— И понимать не хочу. — Федор Степанович насупился. — Это все уже было. И столы вертели, и духов вызывали. Все марсианами себя воображаете… Меня удивляет другое. Вот что ты, что моя дуреха. Вам что же, кажется, появись этот институт — и вас там ждут — не дождутся? Туда ведь тоже еще поступить надо. Пока вы расчухаетесь да пока придете, там уже вас, абитуриентов, как собак нерезаных.
— А я всех пересижу, — сказал я. — Пусть хоть полчеловечества придет, все равно поступлю. Круглый год буду там сидеть, лето и зиму. Накроюсь вот так газеткам на скамеечке. Снег на меня идет…
— Ну, если газеткой, тогда конечно… Ладно. По домам. Пора уже.
Федор Степанович сложил в ящик какие-то бумаги, запер его, подергал. И мы вышли на улицу.
— А может, ты и впрямь марсианин. То-то я гляжу, разговор у нас по временам, как у глухого с немым. А так все понятно. Я ведь — плохой, хороший ли, — но человек. А ты — вон! — И он поднял пальцы к небу. — Ну ладно, давай топай. И подумай насчет главного. Разговоры разговорами, а работать надо. Раз уж Иван выбрал тебя в помощники, от него не отбояришься.
— Хорошо, я подумаю.
— Только не всю жизнь думай… О, видал?
— Угу.
С неба сорвалась звезда, и оба мы, как по команде, поднял головы.
Автобус был почти пустой.
— Вы сходите?
— Да, да!..
Я задумался и вышел на две остановки раньше.
Снег… Хорошо идти ночью по белому снегу. Скрип-скрип… Да и вообще все хорошо. А может быть, плохо? Нет, все-таки хорошо!
Стас и Стеша уже спали, но я разбудил их и заставил пить чай. Сперва они ворчали, всякими скучными способами выражали свое недовольство, а потом раскочегарились — и поехало.
Господи, как я их люблю. Как люблю! Это даже сказать невозможно. А они? Они меня любят?
— Эй, ребята, вы меня любите?
— Да, — тихо сказала Стеша.
— Еще как! — захохотал Стас. — Особенно, когда ты поднимаешь нас по ночам.
— Я вас тоже очень, очень люблю.
— Ну вот и отлично!..
А на следующий день Стас сказал мне:
— Ты бы все-таки поаккуратней насчет чувств. Стеша может принять на свой счет. С ней это бывает.
— Ну и слава богу, — сказал я. — Я же вас не разделяю.
Стат зыркнул на меня исподлобья.
— Ты что, в самом деле из-за угла мешком? Или придуриваешься?
И тут до меня дошло.
— Ты извини, — сказал я. — Но ведь мне… Надеюсь, ты-то меня правильно понял?
— Я-то — правильно. Только не вздумай гнать волну в обратную сторону. Тоже ни к чему. Пока все в норме. Это я тебе так, на всякий случай. Ты же у нас неуправляемый.
— Может, пообсуждаем?
— Нет. Поработаем.
Давно уже Стас не говорит мне, сколько шайб надо ставить, сколько гроверов. Постепенно я привык к его системе, и она мне даже понравилась. К одному привыкнуть не могу: Стас любит работать молча. А мне это утомительно. Приходится говорить с самим собой.
«Стас умный! — говорю я сам себе. Мысленно, конечно. — И в то же время он дурак, — отвечаю я сам себе же. — Надеюсь, ты не будешь отрицать, что данную машину мог взять только дурак? Затратим мы на нее уйму времени, а получим… Ничего не получим. Чего можно ожидать от старого школьного товарища? Итак, делаю вывод: Стас дурак. Погоди, погоди, а может быть, он Умный Дурак?»
Когда-то мы с Жорой для удобства рассуждений раздел или все человечество на две части: в одну определили тех, кто так или иначе нам симпатичен, а во вторую — всех остальных. Первых условно мы называли Дураками, а вторых — Умными.
Интересно, что бы Жора увидел в Стасе? Да ничего существенного. Жора таких людей не понимает. Но с моим определением он бы, пожалуй, согласился. Умный Дурак. Третья полка! Какой же ее надо делать, большой или маленькой? Большой. Далеко даже ходить не стоит. Рядом со Стасом кладу на нее сразу же Костю. Лежи, лежи, не дергайся! Может, и я скоро лягу рядом с тобой. Да и вообще в Москве этих Умных Дураков…
Тут Стас наконец заговорил:
— Слушай, не хочешь работать — не работай. Но перестань корчить рожи. Ты меня отвлекаешь.
— Ладно. Тогда перекур. И побеседуем.
— Хорошо, — Стас посмотрел на часы. — Десять минут.
— Обижаешь, хозяин! У меня тут как раз одна интересная мысль. К тебе имеет непосредственное отношение.
— Если ко мне, она не может быть интересной. Она или очень интересная, или гениальная. Ну ладно, сиди пока, отрабатывай свою мысль да выжми воду. А я сбегаю домой, — бросил он уже на ходу, — время лекарства давать.
Какие там лекарства! Я знаю, ничего он давать не будет. Стеша давно уже перестала принимать их. Просто в это время она обычно просыпается. И надо помочь ей умыться, зубы почистить.
«Конечно же, Стас от природы круглый дурак, — думал я. — Просто круглей не придумаешь. Но жить-то надо… И ему еще намного трудней, чем другим. Чем мне, например. Чем даже папе. Хотя насчет теперешнего папы я не уверен. У Стаса калека на руках, а у папы — внутри… Господи, за что мне это все? За что?! «Мой грустный товарищ, махая крылом…»
Я не успел еще докурить, а Стас вернулся.
