и подписано.
Уже пятый день я работаю на заводе.
Сначала меня не хотели брать. Начальник отдела кадров — тот самый парень в комбинезоне и в берете — был против.
— Незачем, — сказал он, — никому это не нужно. Брать человека на одно лето — абсурд.
— Я не на лето. Я навсегда.
— Вечерняя школа? Тоже не клад. У нас и так перебор вечерников. В общем, зайди завтра, я посмотрю.
Хотя папа тоже был против моей затеи, я пошел к нему.
— Тебе что? Я занят.
— Я подожду.
Папа звонит по телефону, выслушивает каких-то людей. Смотрит чертежи. И каждым своим словом, каждой интонацией дает мне понять, где я нахожусь. «Здесь люди работают, — как бы говорит он, — здесь не место всяким бессмысленным мальчишкам, которым сегодня может ударить в голову одно, а завтра — другое».
Я сижу. Разглядываю журналы, слушаю, что говорят, и молчу.
Кто кого пересидит. Кто кого перемолчит. Страшно интересная игра.
Наконец папа сдается.
— Ну что там у тебя? Я слушаю.
— Почему меня не хотят оформлять?
— Спроси в отделе кадров.
— Ты им, наверное, что-то сказал?
— Конечно, сказал. Имею я право высказать свое мнение?
— А с моим мнением считаться не надо? Разве я тебе чужой?
— Что? — Папа повышает голос. — Может быть, ты хочешь, чтобы я за тебя похлопотал?
Ну и хитрец! Он хорошо знает, что всякое хлопотание мне поперек горла, поэтому и говорит. Ну что ж, я тоже буду хитрым.
— Да, я хочу, чтобы ты за меня похлопотал. Мне это необходимо.
— Ты что, серьезно?
— Да, я тебя очень прошу.
— Ага! Вот как. Ну хорошо. — Папа страшно злой. — Только имей в виду, мне не так просто будет совместить этот случай с тем, что я думал о тебе раньше. Мне почему-то казалось… А впрочем! Пойдем.
Мы вместе пришли в отдел кадров, и папа сказал:
— Кажется, в механическом у нас есть свободное место?
— Да, — сказал парень, — на третьей операции.
— Вот и оформляйте. Я беру этого молодца. Я за него ручаюсь…
— Но, Евгений Эдуардович, это же…
— Ничего, ничего, — сказал папа. — Пускай!
Что такое третья операция? Чем она отличается от первой или, допустим, двенадцатой?
В первый день меня привели к громадному вертикально-расточному станку, на котором работал какой-то парень огромного роста, с огромными руками и почти черным, всегда потным лицом.
— Тебя как зовут?
— Родион.
— А меня Шура.
— Александр?
— Ну да, Шура. Со школы? Долго ты тут не продержишься.
— Почему?
— А ты попробуй подними заготовку.
Я попробовал.
— Ничего. Заготовка как заготовка.
Это были шершавые чугунные отливки, похожие на маленькие печки с одной большой конфоркой посредине. Каждая печка весила килограммов пятнадцать. Сразу было видно, что Шура давно приспособился. Он ловко хватал печку одной рукой, кидал ее на круглую станину, и она почти что сама попадала двумя прямоугольными выступами под крепежные планки.
— Вот и вся механика. Теперь включаем шпиндель. Раз! Пошла подача. Дошло до упора, выключается само. На-з-зад! Стоп! Все.
Работа была настолько простая, что мне стало обидно. Налаженный кем-то станок, в сущности, сам растачивал конфорки. Их не надо было даже замерять.
— Значит, ты тут физическая сила, и все.
— Почему я? Завтра ты тоже будешь. Вон твой станок, видишь? Точно такой же. Копия.
Мой первый рабочий день. Что я чувствовал? Все сразу. И радость, и гордость, и уныние. Непонятно, зачем я учился у Касьяныча. Здесь ничего этого не нужно. Способности? Их тоже не нужно. Любой человек, прямо с улицы, если он постоит один день возле Шуры, на другой день будет делать то же, что я. И может быть, даже лучше меня. Для того чтобы работать хорошо, у меня не хватает физической силы. Я никогда не смогу работать так быстро, как Шура.
Да, но у меня есть смекалка. Смекалка — великое дело. Первое, что приходит в голову, — механизировать подачу заготовок.
