— Угу…
Маэстро глянул на часы и кивнул на телефон:
— Девушка?
— Она самая, — я прикрыл трубку рукой, — Причем молоденькая. Горемычная, лет шестнадцати. И чего привязалась?
— А ты шугани! Нас, между прочим, начальник вызвал.
— Алло, девушка! — сказал я. — Перезвони из другого автомата. Не слышно.
Но Костя продолжал свое:
— И потом, мне нужно знать, кто автор. Я ребятам хотел сказать, что ты. Но это вряд ли — не твой класс. Очевидно, надергано из журналов…
— Сама ты журнал, — сказал я. — В основном, это работа Стеши и Стаса. Понятно? И я еще должен спросить у них разрешения.
— А это что за звери?
— Это не звери, дорогая, — сказал я. — Это моя новая семья. Вот так. И я теперь там живу. Временно, конечно.
— То есть как? А папа?
— Вот что, девушка, — сказал я. — Во-первых, я ничего не слышу, а во-вторых, ты мне просто надоела!
— Алло! Алло! Какая девушка? Ты что, совсем рехнулся?!
Я положил трубку.
Маэстро раздраженно сказал:
— Пошли, пошли! И так уже… — И, не стучась, открыл дверь кабинета начальника цеха.
Когда мы вошли, тот что-то писал. Даже головы не поднял.
— Здравствуйте! — сказал я. — Вот… Мы пришли.
Знать бы еще, зачем пришли. Маэстро ничего не объяснил.
— Садитесь, садитесь, я сейчас.
Ждали мы долго.
— Н-ну! — Начальник наконец пробежал глазами написанную бумагу и отложил ее. — Значит, это ты я есть?
Слова как слова. Но взгляд!.. Хозяин. Работодатель.
— Да ведь это как посмотреть, — сказал я.
— Не ерничай хоть здесь, Муромцев! — Маэстро прямо весь завибрировал.
— Вы не обращайте внимания, — сказал он начальнику, — это он просто так, а вообще-то любит меня, как родного. Я, конечно, не знаю, зачем он меня сюда привел, но чувствую, что он хотел доставить мне приятную минуту. Ну, а вы? Вы, наверное, тоже хотите меня порадовать?
К этому моменту я уже сообразил, в чем дело. Квартира! Две комнаты в двух шагах от метро. Правда, папа опять начнет канючить насчет свежего воздуха. Рядом с Верой Петровной… Хорошо еще, что он не видел мое заявление. Там я, кроме всего прочего, писал, что у меня больной престарелый отец и он находится у меня на иждивении. Дадут или нет? Лучше бы пока не давали!..
Пока все это проносилось у меня в голове, я держал паузу, и они держали. А потом начальник замотал головой и сказал:
— Ну нет, это не пойдет. Я удивлен, Иван.
— Вот это как раз и пойдет! — Маэстро вскочил со стула и снова сел.
— Но он же болтун! — сказал начальник. — Обыкновенный болтун.
— Нет, он не болтун! — Маэстро боднул воздух своим седым ежиком. — Я ведь вам говорил! Я вам докладывал! Вот у вас его папка. И нечего морщиться. Откройте и посмотрите, сколько мы с нами ему благодарностей объявили за два года!
Это было интересно. Я поворачивал голову то к одному, то к другому.
— Ну-ка, выйди на момент! — Маэстро указал мне на дверь.
— Нет, нет, — сказал начальник. — Лучше ты сам давай выйди на минутку, остынь. А я с ним поговорю.
— Ваше дело! — Маэстро махнул рукой и вышел.
Крайне интересно!
— А сам-то ты как? — сказал начальник. — Стремишься?
— Стремлюсь, — сказал я. — Но как-то квело. Так что если у вас в данный момент есть более подходящая кандидатура…
— Ты смотри, еще и скромный! Ну, хорошо. А если этот вопрос решится в твою пользу, ты как чувствуешь, потянешь? Это же не шутки.
