«И вот началась
наша жизнь
в Болгарии!»
Да, началась. Вернее, совсем скоро начнется. Вот станем мы переезжать границу, а душа: «Дзынь-дзынь»! Веселей, старик, выше нос! Как это там у нас поется? «И тогда поскорей, насушив сухарей, укатила в загранку старушка…»
Все-таки что-то неправильно я делаю. Что-то не так. Может, остаться? Нет уж, фиг. Собрался — надо ехать.
Пока оформлялись документы, мы со Стасом времени зря не теряли. Каждую неделю на пару дней он брал у какого-то приятеля «Запорожец» и мы, как ошалелые, носились по магазинам. Теплые дни нагнали в Москву огромное количество приезжих, везде были очереди, но это нас не смущало.
— Вы здесь не стояли, молодой человек! — говорил я Стасу и толкал его в грудь. — Я стоял, а вы нет. Девушка, подтвердите, что он не стоял!
Девушка подтверждала, Стаса шумно изгоняли из очереди, а я, как правило, оставался.
Так мы достали многое. Например, знаменитый «гжель». Это такая белая фарфоровая посуда с синим рисунком. По словам Стаса, она сильно проходила за границей в качестве подарков.
— Так. — говорил Стас. — Вот это тебе. Это мне. А это ей. Не будет же она бегать по магазинам.
— Кто — «она»? Могу я наконец узнать?
— Придет время, узнаешь.
И время пришло.
— Слушай, старик, — как-то сказал Стас, — я сегодня с утра включил в гараже масляной радиатор. Уверен, что ты не замерзнешь. Тем более, что я тебе дам спальный мешок, там есть раскладушка…
Он на какое-то мгновение замялся. Ты смотри, еще и смущаться умеет!
— Старик! — сказал я. — Нет ничего приятней, чем спать в гараже. Честно говоря, я давно мечтаю об этом. А кто она? Как ее зовут? Джульетта?
— Катя. Вечером мы посидим втроем, поужинаем. А потом ты намекнешь, что тебе пора. И очень прошу… Дело в том, что на данный случай ты — моя вывеска. Знаешь: скажи, кто твой друг, я скажу, кто ты.
— Ясно. — Я почему-то был доволен. — Но для того, чтобы правильно изваять твой образ, я должен знать свою роль. — Я — кто?
— Ничего особенного. Какой есть, такой есть. Правда, и ей сказал, что ты учишься в МАИ, пишешь стихи и прозу.
— Но я ведь не пишу!
— Неважно. Я тоже работаю в ЖЭКе, а не в «почтовом ящике». Со временем она, конечно, все поймет…
— Ах, вот оно что! В «ящике»! Значит, мы сегодня с тобой сыграем в «ящик»?
— Примерно, — Стас мрачно кивнул. — Но, если ты можешь временно прикрыть свой шутильник, ты прикрой. Не могу сказать, что у нее нет чувства юмора, но весь этот наш балагурский набор у нее не проходит. Да и вообще она человек не простой. Короче говоря…
И, нервно шагая по комнате, Стас вдруг набросал такой портрет, что у меня прямо мурашки по телу забегали. Ну и фигура! Пока я брился, перед моим взором все время стояла «железная Катя». «Уйди, враг! — говорил я ей. — Тьфу, тьфу! Сгинь!»
Чудак Стас. Зачем это ему нужно? А может, нужно? Может, это даже хорошо, что он меня так накачал. Во всяком случае, когда Катя вошла и сказала приятным сильным голосом: «Здравствуйте! Я не очень опоздала?», на душе у меня возникло такое тепло, такое ликование, что я прямо запел внутри себя.
Надо же — человек. Обыкновенный женский человек. Никаких признаков вурдалака. А лицо? Прямо-таки располагающее лицо. Казалось, оно фиксирует незнакомую обстановку и меня в том числе не только глазами, а каждой своей частью в отдельности. «Ты смотри, какая хорошая репродукция Модильяни!» — отметил чуть вздернутый подбородок. Довольно красивый, с горбинкой нос, подрагивая ноздрями, быстро пересчитал бутылки на столе: «Это к чему такое алкогольное разнообразие?» Уши у нее довольно большие, но тоже красивые…
— Здравствуйте, Катя, — сказал я, — как хорошо, что вы такая… Родион. Родион Муромцев. В МАИ на третьем курсе, где я учусь на факультете электроники, меня называют Веселым и Находчивым. Но это качества не константные: стоит мне увидеть что-нибудь очень красивое, как тут же моя находчивость дает течь, и у меня образуется перекос в сторону веселости. Может даже показаться, что я нахал. Но это совершенно не так, смею вас уверить. Стас вам, наверное, говорил обо мне. Садитесь, пожалуйста.
— Спасибо. — Она села и уставилась на меня. Единственное, что ее несколько усушало, — большие, чуть тонированные очки в тонкой, еле видимой желтой оправе. — Стас действительно много говорил мне о вас. А где же он сам?
— Секунда! Дело в том, что в последний момент я уговорил его поменять галстук. Я даже настаивал на бабочке, но он сказал, что это смешно.
— Да, это смешно. А вы его видели в бабочке?
— Один-единственный раз. На Новом году. Она у него коричневая, плюшевая. Вернее, бархатная. От этого он весь как-то становится мягче. Я понимаю, что у него на работе, в «ящике», такая мягкость совершенно ни к чему, но дома…
— А вы занятный! — вдруг сказала Катя. — И, говорят, пишите стихи?
