Дядя Федя побежал проверять машину, а я пошел на завод.
Честно говоря, я тогда действительно забыл об этом разговоре. У меня и без того хлопот было достаточно. А теперь решил все-таки поговорить с папой.
— Можно к тебе по делу?
— Куда «ко мне»?
— Ну вообще, побеседовать?
— Только в служебное время и только в кабинете.
— Ты бюрократ, да?
— Вообще-то да. Но для тебя могу сделать исключение. Что такое? Может быть, за тебя похлопотать нужно?
Было воскресенье. Мы обедали.
— Нет, — сказал я, — ты уж лучше поешь. А то с тобой, голодным, говорить невозможно. Ну как стулья? Ты уже привык?
— Не очень. А ты?
— Не знаю. А ты хочешь кресло синее купить или какое?
— Я уже поел, — сказал папа. — Сыт, пьян и нос в табаке. Можешь приступать к делу.
Он смешно развалился на стуле и стал разыгрывать из себя начальство.
— Ну-с. Что там у тебя? Только быстрее, быстрее, в двух словах. У меня каждая секунда на счету.
— Я хотел поговорить с тобой о дяде Феде.
— Не пойдет. Все, что ты можешь сказать, я уже знаю.
— Откуда?
— То есть как откуда? Я же председатель завкома. У меня в столе вот такая кипа его просьб, жалоб и заявлений. Он жаждет денег, да?
— Ну и что? А почему ты смеешься?
— Потому, что дядя Федя чудак. У него такое ощущение, что он работает у частника. Можно больше платить, можно меньше. Сколько я его знаю, столько он и торгуется.
— Он такой грустный. И жену в дом привести не может. Он мне говорил. Неужели ничего нельзя сделать?
— Можешь приплачивать ему из своего кармана.
Мы помолчали.
— Ты плохо к нему относишься?
— Наоборот. Но что я могу сделать? Если бы он хотел работать, я бы ему с удовольствием помог. Но ведь ему хочется работать вахтером, а ставку получать директора. Даже не так. Большие деньги его тоже не удовлетворят. Если поглубже копнуть, он жаждет вовсе не денег.
— А чего?
— Хорошей жизни, дорогой, вот чего. А как же? Как все нормальные люди. Он хочет, чтобы его любили, чтоб уважали. Ты знаешь, ведь у него есть и отчество. А ты часто называешь его по отчеству? Вот ты купил ему пачку табаку. Приятно? Слов нет, приятно. Но учти это раз и навсегда: подарки можно дарить только тому, кто в них не нуждается. Сужу по себе. Знаю вот так. Носки. Ну что такое носки, казалось бы? Но когда на тебе единственная пара, да и та оставляет желать лучшего, и вдруг тебе дарят носки, это унизительно. И не потому, что тебя хотели унизить. Нет. Тебе дарят от всей души. И потом возьми ты другое. Хорошее отношение. Закон подарка распространяется и на это. Несчастному человеку нельзя дарить хорошее отношение. Это его унижает. А счастливому можно. Ты понимаешь что-нибудь?
— Не очень.
— Да, — сказал папа, — кажется, я заболтался. Не пойти ли нам по этому поводу искупаться? Лето проходит, а мы с тобой белокожие, как зимой. Синюшные прямо.
…Весь пляж был усеян людьми.
— Лодку надо иметь, — сказал папа. — Сейчас мы бы с тобой раз — и на Зею. Там знаешь какие места? Сказка! Курорт!
— А ты был когда-нибудь на курорте?
— Один раз. И то случайно. Ага! Вот и место нам отыскалось. Давай обнажаться. Загорать будем.
Мы с папой разделись и легли на песок.
— Простите.
— Пожалуйста.
Через нас переступили какие-то ребята. На них были черные сверкающие трусы и пестрые косынки, повязанные, как галстуки.
— Простите.
— Пожалуйста.
Какие-то девушки уронили на папу свой мяч.
— А вот как это люди легко знакомятся? Думаешь, я бы смог?
— Ты бы — нет, Скопанный ты слишком. Угловатый. Но это пройдет. Я по себе сужу. В твоем возрасте я девушек боялся как огня. До самой женитьбы это тянулось. Представляешь? А потом постепенно, полегоньку… В сущности, ведь это очень просто. Вот смотри.
Недалеко от нас четверо девушек и парень играли в волейбол. То есть не то чтобы играли, а просто так кидали мяч.
Папа подождал, пока мяч упадет на землю, а потом поднял его и вместе с ним вошел в круг. Он даже ничего не говорил. Просто стал играть — и все.
Подачи у него были точные, красивые. Сперва он подавал кому попало, а потом все чаще стал подавать одной девушке. Потом что-то сказал, и все засмеялись. Парень тоже что-то сказал, и опять все засмеялись. Мяч положили на землю, был какой-то разговор, спорили. Потом папа вошел в воду, парень вошел за ним следом, и они поплыли наперегонки. Скоро папа отстал, вернулся и подошел ко мне.
— Ну как?
— Ничего.
— А как знакомишься ты? Как это делается теперь?
— Не знаю. Никак.
— Просто ты не в курсе.
— Наверное. Я пойду в воду.
Папа стоял и смотрел, как я плыву. Скоро к нему подошли девушки с мячом и парень. Папа стал говорить с парнем.
Вообще-то я плаваю плохо. Я могу плыть только на спине и на боку. На боку плыть очень удобно, но это никакой не стиль.
Я отплыл уже далеко. Парень показывал на меня пальцем, а папа махал рукой, чтобы я возвращался обратно. Девушки тоже махали.
