Потом Шамиль сбегал или съездил куда-то и приволок мне в подарок такую гигантскую дыню, что, когда я принес ее домой. Стеша от восторга уронила кисточку на свое рисование.
— Господи, какая красота! Стас! Иди сюда!
Стас тоже согласился, что красота, но видно было, что ему не до дыни.
— Ты чего? — спросил я.
— Ничего. Все в норме.
Когда я пошел мыть руки, он тоже вошел со мной в ванную.
— Есть новость, — сказал он. — Пойди на кухню поешь, я жду тебя в гараже.
Новость была ошеломляющая. Вот так ждешь, ждешь чего-нибудь. А когда это случится, думаешь — как же так? Уже?
Короче говоря, этот наш клиент из Болгарии оказался на высоте. Вместо того, чтобы прислать поздравления к Первому мая, он прислал приглашения. И даже не два, а три.
— Почему три?
Стас сказал, что все в свое время. Приглашали на сорок дней. Это тоже надо было обсудить. Во-первых, мне такой отпуск не дадут.
— Дадут. Частично за свой счет. Пока будем оформлять документы, натаскай этого своего Шамиля. Если он парень с головой, они и не заметят твоего отсутствия. Что у вас там самое сложное? Шестеренки, шлицевые валы? Ну, вот на это вы с ним и нажмите.
— Это если будут заказы?
Стас улыбнулся.
— Заказов ждать глупо. Возьми какой-нибудь старый чертеж, заготовку всегда можно найти, и пускай он у тебя в обеденный перерыв вкалывает. Раз нарежет шлицы, два раза нарежет. Микрометром он пользоваться умеет?
— Я же говорю, человек закончил ПТУ.
— Ну тем более.
И кой черт меня тащит в эту Болгарию? Всюду морока, куда ни кинь. Во-первых, непонятно, как просить дополнительный отпуск. А Костин день рождения? Ведь я обещал. А папа?
«Слушай, старик, — сказал я сам себе. — Но ведь тебе хочется в загранку? Представь себе, переезжаешь границу, а душа дзынь-дзынь! Что-то новое, небывалое. Да и дубленый зипун хорошо бы купить. И шапку, как у Стаса. Хотя нет, шапок в Болгарии вроде не бывает…»
И вдруг внутренним взором я увидел Жору Пигулевского. Как ему хотелось поехать куда-нибудь! Правда, он мечтал об Индии или о Японии. Ну и что? Чем Болгария хуже Японии? Не вижу разницы. Не вижу принципиальной разницы…
— В чем ты не видишь разницы? — Шамиль поднял на меня глаза.
— Да нет. Это я так.
— А! Ну ладно.
Хорошо работает парень. Шамилю я объяснил все.
— Вот я уеду, — сказал я, — а ты вместо меня будешь работать. Останешься один. Одни фрезеровщик на весь участок. Так что давай, жми-дави.
И он давит. Этот шлицевой вал, что он кончает, уже двенадцатый. Три он прослабил. На одном просто промахнулся. А остальные вполне в норме. Я сначала хотел их выбросить, потом подумал: размер ходовой, пускай лежат. Вполне могут сгодиться.
— Здравствуй, Муромцев, — подошел Федор Степанович. — Что это вы в обеденный перерыв? Энтузиазм захлестнул или заказчик подгоняет?
— Здравствуйте, Федор Степанович. Хорошо, что вы здесь. Мне с вами поговорить надо.
— Прекрасно. Надумал, значит?
— Ага, надумал. Хочу подать заявление об уходе.
Федор Степанович с интересом посмотрел на меня. Потом на Шамиля. Тот продолжал работать. Спокойно, размеренно. Только лицо у него вдруг расплылось. Он уже знал, кто такой Федор Степанович.
— Ну что ж, заявление, так заявление. — Вот и пойми начальников. Вроде должен был бы вспылить, а он даже улыбнулся: — Только я такие вещи на пустой желудок решать не люблю. Вот съезжу пообедаю, потом заходи.
Как это у меня получилось, что я сказал об уходе? Сам даже не пойму. Ладно! «Ничего страшного, старик, — сказал я себе. — Отсюда уйдешь, туда придешь. Мало ли в Москве хороших заведений? Жалко, конечно. Ты привык, и к тебе привыкли».
И вот я в кабинете Федора Степановича.
— Ну, что ж ты молчишь?
— А уже все.
Против ожидания, он выслушал меня спокойно и даже, мне показалось, благосклонно. Было такое чувство, что это не основной разговор. Основной еще где-то впереди.
— Ну ладно, — сказал он, — сорок дней, конечно, многовато. Но я тебе дам. Только ты все сорок не высиживай, нечего делать. Я вон, помню, за две недели — и то устал как собака. А что, твой Шамиль потянет? Или надо кого-нибудь брать на это время?
— Потянет. Ручаюсь.
— Хорошо. Мы ведь его зачем взяли? Мы думали, ты пойдешь помощником, а он на твое место. Еще один фрезеровщик не очень и нужен. Но если хороший парень, то пускай… Да, чтобы не забыть. Посмотрел еще раз твое заявление. Квартиру тебе пока не дадим. Сергею-строгальщику пойдет. В порядке поощрения. Вот человек! Я думал, ему конец. А он бросил пить, понимаешь. В доме порядок. А то ведь как получка, так жена жаловаться приходила. Я даже думаю поставить его помощником к Ивану. Как тебе эта кандидатура?
— Никак.
— А вы ведь вроде ладите?
— Я его просто люблю. Но зачем губить человека? Он существо легкое, простодушное. Его слушаться не будут. А не будут слушаться, вы его снимете. А снимете — он опять запьет.
