— А почему ты работаешь?
— Я — другой разговор. Мне жить надо.
— А мне не надо?
— Трепись побольше! Отец — главный инженер, а сыну «жить надо»!
— Вот чудак ты какой. А если бы у тебя отец главным инженером был, ты бы что, дома сидел?
— И сидел бы, а что? Сиди себе, трескай пирожные. А то в ресторан пошел. Взял Вальку — и в ресторан. Костюмов бы накупил прорву. А возьми ты — голуби. Я бы знаешь каких голубей развел? Умрешь. Эх, напомнил ты мне. Надо Касьянычу пару отдать. Обижается старик. Страх как обижается. У таких занимать — только себе разорение. Слушай, а вот костюмов у тебя сколько?
— У меня нет костюма. Ты же видел, как я у Кирюхи был. Кофта эта серая — бывшая папина, а брюки зеленые я у старшего брата отобрал.
Шура посмотрел на меня с недоверием.
— Ну а работницу-то держите?
— Какую работницу?
— Пол-то кто-нибудь моет, метет? Завтрак, ужины готовит.
— Сам я готовлю. И пол сам мету.
— Врешь!
— Нет, серьезно.
— Во дает! Прямо как я. А костюма правда нет?
— Конечно, правда.
— Побожись.
— Честное слово.
— Ай-ай-ай, — сказал Шура. — Хочешь, я тебе костюм сосватаю? Хороший. И недорого. У меня блат в универмаге. Есть там одна зазноба. О! Кирюха бежит. Ну как делишки, Кирилл Матвеевич? Наша взяла?
— Безобразие! — Кирюха был весь красный, возбужденный. — Полчаса еще придется подождать. Вам будет записан вынужденный простой. Не беспокойтесь. А твой папаша выложит этот простои из собственного кармана. Так ему и скажи.
— Хорошо, я скажу.
Кирюха потоптался на месте.
— Он просил передать тебе, чтоб ты вечером не задерживался.
— А что? Что такое?
— Не знаю. Это меня не касается.
…Сашу уволили с работы. Вернее, не уволили, а она сама подала заявление об уходе. Когда я вечером пришел с завода, они с папой пили чай и обсуждали все это.
— По-моему, вы поступили глупо, — сказал папа.
— Наоборот. — Саша пожала плечами. — Надо что-то объяснять, как-то оправдываться… Я не могу. Между прочим, знаете, кто написал это письмо? Ваша соседка… Странное существо, столько ненависти в глазах.
— Несчастный человек.
— Как всякая одинокая женщина. Женщины не должны быть одинокими. — Саша попыталась улыбнуться. — Вы — мужчины — этого не понимаете.
— А что было в письме? — спросил папа. — Признаться, из нашего с вами телефонного разговора я мало что понял.
Саша долго смотрела в свою пустую чашку.
— Главным образом, там говорится о том, что я всячески пытаюсь вас «окрутить». Окрутить! Хорошее слово, правда? Выразительное…
— Вы говорите так, как будто это письмо написал я. Или Родька.
— А какая разница, — вдруг сказала Саша сквозь зубы, — если уж кто-то один может написать, значит, все могут. Ненавижу. Проклятая деревня. Зачем я сюда приехала!
Наверное, чтобы не заплакать, Саша кусала губы и смешно вертела головой.
Мне было и жалко ее, и почему-то противно. Никогда я не думал, что у нее может быть такое злое лицо.
— Ну и ну! — Папу прямо всего перекорежило. — Черт возьми, — сказал он, — неужели одна мелкая неполадка способна так помутить разум неглупого человека?
— Мелкая? О да! Конечно, мелкая… — начала было Саша.
— Перестаньте сейчас же, — крикнул папа, — не смейте придираться к словам! Вы что, не знаете, как мы к вам относимся? Или, может быть, в нашем хорошем отношении вы усмотрели какую-то корысть?
— А вы на меня не орите! — Саша вдруг стала совсем спокойной, только лицо побелело как стена. — Я не люблю, когда на меня орут.
Резким жестом она сунула в авоську диссертацию.
Что-то нехорошо. Что-то папа сделал не так.
— Прощайте, — сказала Саша.
Она уже дошла до двери и, вдруг всхлипнув, остановилась.
— Погодите, — сказал папа.
Он взял ее за руку и силой посадил на диван. Саша заплакала.
— Сечь, пороть! — закричал папа. — Сопливая девчонка!
Саша заплакала еще сильней.
С лица у нее спало напряжение, тело все ослабло. Она повалилась плашмя на диван и застонала, забилась в рыданиях.
— Это надолго, — сказал папа, — это просто так не пройдет. Ты посмотри тут, постой. А я сейчас.
Громко хлопнув дверью, он вышел на лестничную площадку и почти тут же вернулся вместе с той самой соседкой.
— Вы зачем это стояли под дверью? А? — Он держал ее за руку.
Худая, маленькая по сравнению с папой, соседка смотрела на него снизу вверх и поводила плечами.
— Да что ж это вы так? Я слышу — крик. Крик у вас был какой-то…
— Крик? А вы посмотрите! Вы видите, что вы сделали с человеком? Под суд! В тюрьму! Я этого так не оставлю. Садитесь! — Папа кричал так громко, что даже я испугался. — Вот вам перо, бумага. Вот! Садитесь и пишите письмо.
— Какое письмо? Куда письмо?
— Туда же, куда вы написали первое. Ну?
— Я напишу, — сказала соседка. — Вот крест святой напишу. Только дома. Я же не знала…
— Ладно. Идите, — сказал папа. — Только имейте в виду. Я проверю. Через милицию.