— Странная история, — сказал он, — со Стешей что-то творится: я пришел, а она уже умылась сама. Не понимаю, с чего. Вроде я ее ничем не обидел.
— Слушай, а она знает, что мы собираемся в Болгарию?
— Конечно, знает. Да и что ей? Она в это время всегда в деревню уезжает, к тетке. До поздней осени. Уедет и теперь. Да, кстати, чтоб не забыл. Ты уже отказался от новой должности?
— Когда бы это я успел? Тем более, что мне велели подумать.
— Вот и думай, — сказал Стас, — как можно дольше. Тяни, пока я не дам команду… Ну, все! Перерыв окончен. Пора.
— А мысль? — Я прямо всплеснул руками.
— Черт с тобой, — сказал он, — излагай по ходу дела. Я потерплю.
Ну чистый супермен! Сверхчеловек, да и только. Что говорить, Жору я любил. Очень любил и уважал. А перед Стасом, если можно так выразиться, просто преклоняюсь. Иногда, правда, мне почему-то стыдно за это свое чувство. Интересно бы знать, как он относится ко мне. Я понимаю, что хорошо. Но как именно? Однажды — это было уже давно — я спросил, не жалеет ли он, что я занял вакансию его друга детства. При этом, признаюсь честно, рассчитывал на комплимент. Он сказал: «А чего жалеть? Ты, в общем, ничего!.. Забавный».
— Мысль такая, — сказал я. — Мы тут с одним забавным человеком пришли к выводу, что ты — Умный Дурак.
— Расшифруй.
— Пожалуйста. Дураки — это люди хорошие…
Ах, приятно беседовать зимой в теплом гараже под звон ключей, отверток и прочих металлических друзей человека.
— Пример, — сказал Стас.
— Пожалуйста — Стеша.
— Не надо, — Стас помолчал. — Ты Стешу мало знаешь.
— А других твоих проявлений я вообще не знаю. Так же, как и ты моих.
— Давай из литературы.
— Из литературы? — Я задумался. — Ну хорошо. Допустим, князь Мышкин. А умные… Умные — это все остальные. И вот я подумал…
— Ясно! — сказал Стас. — Я с тобой целиком согласен. Все?
— То есть как — все?
— А что еще? Ты меня квалифицировал правильно. Если принять твою систему, и я есть Умный Дурак. Кстати, чтобы не остаться в долгу, могу высказать мысль и о тебе. На мой взгляд, ты знаешь, кто? Ты — Подмышкин.
— Почему Подмышкин?
— Потому что до Мышкина ты не дотягиваешь. Есть полковник и есть подполковник. Ты — типичный Подмышкин. Ну, все. А теперь работаем. Через два часа придет заказчик, и я не хочу, чтобы он…
— Эх, старик, — сказал я, — что ты сделал с моей забавной извилистой мыслью?
— Ничего особенного. Я ее просто ужал. Ты же знаешь, краткость — сестра таланта. Ну, а теперь — все. Если не можешь молчать, пой. Только потихоньку. И не корчи рожи.
— Ладно, — сказал я. — Постараюсь вспомнить для тебя что-нибудь позабавней.
Я хотел было завести про моего грустного товарища, но передумал. Не оценит. Не поймет. И тогда я запел песню, вернее, один куплет из нее, который мы обычно исполняли с Жорой, когда у нас бывало хорошее настроение:
…И тогда поскорей,
Насушив сухарей,
Укатила в загранку старушка,
Где понравился ей
Открыватель дверей
Синеглазый швейцарец Андрюшка…
Я кончал про Андрюшку и почти тут тут же начинал снова. А потом опять, и опять. И так зябко, так тревожно было у меня на душе, как не бывало еще никогда в жизни.
Стеша… Папа… Болгария…
Что-то должно случиться. Что-то обязательно должно случиться!
Календарь. С детства люблю отрывные календари. Сегодня шел с работы и купил. Так… Смотрим. Новый год! Ку-ку! Где ты, Новый год? «Я далеко, — говорит он. — А ты где?» Мы, конечно, и елку нарядили, и шампанского взяли, дай бог каждому. Но… Как потом говорил Стас: непришедший гость хуже незваного.
Глупо. Я столько рассказывал им про папу — про того, бывшего папу, — что они уже просто пылали желанием увидеть его у себя.
— Но имейте в виду, он несколько постарел за последнее время. И… как бы это вам объяснить?
— Чудак! — говорил Стас. — Не знаю, как тебе, а ему у нас со Стешей будет хорошо. Так! Вот здесь у нас будет сидеть Евгений Эдуардович, вот здесь…
Но папа не соизволил. Позвонил, что нездоров, а сам пошел к Косте. Ладно, не хочет, не надо. Да и что говорить — у Кости ему, наверное, было лучше. Люсьена пригласила его вместе с Верой Петровной.
Люсьена… Вот уж странная семья у моего старшего братца. Сын — ему уже года четыре — все время у тестя с тещей, где-то во Львове. А сама Люсьена — не поймешь где. С месяц побегает по московским магазинам, а потом опять месяца три во Львове сидит. Костя уверен, что там у нее поклонник. А может, и два. Но ревности у него нет. И это не вранье. Я смотрю на него и вижу — нет.
— Ты ее любишь? — как-то спросил я.
— Мне с ней хорошо, — сказал он гордо. — Но это совсем не значит, что без нее мне плохо. Удивлен?
— Озадачен.
— Погоди, погоди, скоро я вас, кажется, еще не так озадачу. Ох, вы разинете рты! Кстати, ты понимаешь, что такое один из крупнейших в стране пульмонологических центров?