— Теперь такие времена, что каждый потянет. Не заработаю, так закалымлю. В крайнем случае, ссуду возьму. Уж на мебель-то думаю, мне дадут.
— На мебель? — удивился начальник. — Ты что — собираешься цех обставлять? Пальмы в кадках, а? Фильмов насмотрелся?
— Какой цех? Не в цеху же я буду жить.
— Погоди, погоди. Ты, собственно говоря, зачем сюда пришел?
— Не знаю. Я думал, вы мне скажете.
— Вот, черт бы его побрал! — Он раскрыл папку в полистал ее. Это мои бумаги из отдела кадров. Мне и самому хотелось бы почитать, но не дают. — Да, да, все правильно! Короче говоря, речь идет о том, чтобы удовлетворить твое желание. Ты хочешь занять должность помощника мастера, и вот мы…
— Кто хочет? Я?
— Не я же!
— Но я тоже не хочу! — Я растерялся. — Да и с чего бы мне? Тем более вот так, с бухты-барахты. Об этом знаете, сколько надо думать!
— Интересно, сколько же?
— О-о! — сказал я. — Иному и всей жизни не хватит. В общем, я отказываюсь. С болью, но категорически. Да вы не расстраивайтесь. Если хотите, я вот сейчас, не сходя с места, могу назвать вам десяток кандидатур.
— Не трудись. Мы тут не глупее тебя. — И он улыбнулся. — А ты все-таки болтун. Ну, ничего, это пройдет. Считаю, что мы с тобой сработаемся. А подумать… Что же, вся жизнь — это, конечно, долго, но какой-то срок я тебе дам. Но имей в виду: учиться, учиться и еще раз учиться. Придется тебе поступать в вечерний. Или в заочный. Это же безобразие! — Он опять открыл мою папку. — Десять классов!
— А это что, мало?
— В том-то и безобразие, что много! Вот ты закончил десять классов, так? Затратил силы, время. И теперь, скажи пожалуйста, чем ты отличаешься от того горе-крестьянина, который вкалывал, вламывал, вспахал землю, взлелеял ее, а посеять забыл?
— Чем отличаюсь?
— Да, чем?
— Одной маленькой, совсем крохотной деталью.
Кто-то постучался. Начальник рявкнул, что нельзя.
— Ну? — сказал он.
— Я отличаюсь от этого крестьянина прежде всего тем… Простите, как ваше имя, отчество?
— Неважно! Ну?
— Он знал, что надо сеять, а я не знаю. У него есть семена, а у меня нет.
— Переведем, — сказал начальник. — Семена — это, значит, что же — институты, факультеты?
— Да. Семинары, кружки, общества, содружества, братства, ну что там еще…
— Не отклоняйся, держи мысль. В двух словах: есть институт, где ты хотел бы учиться?
— Есть. Но он далеко.
— Где? Конкретно.
— В трехтысячном году. А может, еще дальше.
Он усмехнулся, потом вдруг сказал:
— Ну и дурак.
— Это почему же?
— А потому что. Господи, неужели вы, черт вас побери, не можете понять, что все эти ваши мечты-разговоры — одно тунеядство, лень, плесень одна. Ты извини, я вот гляжу на тебя — ну дурак и дурак, другого даже слова не подберу!
Это было уж слишком.
— Простите, — сказал я. — Но мы не можем продолжать этот разговор, пока и я выскажусь о ваших умственных способностях. Надеюсь, вы не против?
И тут мой собеседник пошел пятнами.
— Знаешь что, милый! Ты бы все-таки не корчил из себя большего нахала, чем ты есть. Я ведь и разозлиться могу!
— Ну да?
— Да!
— Вот какое совпадение. И я могу. Причем, должен предупредить, что в гневе я страшен. Помню такой случай из своей тундровой жизни. Там у нас один боров был по кличке Официант… И он, скажем прямо… Вы уж извините, дальше я буду говорить только прямо. — Тут я искоса глянул на него и понял: еще одно последнее сказанье и — пишите письма! Но мне было наплевать. В душе моей уже отпечаталось прекрасное заявление об уходе. — Так вот, этот боров, этот хряк, этот кнур, можно сказать…
И вдруг к услышал тихое:
— Ладно, ладно. Кнур, хряк — какая разница. Только ты возьми на полтона ниже. Там же народ. Все слышно.
