— Подождите минутку. Подождите. Ну что же вы?.. Вот ей-богу!
И все-таки идея Касьяныча воплотилась в жизнь. Мы с Шурой составили бригаду. Один станок не работает вообще, зато второй загружен до отказа. Другой резец. Обороты и подача намного увеличены. Вот это скорость, вот это темп! Деталь обрабатывается ровно столько времени, сколько необходимо Шуре, чтобы подать мне новую заготовку. Когда он устает, мы меняемся местами.
— Нормально, нормально. Давайте, ребята! Если получится, я прямо!.. — С большим штангенциркулем в руках Кирюха стоит среди готовых деталей и страшно переживает. Не меньше, чем нам, ему хочется, чтобы идея Касьяныча оказалась правильной. — Если мы выдадим хотя бы двести штук…
Смешной какой парень. Конечно, выдадим. Только что кончился обеденный перерыв, а у нас уже больше сотни.
Я, конечно же, устаю. Но совсем не так, как раньше. Вчера с большим трудом еле-еле я сделал пятьдесят печек, и к концу смены так выдохся и скис, что даже папа пожалел меня и не стал разыгрывать комедию.
А может быть, ему просто надоело. Своих забот хватает. На работе у него что-то не ладится. И кроме того, он опять ввязался в какой-то конкурс. Почти каждый вечер сидит до двух-трех часов, а утром чуть свет будит меня, и мы идем на завод.
Это приятно, что он меня будит. Но неприятно другое. Какая-то кошка пробежала все-таки между нами. Ни за что бы он раньше не стал скрывать от меня свои неприятности.
— У тебя что-то случилось?
— Нет. А почему ты решил?
— Мне так кажется.
— Мало ли что может показаться.
Больше ни слова. Ты сам по себе, я сам по себе. У каждого свои беды, у каждого свои радости. Никаких разговоров, никаких вопросов. Работаешь? На здоровье.
От Кости пришло письмо.
«Дорогие мои, родные, писал он, — как все дико получается в жизни. Совершенно случайно узнал, что вы были в Москве.
Какая глупость и какая подлость с моей стороны! Но что я мог сделать. Я вынужден был послать вам ту телеграмму, у меня не было другого выхода.
Судите сами: в большой коммунальной квартире у нас крохотная, почти чердачная, комнатка. Жена на восьмом месяце. Денег ни на что не хватает, перебиваемся с хлеба на квас. И тут вы как снег на голову. Мне бы даже положить вас было негде.
Но, как говорится, нет худа без добра. Наш дом запланирован на снос, и вот недавно мы получили ордер.
Когда мы въезжали в новую квартиру, жена плакала. Я, правда, не плакал, но мне тоже хотелось. Насколько я понимаю, уже одно это должно меня возвысить в ваших глазах.
Но шутки в сторону. Хочу нарисовать вам объективную картину. Во-первых — район. Это Новые Черемушки, почти у черта на куличках. Дом тоже не предел мечтаний. Малый габарит, звукоизоляция нулевая. Квартира однокомнатная, за исключением площади, она мало чем отличается от нашей благовещенской.
По примеру Родьки я оккупировал кухню. Здесь у меня кабинет и спальня. Комнату занимает жена с…
Но тут я подхожу к самому главному и должен перевести дух. Да и вам нужно как-то себя подготовить.
Итак, слушайте и постигайте: отныне моими стараниями вы оба переводитесь в новое, высшее состояние. Один из вас становится дедушкой, а другой, извините за выражение, — дядей.
Да, да, вот именно. Вы догадались. У меня родился сын. Евгений Константинович Муромцев.
Вы, наверное, хотите знать, что я чувствую? Я бы и сам хотел знать это. Я чувствую одновременно такую уйму самых разных вещей, что разобраться в них совершенно невозможно. Одно только могу сказать с уверенностью: я ни о чем не жалею.
Хорошо ли мне? Да, хорошо. Трудно ли мне? Да, очень трудно. Если можете прислать денег… пришлите. Если нет, как-нибудь вывернусь.
На работе у меня все хорошо. Сделал шесть самостоятельных операций. Носятся со мной не очень, но считают способным и перспективным.
Часто с женой говорим о вас. Она считает, что вам обязательно надо переехать в Москву. Да это и не удивительно. Как всякая москвичка, она просто не способна понять, что такое провинциал по призванию. Ей кажется, что вас нужно жалеть, что вы несчастные. Это, конечно, недомыслие и даже большое, но в остальном она молодец… Роды перенесла нормально, кормит сама, что по нынешним временам бывает далеко не во всех случаях.
Ну все. Хватит. В жизни я не писал таких длинных и сентиментальных писем.
Мы все трое обнимаем вас, целуем и теперь, уже действительно, ждем с нетерпением. Приезжать лучше всего к осени: здесь уйма фруктов, винограда, арбузов. Одним словом — приезжайте. Ваш Костя».
Папа читал письмо, сидя за столом, а я стоял у него за спиной и тоже читал.
— Ну, так что же мы ему будем отвечать?
— Я бы послал ему денег.
— А сколько ты бы послал?
— Рублей двести.
— А почему не шестьсот?
— А где ты возьмешь шестьсот?
— А где я возьму двести? Флибустьеры и авантюристы… Ты хочешь спать?
— Нет, не очень.
— Пойдем, может, прогуляемся, а? Подышим, подумаем. Дядя! — И в первый раз за долгое время он засмеялся.