— А что делать? Приходится. Сейчас все пишут. Но вы не тревожьтесь, я знаю, как это неприятно, когда поэт зачитывает стихами. Свои я наизусть не помню, а рукописи у меня с собой нет.
— Да, — сказала Катя. — Стихи лучше читать глазами. А где вы печатаетесь?
— А нигде. Как поется, «не надо печататься, вся жизнь впереди… надейся и жди».
И тут из другой комнаты послышался голос Стаса.
— Алло! — крикнул он. — Вы там начинайте без меня. Выпейте по рюмке.
— Хорошо! — отозвалась Катя и вдруг, широко, сладко зевнула. — Извините, не высыпаюсь. Жизнь дурацкая. А знаете, а подворотнях это теперь по-другому поется: «Вся жизнь впереди, разденься и жди».
«Ого!» — подумал я. И вдруг почувствовал, что уши у меня розовеют. Катя смотрела на меня с любопытством. Надо было как-то соответствовать…
— Лихая фраза, — сказал я. — Хлесткая и запоминается. Но я, как начинающий сексолог-любитель, вижу в ней неправильность. Дело в том, что раздетый человек, если он ожидает, особенно долго, — зрелище сиротское, а значит, неаппетитное.
— Это неверно, — сказала Катя и в глазах ее блеснуло какое-то не вполне веселое, ленивое озорство. — Как-нибудь я вам попробую это доказать. На словах, естественно.
«Ого-го!» — опять подумал я. Молчать было глупо.
— Понимаете ли, какая история… — залопотал я. — Все дело в том, что…
Продолжения не находилось. Меня выручило появление Стаса. Самое забавное, что он был в бабочке.
— Ну-ка, подойди сюда, — сказала Катя. — А что? Очень даже может пригодиться. — И она пальцем потрогала бабочку. — Не забудь взять ее с собой в Болгарию.
Стас кивнул и спросил:
— Что будешь пить?
— Покрепче. Можно коньяку. И поэту коньяку. А то я тут его в такое смущение ввела, что он до конца вечера в себя не придет. Или придете? — Она засмеялась.
— Приду. Я смущаюсь сильно, но не глубоко. За ваше здоровье.
— За здоровье — надоело. За счастье!
— За счастье! — И мы все трое чокнулись.
В ту ночь я так и не уснул.
Раскладушка подо мной скрипела, спальный мешок был душный… Я выключил масляный радиатор, побродил по гаражу. Почитать что-нибудь? Наверняка здесь у Стаса завалялась какая-нибудь книга.
Так… здесь нет. И здесь нет. А здесь просто замок.
Катя! Гм…
Интересно, понравился я ей или нет? И на кой черт ей нужно было смущать меня? Из-за этого я перезабыл все свои домашние заботы, плохо сработал на Стаса. А может, это у нее профессиональное? Она, оказывается, психиатр. Любопытно было бы поговорить с ней про лоботомию.
Вообще-то Жора когда-то учил меня: «На профессиональные темы за столом беседовать можно. И нужно. Но нельзя быть лентяем. Надо работать. Надо стараться облекать свои слова в специфическую застольную форму».
В гараже светло, тепло, тихо. Я подергал одну дверцу, другую. Ага, вот незапертая тумбочка. Письма какие-то, альбомы. Фотографии выцвели, пожелтели. Лица, пейзажи, сценки…
Я перелистывал картонные страницы и мысленно беседовал с Жорой. «Ах, друг мои, — говорил я. — Застольная форма — это прекрасно. Но ведь не может быть одной формы на все застолья».
Было уже три часа ночи. В гараже похолодало. Я опять включил радиатор и лег на раскладушку. В спальный мешок лезть не хотелось, и я им просто накрылся, как одеялом. Интересно, чей это? Старый, самодельный, прекрасная овчина. Наверное, родительский… Да, наверное, это отца Стаса и Стеши, вот этого, с бородой… Стеша и он. Он и Стеша. Хорошие фотографии. А есть просто удивительные. Когда ж это было? Стеше там лет десять, не больше.
Я закрыл глаза и стал мысленно перебирать снимки, которые увидел в последнем альбоме. Вот они на фоне какой-то мечети. Рядом серая «Победа». За рулем Стеша. Бородатый отец и какой-то парень с не очень приятной физиономией делают вид, что пытаются столкнуть машину с обрыва. А не Стас ли этот парень? Да, похоже… Что-то там было написано внизу. И под следующей фотографией было: какая-то улочка, Стеша верхом на осле, а ниже жестким мужским почерком: «Наша дочь верхом на своем лучшем друге»… Палатка. Горит костер. И тоже что-то написано… Погоди, погоди, а на первой странице?
Надо посмотреть — что-то очень знакомое. Я опять выложил на тумбочку связки писем, один альбом, другой, и наконец добрался до того, последнего, в синем кожаном переплете. Так и есть. На первой странице все тем же жестким почерком почти без наклона было вырисовано:
«И вот началась
наша жизнь
в Самарканде».
Я достал книжку, которую Стеша приготовила нам для Болгарии. Не только слова — абсолютно все похоже, даже разбивка текста на три строки. Оказывается, Стеша, не знаю, сознательно или бессознательно, копирует почерк отца. А может, это она сама писала насчет Самарканда? Нет, рука там взрослая, уверенная…
Я прочел почти все подписи под фотографиями. Ничего особенного. Так, заметки для кого-то. Может, для матери.