Саша долго еще не могла успокоиться. А папа отошел почти сразу.
— Ну ладно, ладно. Хватит уже. Хорошего понемножку.
— Вы извините, — сказала Саша, — я пойду домой.
— Никуда вы не пойдете, — сказал папа. — Ступайте примите душ. Холодный.
— Да, пожалуй…
Пряча заплаканное лицо, Саша пошла в ванную и долго не выходила.
— Ну как у тебя дела? — сказал папа.
— Ничего, нормально.
— Был у меня ваш мастер. Неглупый, способный парень. Но объяснить ему ничего невозможно. Кричит, кричит! А чего кричит?
— Он велел передать, что простой пойдет из твоего кармана.
— Передай ему от меня фигу, — сказал папа. — Ишь ты, нашли себе карман. Поболеть нельзя. Вот времена наступили!
— Значит, ты все-таки виноват?
— Косвенно, только косвенно. Ну как, помогло?
Вышла Саша.
— Да, спасибо. Я пойду, вы извините.
— А может быть, чаю выпьем?
— Нет, нет. До свидания.
Она взяла с дивана авоську с диссертацией и ушла.
— Н-да! — сказал папа. — Не очень мы с тобой на высоте. Но что делать в таких случаях, ума не приложу.
И вдруг раздался звонок.
Мы с папой оба вышли в коридор.
Это была Саша.
— Вы извините, — сказала она, не входя. — Вы не думайте, я все понимаю. Просто истерика. В общем, я беру все свои слова обратно.
— Так, через порог? — сказал папа. — Зайдите.
— Нет, нет! Я сейчас домой… Я, кажется, все поняла. Ну что ж, так даже лучше. До свидания.
— О чем это она? — спросил я, когда Саша ушла.
— Не знаю… — Папа пожал плечами. — По-моему, она к нам больше не придет.
— Жалко.
— Жалко.
Мы с папой пристрастились гулять по вечерам. С тех пор, как куплены новые стулья, нам не сидится дома.
— Какая красотища! А?
— Еще бы! Прямо как в цирке.
Надо же так. Пока мы смотрели на них в магазине, стулья были лучше не надо. И форма у них современная, и обивка красивая. А дом из-за них пропал. Можно сказать, испохабился. Уж, такие они синие, такие яркие — вырви глаз. Как войдешь в комнату, так, кроме стульев, ничего и не видно.
— Чепуха, привыкнем, — говорит папа. — Вот еще кресло купим — и полный порядок. Пойдем погуляем. Или ты устал на работе?
Я уже почти совсем не устаю, но папа все еще надо мной подсмеивается. Теперь у него чаще всего хорошее настроение.
Иногда мы с ним ходим в кино. Не на какой-нибудь фильм специально, а так, мимоходом. Были мы и в парке, и филармонии один раз. Но лучше всего просто гулять.
С папой гулять легко. Он почти не разговаривает. Так, иногда скажет что-нибудь или я скажу.
— Копают, копают. Все улицы разрыли. Безобразие.
— Кое-что уже зарыли.
— Кое-что!..
Мы идем по улице Калинина, потом поворачиваем неизвестно куда, потом опять поворачиваем.
— Не приходит Саша…
— Не приходит.
— Осторожно, тут канава. Не упади.
— Все канавы ты знаешь. Большой специалист…
Мы идем просто так, куда ноги несут, и вдруг выходим на знакомое место. Тихо журчит мутная Бурхановка, про которую в городе говорят, что она берет свое начало из бани.
— Помнишь, ты говорил про эти дома, что со временем они станут красивей?
— Тебе, наверное, кажется, что с тех пор прошло лет двадцать?
— Двадцать не двадцать, а лет сто прошло. Длинный какой год. Правда? Может, зайдем, а? Я помню. Вот тот дом. На втором этаже. Прямо напротив лестницы.
— Н-да! Не все хорошо, что прямо, — говорит папа. — Кстати, есть что-то хочется — немилосердно, Может, пойдем домой?
— Пойдем.
Прошла неделя. И еще одна неделя, А Саши все нет. Как ушла тогда, так и пропала.
Я скучаю. Мне хочется ее видеть. Сам не знаю почему, но мне очень хочется. Папе, по-моему, тоже. Эх, хорошо бы устроить какой-нибудь праздничек и пригласить ее.
— Давай устроим именины, — говорит папа.
— Задним числом?
— А какая разница! Я тебе часы куплю.
— Ну что это за именины вдвоем?
— А может, и не вдвоем. Это еще неизвестно.
Странное дело — дядя Федя ко мне охладел. Никогда не пошутит. Никогда не спросит, есть ли у меня «бонба».
— Привет.
— Привет.
Показал пропуск и проходи.
А может быть, он на меня сердится?
Когда-то, когда я еще только поступил на работу, он зазвал меня в свою будку и сказал:
— Ты, Родька, парень хороший, я от тебя не таюсь. Поговори, будь другом, с папашей. Замолви за меня словечко. Ну что это за оклад — на табак да на спички. А я человек, мне бы и выпить когда-нибудь в воскресенье. И рубахи на мне дотла доходят. По моим заработкам не то что жену в дом вести — самому жить без интересу. Скажешь, а?
— Не знаю…
— А чего тут знать? Сказал, да и все.
— Вы бы сами сказали. Мне как-то неловко.
— Неловко, говоришь! Да, неловко, неловко… Ну ладно, это я так… к слову. Ты забудь этот разговор. Эй, кто там на машине? Я те покажу, я те дам ворота ломать!.. Ишь ты, горячка! Все им не терпится.