В воскресенье на улице я встретил Светку. Что-то в ней очень изменилось. Я хотел ей это сказать, но не успел раскрыть рта, как она то же самое сказала про меня.
— Ты совсем другой. Я тебя даже не узнала. Повзрослел, что ли?..
— Еще бы. Вот ты станешь дядей, тоже повзрослеешь.
— Почему дядей?
— Ну тетей.
— Я и так тетя. У меня целых две племянницы. Старшей девятнадцать лет.
— Больше чем тебе? Разве так бывает?
— Конечно.
— Ты тоже изменилась.
— У меня новая прическа, — сказала Светка. — Современная. Это знаешь, кто мне сделал, — Лигина мама. Великолепный мастер. Но, к сожалению, она уезжает. А как тебе нравится мое платье?
Я посмотрел. Платье как платье, только короткое и пояс ниже, чем полагается.
— Современный фасон. Теперь все так носят.
— А твоя мама?
— У меня нет мамы. Ты же знаешь.
— Откуда? Я вообще про тебя ничего не знаю.
— Конечно, — сказала Светка, — ты ведь никогда никем не интересовался.
— А ты?
— Во всяком случае, про тебя я все знаю. Я даже знаю, на ком хочет жениться твой папа. На Васькиной двоюродной сестре. Правильно?
— Хочешь, я тебя укушу?
Светка улыбнулась.
— Почему?
— Потому, что женщин бить не полагается.
— Дурак ты, — сказала Светка. — Я-то при чем? Это же все знают. Это Славка говорит. Какая-то его родственница живет в вашем доме.
— Ах вот оно что! В таком случае мне придется укусить Славкину родственницу. Пойдем купаться?
— Я бы пошла, — сказала Светка, — но у меня нет купальника. То есть дома, конечно, есть…
— Ну сбегай.
— А ты не хочешь меня проводить?
— Не знаю. А ты хочешь?
— Мне все равно.
— Ну тогда сбегай сама. А я окунусь. Жарко очень. Я буду возле лодочной станции. Приходи.
— Ладно, — сказала Светка.
Но она не пришла. Я подождал часов до шести и пошел домой.
«Вот дура, почему она не пришла? Покупались бы вместе, поговорили… Главное ведь — обещала. Никто ее за язык не тянул. Не хочешь приходить — так и скажи».
Настроение у меня было неважное. Ужасно не люблю, когда меня обманывают.
Интересно, что делает папа. В последнее время он опять стал ходить в бильярдную. Отношения у нас как будто хорошие, но есть какая-то трещина а залепить ее невозможно.
— Устаешь?
— Вообще-то да.
— Может быть, похлопотать, чтобы тебя перевели на легкую работу?
— Разве я боюсь работы?
— Да уж не знаю. Во всяком случае, чего-то ты боишься. Может быть, ты боишься, что я не смогу тебя прокормить? И действительно, мало ли что может случиться. С неудачниками всякое бывает. Верно ведь?
В таких случаях я всегда молчу. Не стану же я ему объяснять, что я вовсе не считаю его неудачником. И что, если бы он действительно был неудачником, для меня это не имело бы никакою значения.
Косте мы послали триста рублей. Вместе с той суммой, которая ушла на поездку в Москву, для нас это много.
Интересно, сколько я заработаю в этом месяце? Шура зарабатывает каждый раз больше сотни. С тех пор как мы воплотили идею Касьяныча и составили бригаду, дела у нас пошли хорошо, считается, что я тоже перевыполняю норму.
Кирюха страшно доволен нашей бригадой. Кроме того, ему хочется поближе сойтись с Касьянычем. Поэтому сразу же после получки он хочет устроить маленькую вечеринку, Касьяныча должен пригласить я. Мне это приятно. И то, что у нас будет вечеринка, мне тоже нравится. Плохо только то, что все это я почему-то не могу рассказать папе. И хотя по мне ничего не видно, он как-то чувствует, что у меня есть от него секреты, и это его злит.
— Знакомое явление, — говорит он. — Идешь по Костиным стопам? Ну что ж, валяй, валяй. Посмотрим, чем это кончится.
О Косте теперь он говорит часто и почти всегда с раздражением.
Ему нравится, что внука назвали в его честь, но если я начинаю говорить об этом, он злится.
— Исаак родил Иакова. Жена родила Евгения. Могу я, наконец, знать хотя бы ее имя, черт возьми.
Раньше я с удовольствием шел домой и без всякого удовольствия в школу. Теперь все наоборот. Каждое утро я просыпаюсь с радостным ощущением от того, что надо идти на завод. Первая половила дня — чистое золото. Мы с Шурой очень как-то сошлись. Работается весело, хорошо. В обеденный перерыв мы оба бежим в заводскую столовую и, в бешеном темпе проглотив обед, сломя голову несемся в красный уголок, чтобы до гудка успеть еще сыграть пару партии а шашки. Иногда приходит Кирюха, я мы играем втроем, на высадку.
После гудка работается так же. Все хорошо. Но когда я вспоминаю, что скоро надо идти домой а как-то непонятно, по-глупому разговаривать с папой, настроение у меня портится.
Давно я не бродил по городу. Приятно все-таки.
После Хабаровска, после Москвы я хорошо понимаю, что Благовещенск вовсе не город, а городок. Здесь, конечно, по-настоящему городская только улица Ленина. Строят, строят… Уже очень много новых четырехэтажных домов, но деревянных, маленьких все-таки больше. Интересно, что здесь будет через сто лет?