Наверное, на Зее построят большую плотину. С электростанцией. А может быть, и несколько плотин. Шура говорит, что главное — найти ископаемые. Если, скажем, найдут где-нибудь недалеко много железа, то электростанцию построят в два счета. А так нет смысла. Некуда расходовать электроэнергию.
Интересно, если бы Благовещенск был, скажем, такой как Хабаровск, уехал бы Костя в Москву или нет?
Папа считает, что уехал бы.
Летом в Благовещенске очень красиво. Особенно красиво вечером. Хотя улицы не очень хорошо освещены и многие, как всегда, разрыты и перекопаны, ходить по ним приятно.
На улице Ленина — толпа. Много ребят, много девушек. А чуть отойдешь — тихо, пустынно. Когда я хожу по пустым улицам, мне почему-то не так тоскливо.
Ночь.
У меня нет часов, но я и так хорошо понимаю, что уже ночь. Пора идти домой. Если бы не голод, можно было бы еще побродить. Хорошо возвратиться домой, когда папа спит. А может быть, его нет дома? Нет, нет, он дома. Я чувствую.
Папа вдруг здорово заболел. Давно уже у него не болела печень. А тут вдруг острый приступ. Да еще и высокое давление. Ему надо лежать и нельзя волноваться.
Я хотел не пойти на работу.
Папа поморщился.
— Не имеет смысла. Не настолько я болен, чтобы нужна была сиделка. Иди, иди. Только не задерживайся, приходи поскорей, а то мне скучно.
Он улыбнулся.
Всякие есть улыбки. Особенно у папы. Иногда он улыбается просто так.
Но на этот раз в его лице мне почудилось что-то особенное. Откуда-то вдруг возникло такое ощущение, как будто мы оба вернулись в то далекое время, когда Костя еще был дома и не собирался оперировать Якова Борисовича.
— Здорово тебя скрутило.
— Первый сорт.
— Хочешь, скажу стихами?
— Ну-ка.
— Мои бедный фатер попал во флаттер.
— Флаттер? Что-то знакомое.
— Флаттер — это когда самолет дрожит и трясется в момент преодоления звукового барьера.
— Да, — сказал папа, — кажется, на человека это тоже распространяется. Трудно преодолевать барьер. Ты не пробовал?
— Я не знаю.
— Ну ладно, иди, а то опоздаешь. Бригада — ух, каждый за двух.
— Знаешь, я могу отпроситься. Мастер хорошо ко мне относится. Он поймет.
— Отпроситься? Все-таки ты молодец, — сказал папа, — я люблю, когда люди серьезно относятся к работе. И тебя я люблю. Очень. Мне бы хотелось с тобой помириться, но я не знаю как. Хочешь, я попрошу у тебя прощения?
— Да ну тебя, в самом деле.
Я чуть не заплакал.
— Так ты не задерживайся.
— Не задержусь.
Когда я пришел с работы, дверь мне открыла… Саша.
Я страшно обрадовался.
Она поцеловала меня в лоб.
— Саша! Дайте я на вас посмотрю.
— Иди сначала помойся, — сказал папа. — От Кости письмо. Там, на столе. Ужинать хочешь? Мы тебя ждали.
Чисто выбритый, в своем сером костюме папа сидит за столом.
— Ты уже здоров?
— Как никогда.
— А почему ты желтый?
— Фу, фу! — сказал папа. — Что за дурацкая манера? Человеку всегда надо говорить, что он хорошо выглядит.
— А как же правда?
— Плевал я на правду. Правду мне и зеркало скажет. Мойся скорей, мы ждем.
Весь этот разговор происходит через дверь ванной.
Все-таки большое дело ванна. Особенно в сочетании с кипятильником. Три минуты греется вода, три минуты я мою лицо, руки, шею и вымываюсь дочиста. Тоже опыт, тоже навыки. Первые дни я тратил на мытье по полчаса, а то и больше, и все равно ходил грязный.
— Ну-ка покажись.
Саша осматривает меня, как врач пациента.
— Слов нет. Что называется — вымахал! Наверное, тут без химии не обошлось. Сознайтесь честно, вы его кормили биостимуляторами?
— Хуже, — говорит папа, — я его возил в Москву. На свою голову. На свою бедную старую голову.
Мы садимся за стол. Саша хлопочет Очевидно, это она купила и пожарила котлеты. Котлеты очень вкусные. Как всякая домохозяйка, не могу не спросить, в чем дело.
— Очень просто, — говорит Саша, — коллективный рецепт. Совместное творчество. Евгений Эдуардович сказал, что глава семьи любит, когда побольше масла. Вот я и постаралась. Частично бросила на сковородку, а остальное вставила…
— Втолкнула… — Я пытаюсь прийти ей на помощь.
— Вшпиговала… — Папа тоже не отстает.
— Вот именно, вкрапила в котлеты. — Саша игнорирует наши подсказки.
— Очень вкусно, — говорю я.
— Удивительно вкусно, — соглашается папа. Он ест манную кашу. Котлеты ему нельзя.
И вообще вряд ли ему можно ходить. Лицо у него нездоровое. Движения угловатые и не очень уверенные.
— Ты хорошо выглядишь, — говорю я.
— Да, да, — подхватывает Саша, — вид у вас абсолютно цветущий. Эдакая здоровая желтизна с прозеленью. Прямо позавидуешь. А как ваш конкурс? Уже кончился?
— Давно.
— И что?
— Мы с Родькой остались за флагом. Хорошо еще, что на нас не было больших ставок. А как ваша докторская?
— Кандидатская.
— Ну все равно, как?