Ах, молодец старик! Сам дал такую течь и сам же ее законопатил! Интересно, старше он папы или моложе? А может, он просто щадит себя? Спохватился во время? Да, да, так и есть: быстро, привычным жестом, он сунул под язык таблетку. Мне стало жалко его. Сердце. Раз болит — значит, оно у него есть…
— Простите, — сказал я. — Бываю несдержан. Но ничего поделать не могу. Это у меня наследственный порок. У меня прапрапрадед был лихой шляхтич…
— Угу…
Начальник вдруг вынул расческу и, глядя в дверцу полированного шкафа, как в зеркало, стал причесываться, Я уже остыл, и мне стало неловко.
— Я пойду, пожалуй. Время, как говорится, деньги. У меня там станок гниет, да и у вас…
— Ничего. — Он продул расческу, спрятал ее в карман. — Ничего. Ты об этом не страдай. Мне по должности полагается работать с людьми. Вот я и работаю. Считай, что твоя смена на сегодня кончилась. — Он долго смотрел на меня и вдруг сказал: — Хочешь рюмку коньяку?
— Нет, что вы. Я на работе не пью.
— Молодец. Я б и не дал. Вообще-то я тоже не пью. Так, иногда.
— Расширяет сосуды?
— Расширяет. Кстати, меня зовут Федор Степанович. Но это — ладно. Давай все-таки вернемся к нашим делам. На чем мы с тобой остановились?
— Насколько я помню, на моей дурости.
— Брось, это же не со зла. У тебя вон, ты говоришь, всякие предки. Они бы сказали: «Ну экий ты какой, право»! Или что-нибудь в этом роде. А я человек простой. И родился в деревне, и вырос. Я что думаю, то и говорю: дурак — он и есть дурак. Ты не думай, это к тебе не относится. У меня вон тоже… Вот, полюбуйся.
Он вынул из кармана бумажник, а из бумажника цветную фотографию. На ней была джинсовая девица довольно нежных лет.
— А?
— У-у! — сказал я. — Дочь?
— Внучка. Тоже вот, понимаешь… И этот институт ей не годится, и тот не по ней. И думаешь, она глупая?
— Ах, напротив, напротив.
— Брось ты эту свою дурацкую манеру! Ты меня сбиваешь. Ну так вот… Слушай, а давай я тебя с ней познакомлю, а? Да я не к тому! И она за тебя, наверное, и не пойдет. Но, может, ты ее хоть отвлечешь как-то…
Интересно, от чего это ее надо отвлечь?
— Сожалею, — сказал я, — но у меня есть уже невеста.
— Вот видишь — как стоящий человек, так у него уже невеста. И как она у тебя — ничего?
— Ничего.
— А вот скажи мне все-таки…
И опять разговор перешел на институт, учебу.
— Так ведь я вам все сказал.
— Ну хорошо. Твой институт в перспективе, в будущем. А что он такое конкретно, ты можешь объяснить?
Трудно объяснить то, что и самому не очень понятно. Но я вдруг вспомнил одну штуку и обрадовался.
— Знаете, — сказал я, — у одних писателей, они фантасты, есть в книге такое учебное заведение — Институт Чародейства и Волшебства. Вот это оно и есть, примерно. Конечно, название могло бы быть и поточней. Ну, например, Институт бессмертия души. Или что-то в этом духе. Там факультеты, представляете, — телепатии, телекинеза и всяких других теле. Предсказания, предчувствия. А взять сны, гипноз… Вот посмотрите, в ближайшие сто лет будет самое главное. Но не по отдельности, конечно. В комплексе. Ведь здесь все взаимосвязано. Абсолютно все. Даже тунгусский метеорит. Я уже не говорю про тибетскую медицину, про заговоры, про мыслящие растения и про всякое такое. Вы понимаете, что это?