— Было, было, — говорит Шура, — не помогает. Такого тут нагородили, страх и ужас. Я за смену сто — сто десять даю, а они чуть за пятьдесят перевалили. Устаешь?
— Устаю.
— Ничего. Неделю перемаешься, а там лучше пойдет. Ну-ка дай! — Он щупает мои мускулы и морщится. — Кисель! Каша! Одной рукой можешь? Не можешь? То-то же.
Я на него не обижаюсь. Действительно, кисель.
А с папой у нас холодная война.
Когда я прихожу с работы, он уже дома.
— Скажи, пожалуйста, где у тебя маленькая сковородка?
Папа демонстративно готовит ужин.
Помогать ему нельзя ни в коем случае. Разыгрывается большой, сложный спектакль. Моя роль в нем точно обозначена. Я малолетний тиран, почти вампир. Чем ближе я к этому образу, тем папе приятней.
Пока я в ванной пытаюсь отмыть руки, он успевает сделать многое.
— Тружеников просят за стол.
Стол накрыт по всем правилам. Пюре приготовлено на высоком уровне. Может быть, следовало бы сделать его немножко жиже, но это уже мелочи.
— Нет, почему же, — говорит папа, — хорошо, что сказал, на следующий раз я обязательно учту.
Следом за пюре появляется консервированный компот и пирожные.
— Что за пир, — говорю я, — по какому это случаю?
— Ну как же, как же, — говорит папа. — В нашем доме большое событие. Некоему Родиону Муромцеву надоело влачить нищенское существование, и он, мужественно бросив школу, решил стать кормильцем и вообще главой семьи.
— Ну дальше! Что ты не говоришь дальше?
— Скажу, скажу, не беспокойся. Вот только допью компот. Как всякий иждивенец, я люблю произносить речи.
И действительно, он допивает компот и, постучав ложечкой по стакану, продолжает:
— И что же мы имеем на данный момент? Грандиозные достижения. Сегодня, за один только день, наш герой заработал сорок, а может быть, даже все шестьдесят копеек. А? Что, может быть, я не совсем прав?
— Нет, почему же, ты всегда прав.
— Не надо лжи, — говорит папа. — Будем мужчинами, посмотрим правде прямо в глаза. Я эгоист. Деспот. Да и вообще, где это видано, чтобы отец желал сыну добра?
— Не понимаю, чего ты от меня хочешь?
— Я? Да ни боже мой, Наоборот. Я готов исполнять каждое твое желание. И больше того — предвосхищать. По-моему, сегодня ты хочешь сходить в театр? Отличный спектакль. Я уже заказал билеты.
— Нет, пожалуй, сегодня я не пойду.
— Может быть, ты устал? Спать хочешь?
— Ужасно!
— Ну, а если бы нужно было идти в вечернюю школу?
— Я бы пошел.
— Слушай, зачем тебе все это? Тебе нужны деньги?
— Нет.
— Тогда что же?
— Не знаю. По-моему, ты должен понимать. Ведь в конце концов неважно, сколько я заработаю. Пусть даже тридцать рублей в месяц. Все равно я буду чувствовать себя человеком. Понимаешь — человеком, а не бесплатным приложением к тебе.
— Н-да! Приложением… Ну ладно, спи, — сказал папа.
— А ты?
— А я пойду погуляю. Подышу. Подумаю.
Касьяныч пришел посмотреть, как я работаю.
— Хорошая цена. Калым, — сказал он.
Увидев Касьяныча, Шура выключил станок и подошел к нам.
— Есть идея? В случае удачи с меня пол-литра.
Касьяныч долго молчал.
— Пуд! Не меньше.
Он взял одну «печку», подержал ее на весу и бросил.
— В чем дело? Почему простой?
Подошел наш мастер. Молодой парень, только что кончил институт. В цехе его называют Кирюшей или Кирюхой.
Касьяныча он недолюбливает. Но Касьяныч работает на заводе давно, а Кирюха — недавно. С этим надо считаться.
— Я ведь просил вас, — говорит Кирюха. — Неужели так трудно не делать ничего через мою голову?
— Голову… — говорит Касьяныч. — Голову… Да! Глаза б мои на вас не глядели.
Касьяныч сердится. Не попрощавшись даже, он идет к выходу, и Кирюха идет за ним следом.