— Таи себе. — Саша ест без всякого аппетита, в основном ради компании. — Думаю, что мне не удастся ее напечатать. Много философии. Слишком много. Это ваше влияние — имейте в виду.
— А зачем вам быть кандидатом? Рано еще. Деньги портят человека. Вот вам типичный пример. С тех пор как мой сын стал заколачивать по шестьдесят копеек в день, он стал совсем другим человеком. Кстати, вы обещали научить его танцевать.
— По части танцев я не большой специалист. Танцую я неважно.
— Старомодно?
— Вот именно. А откуда вы знаете?
— Костя нам объяснил. — Папа долго молчал. — Это, кажется, единственное, что он счел нужным объяснить. Поразительная натура.
Странный папа человек. Зачем ему нужно говорить про Костю? Больше всего я боялся, что Саша сейчас замкнется. Но у нее даже ни один мускул не дрогнул в лице.
— Не думаю, — сказала она, — просто вы не знаете жизни. Как раз таких сейчас много. Во всяком случае, больше, чем нам хочется.
— Не слишком ли смело? — сказал папа. — Откуда вы можете знать, чего мне хочется? Вот здесь за столом сидят представители трех поколений…
— Бред, бред, — сказала Саша. — Нет деления на поколения, как говорится у поэта. Я принадлежу к вашему поколению, а вы к моему. И Родька тоже. Говоря умным языком, он ваш сын только де-юре.
— А де-факто?
— А де-факто он давным-давно уже ваш приятель. А вы это знаете не хуже меня.
— Безобразие, — сказал папа, — нет в доме порядка! Я так не могу. Я отказываюсь… Нет, вы только полюбуйтесь. Приходит какая-то вздорная девчонка и мутит воду. Думаете, если вы кандидат наук…
— Еще нет.
— Будете, будете, знаю я вас, настырных! Кстати, вы великолепно выглядите. Что-то не очень похоже, чтобы вы сильно перерабатывали. Не вижу научной изможденности на вашем лице.
— Вот это верно, — сказала Саша. — К сожалению, у меня глубоко порочный взгляд на вещи. Я, конечно, хочу быть кандидатом, но не ценой синих мешков под глазами. Лучше все-таки быть молодым, цветущим некандидатом, чем наоборот. А я правда хорошо выгляжу?
— Не то слово. Великолепно.
— Так я вам и поверила. Вы просто старый прожженный комплиментщик. Вот пускай Родька скажет, тогда я поверю.
— Родя, скажи ей.
Папа толкнул меня под столом ногой. Это было уже лишнее.
— Выложу вам всю правду, — сказал я. — У меня нет слов, чтобы правильно описать, как вы выглядите. Но если бы одна из моих знакомых выглядела хоть бы наполовину так, как вы, я бы тут же пошел к ней и женился бы. Даже два раза подряд. И оба раза с удовольствием.
— Гм, — сказал папа, — хорошо излагает. Но причем тут женитьба, сопляк? И что это за манера пошла? Что это за примерочные браки? Возьмите вы наши времена…
— Не надо кипятиться, — сказала Саша. — Печень не любит излишнего энтузиазма. Давайте перейдем в тихую тональность. Не возражаете?
— Обожаю, когда обо мне заботятся, — сказал папа, — так бы и болел, так бы и хворал. Идите к Родьке, а я лягу. Глупо все-таки иметь печень. Человек — несовершенное существо. Полуфабрикат. Заготовка.
— Ну что ж, пойдем к тебе, — сказала Саша и толкнула дверь Костиной комнаты.
— Не сюда.
— А куда?
— Все туда же. На кухню.
— А там у вас что? Музей? Заповедник?
— Хуже, — сказал папа, — там склеп. Можно сказать, могила моих отцовских упований.
— А где ключ от этой могилы?
— У меня.
— А почему бы не вручить его Родьке?
— Не знаю. По-моему, он не хочет.
— По-моему, ты не хочешь.
— Чепуха, — сказал папа. — Взял бы да и попросил.
— А ты бы взял да и предложил.
— Ну ладно, — сказала Саша, — давайте сюда ключ. Там, наверное, пыли на вершок. Родька, где у вас тряпка, ведро? Ты мне поможешь?
— Конечно.
Как просто, как хорошо, когда нет никаких недоразумений!
Наконец-то я живу по формуле бородатого пивовара. Каждое утро мне хочется идти на завод, и каждый вечер меня тянет домой.
Самое интересное, что, судя по Костиному письму, которое мы недавно получили, он живет точно так же. Работа ему нравится. Большие успехи. Он даже прислал вырезку из какой-то газеты, где подробно описывается его последняя операция. Дома тоже хорошо. Сейчас они обставляют новую квартиру, и наши деньги пришлись очень кстати.
Интересно бы знать, что такое красное дерево. Наверное, это какая-то такая мебель, без которой в Москве не проживешь. Вернее, не то, что не проживешь, а очень нужно. Иначе зачем бы он платил за один шкаф двести пятьдесят рублей.
Я бы, точно, не заплатил. Мне всегда жалко тратить деньги не на еду. Если бы моя воля, я бы всегда покупал все самое дешевое.
У нас плохие старые стулья. Папа хочет купить новые, и даже одно кресло. Кресло еще куда ни шло, но вместо стульев я бы купил табуретки.
— Чепуха, — говорит папа, — в доме должен быть уют, а не казарма. Или мы, по-твоему, хуже Кости? Он может выбрасывать на ветер по триста рублей, а мы не можем? Подумаешь, капиталист! Широкая натура! Погоди, вот выздоровлю немного, возьму домой работу… Ты будешь мне помогать?