И чего они столпились? Делать им нечего! Если бы папа был один, я бы, конечно, вернулся. А так!.. Я лег на спину и поплыл дальше. Плыть было не очень трудно, но когда меня пронесло за пристань, за дебаркадер, я немного испугался и стал грести к берегу.
Амур течет очень быстро. Если бы я плыл просто так, меня бы унесло к пединституту, а может быть, и еще дальше, к самому затону.
Надо было что-то делать, как-то бороться с течением. Я взял против воды, заработал руками и ногами изо всех сил и скоро до того выдохся, что чуть не утонул. Последние десять — пятнадцать метров я плыл всеми стилями сразу, то и дело пытаясь нащупать дно. На пляже надо мной смеялись. Но мне уже было все равно.
На берег я вышел, едва передвигая ноги, сел на песок и тут же услышал знакомый голос:
— Ро-о-одька! — Потом ближе: — Ро-одя! — И наконец, совсем над ухом: — Здравствуй! Как странно ты плыл!
Я оглянулся. Это была Светка Мокрина. Только ее мне не хватало. Мне хотелось поскорей остаться одному и как следует отдышаться.
Но она не собиралась уходить.
— Ты тогда на меня обиделся, да? — сказала она. — Но подумай сам, ты так со мной разговаривал. Я просто была бы дурой, если бы пришла купаться.
— Я на тебя не сержусь. Только, знаешь, ты иди, — сказал я. — Мне надо… я тут жду одного человека…
— Девушку?
— Да, да. Девушку…
— Мне это все равно, — сказала Светка. — Я к тебе подошла не как просто знакомая, а как твой бывший товарищ по классу. Сегодня в восемь вечера мы провожаем Васю Плотникова. На вокзал придут все его настоящие друзья. Ты в последнее время был с ним в ссоре и вообще, но, по-моему, тебе надо прийти. Ты ведь пойми…
Светка могла так говорить еще и час, и полтора.
— Хорошо, хорошо, — сказал я, — я приду. Обязательно. Только ты уходи. Правда. Мне очень нужно.
Когда сильно устанешь в воде, болят уши, голова и немного тошнит.
После того как Светка ушла, я лег на живот и прислонил голову к теплому песку. Сразу стало немного легче. Потом еще легче. А потом совсем хорошо. И я заснул.
А когда я проснулся, солнце уже заходило. На пляже никого не было, только рядом со мной сидел папа и читал газету.
— Давно ты здесь?
— С самого начала. А кто была эта прекрасная незнакомка, которая ушла от тебя, обливаясь слезами?
— Светка. А почему слезами? Она плакала?
— Нет. Но, по-моему, ей хотелось. Ты, кажется, тонул?
— Так, немножко.
— Испугался?
— Еще бы.
— Чепуха. Я шел за тобой по берегу.
— Я же не знал.
— Зато я знал. Она тебе нравится?
— Не знаю.
— Пригласил бы ее к нам. Скажем, на твои именины.
— Мне неудобно.
— А Лигию было удобно?
— Лигия — другое дело. Мне с ней легко.
— Ну ладно, — сказал папа, — одевайся, пойдем. Вечером по телевизору интересная программа.
— Сегодня Васька как раз уезжает. В восемь часов. Я пойду его провожать.
— Тогда поторопись. В твоем распоряжении сорок минут.
Когда я приехал на вокзал, все уже стояли возле поезда.
У Васьки оказалась целая куча «настоящих друзей». Тут был почти весь класс во главе с Леонидом Витальевичем.
— Здравствуйте, Леонид Витальевич.
— Здравствуй, Муромцев. Ну-ка покажись! Совсем молодцом. А что же это ты пропал? И не зайдешь никогда.
— Я заходил. Вас не было.
— Да, да, мама мне говорила. Болеет она. А я вот совсем здоровяк, как видишь. Плотников! Плотников, иди сюда.
Бедный Васька! Все его дергали, все старались показать ему хорошее отношение. Светка бегала по перрону с цветами. Славка держал его под руку и что-то объяснял. Ребята подходили и отходили группами, что-то говорили, перебивая друг друга, смеялись.
С застывшей улыбкой на лине Васька стоял на одном месте и хлопал ресницами. Я подошел к нему.
— Привет, — сказал Васька, — вот уезжаю я. В Новосибирск.
— В специальную школу, — сказал Славка, — это Леонид Витальевич его устроил. Он меня тоже хотел устроить, но я отказался.
— Буду учиться там, — сказал Васька, — и жить.
— На полном гособеспечении, — добавил Славка, — мы ему знаешь какую характеристику выдали? Первый сорт!
С огромным букетом подошла Светка.
— Вот! Это от всех нас, от всего класса.
— Угу! — сказал Васька.
Букет был такой большой, что он не смог держать его в руке и взял под мышку.
— А где же твой отец? Что-то не видно никого.
— Дома они, — сказал Васька, — я не люблю, когда… Это… целуются. А то еще плакать начнут. Ну знаешь, они же не понимают…
Он хотел сказать еще что-то. Но тут набежала группа девчонок, подошел Леонид Витальевич, и меня оттерли в сторону.
Я постоял немного, послушал, как они щебечут, и пошел бродить по перрону. Прямо на асфальте валялись цветы. Много цветов. Это, наверное, Светка собирала со всего класса букетики, какие получше брала, а какие похуже — выбрасывала.
Мне что-то вдруг стало здорово тоскливо. Унылое дело проводы. Некоторые плачут. А другие, наоборот, танцуют. Какой-то парень в помятой шляпе набекрень играет на гармошке «Барыню», а две немолодые женщины пляшут. Их обступили.