— Угу! — сказал Федор Степанович. — Я и сам так подумал. Молодец. Но вдвое и даже втрое молодец, что сам от этой должности отказался. Уж очень не хотел я тебя ставить: ненадежный ты человек на этом месте. Но ведь с Иваном спорить — инфаркт схватить. А тут у мену козырный туз на руках: не хочет — и все. Ведь ты не хочешь?
— Нет, не хочу.
— А бутерброд с салом хочешь?
— И бутерброд не хочу. Мы теперь втроем обедаем: я, Шамиль и Лена.
— Так они уже все подмели, небось.
— Нет. Они ждут. Они хорошие.
— Ну, хорошие, так ступай.
…Ах, молодежь! С одной стороны, они, конечно, ждали меня, но, с другой стороны, время у них зря не пропадало.
В дальнем конце курилки на скамейке была разложена еда на троих, стояло три бутылки напитка «Байкал». Сначала Шамиль что-то жарко шептал Лене, потом она ему. А потом такие объятия начались, такие поцелуи!.. Я отошел за угол, чтобы меня не было видно, а крикнул:
— Шамиль! Ты где?
— Здесь-здесь! — зазвенел его голос. — Мы режем сыр. Ты никогда в жизни такого не ел, слушай!
В тот день я очень устал. Было много срочной работы. Да и Шамиль мешал больше, чем всегда. После того, как он нарезал шестеренку, он почувствовал себя профессором, и ему все кажется, что я работаю не так.
— Слушай, это можно быстрей сделать. Лучше. Вот давай, я тебе покажу!
— Уйди, уволю. Смотри — вон Лена скучает. Между прочим я вас видел, когда вы резали сыр. Очень вы мне понравились.
— Смеешься? — Шамиль сразу вскипел. — Почему такая плохая привычка — смеяться над человеком?
— Уйди, ты мне мешаешь.
— Не надо нервничать, — сказал он, — Не надо! Я знаю, у вас с Леной что-то было. Но мне наплевать.
— Угу… — Фреза врезается в чугун.
— Мне на это наплевать, слышишь?
— Слышу, слышу.
Только бы не выйти за разметку. Надо же, какие загогулины!
— Я не какой-нибудь дикарь. Это было давно.
— Угу…
И вдруг станок остановился. Я посмотрел на Шамиля. Он выключил фрикцион и навис надо мною как туча.
— Мне на это наплевать, — сказал он так жалобно, что я невольно улыбнулся. — Но я хочу знать все!
— Чудак ты, — сказал я. — Есть такой кружок: «Хочу все знать» Знать-то нечего. Ну, приставал я к ней. Нравилась. А она меня шуганула. Поэтому я и нервничаю. Обидно же.
— Правда?
— Честное слово.
— Поклянись!
— Клянусь.
— Нет, не так. Поклянись здоровьем своей мамы!
Он прямо чуть не плакал.
— У меня нет мамы, — сказал я. — Но я клянусь. Чем хочешь клянусь. Своим здоровьем клянусь, она очень хорошая девушка.
Он долю сверлил меня горящими глазами и вдруг рявкнул:
— Верю! Я знаю, что она не девушка, она мне сама сказала. Но я тебе верю. Теперь ты мои брат на всю жизнь. Дай я тебя поцелую!
Вот странно, наврал я ему или не наврал? Нет, не наврал. Она в самом деле хорошая. Что-то в ней есть. Наверное, именно это он и углядел в ней. Любовь с первого взгляда — штука серьезная, она все видит. Только в нее я и верю, честно говоря.
Помню, Жора не раз издевался надо мной. Разговоры о любви у нас всегда заходили в тупик. У него на этот счел была целая теория, а у меня так, несколько эмоциональных всплесков на уровне «Ну как вы не понимаете?»
— Ну как вы не понимаете? — горячился я. — У каждого человека на земле есть своя пара, свой единственный вариант. Вот мы живем, идем, процеживаемся друг сквозь друга. И внезапно, как вспышка, как удар грома: «Вот! Вот она! Хватай ее, держи!» И тут дело не в первом взгляде, можно даже не смотреть. Но я уверен, что есть какое-то поле, и когда мы входим в него…
Тут Жора обычно брал бумажку и старался ткнуть меня носом в арифметику.
— Так. Сколько людей на земле? Хорошо. Пишем. Сколько в среднем живет человек? Семьдесят. А сколько лет он может искать свою пару?
— Всю жизнь. Всю жизнь, если он человек! И потом, я говорю, что мы ищем свою единственную, но я же не говорю, что она одна во вселенной. Их может быть много. Понимаете, много!
— Сколько? — жестко спрашивал Жора.
— Ну, не знаю. Во всяком случае, несколько.
— Гм! Несколько единственных? — Он долго качал своей античной головой. — Слушайте, а почему бы не вспомнить, что некоторые достойные люди и до нас размышляли на эту тему. Ведь человечество живет не первый день. Есть огромная литература…
И тут шло:
— «Она его за муки полюбила, а он ее…»
— Да, да!
Жорина мысль сводилась к тому, что любовь, — это высшая форма сочувствия, сострадания. Только такая Любовь и имеет право быть написанной с большой буквы.
— Вот возьмите вы мои случай…
Но его брать я не хотел. Я хотел взять себя. Взять и рассмотреть в этом его сочувствии-сострадании. Так. Вот я. Вот она. Страдаем, сочувствуем. Получался бред. Да, думал я, если он прав и действительно существует только такая любовь, то лично мне ни на какие коврижки рассчитывать не приходится. Положим, я еще найду, кому бы посострадать. А какая дура будет сострадать мне?