— Ты что, опять набрался этой своей зелени? Я ведь тебя предупреждал.
— Брось, — сказал я, — ты прекрасно видишь, что я трезвый. Просто жалею, что поехал с вами. Тебе что-то кажется… Но это же смешно! Больше всего мне хотелось бы, чтобы у вас была любовь. Мне жутко нравится, когда у кого-то настоящая любовь. У меня рядом с такими людьми всегда так на душе спокойно. Правда, сейчас мне не могло бы быть вполне спокойно…
— Я был уверен, что ты в нее врежешься, — вдруг сказал Стас. — Это норма. Я ничуть не удивлен.
— «Трудно разумную речь вести с дураками. Но и все время молчать — сверх человеческих сил».
— Сам придумал? — Стас покосился на меня.
— Нет. Цитирую.
— А кого? Не помнишь.
— Нет, не помню. Но он меня простит за то, что я его не помню. Слушай, а хочешь, я скажу тебе, что я думаю о вас с Катей? Ты ее не любишь. И она тебя не любит. Это что-то другое. Что-то совсем другое.
— Дурак! — сказал Стас. — Да я когда вижу ее, у меня все внутри прямо дрожит. За одну ночь, за одну только ночь с ней я бы отдал…
— И это любовь?
— Здрасте! А что же это? Я на крючке, понимаешь! Я на таком крючке у нее, что у меня внутри уже живого места не осталось. А держать ее в узде — что толку? Только хуже будет. Ах, если бы ты…
— Что?
Стас молчал.
— Слушай, а хочешь, я уеду?
— Зачем? Чтобы она совсем захандрила? Ты для нее все-таки развлечение… Но я вот одного понять не могу. Идет разговор. Казалось бы, втроем. Все нормально, А потом я опять вдруг сбоку припека. Это что, я в чем-нибудь виноват?
— Конечно. Как только мы доходим до самого интересною или до самого забавного, так ты отключаешься.
— А что делать? Что мне еще остается, когда на твои реплики она отвечает, а на мои — нет? Да и ты так же. Скучно говорю?
— Скучно. То есть иногда, может, и не скучно, но от тебя все время такое ощущение, что вот скорей бы досучить эту нитку да бежать. Ты все время спешишь. Куда ты все время несешься, объясни мне?
— Не знаю. Просто дом у меня был другой, воспитывался я иначе.
— А Стеша? Ведь и она воспитывалась так же, как ты. А у нее отношение к разговору другое.
— Сравнил! — Стас помолчал. — Стеша калека. Деятельность-то для нее закрыта. А когда деятельность невозможна, что еще остается? Только говорить.
И тут мы приехали.
Так вышло, что в гостинице у нас у всех свои номера. Маленькие, но свои.
— Хочешь чаю?
— Не хочу, — сказал я, — и ты не хочешь. Но разбредаться по кроватям глупо. Давай я пойду к тебе.
— Нет, зачем же! — сказал Стас. — Мне одолжения не нужны. Я думал, гложет, ты чаю хочешь. Все-таки у меня кипятильник. Ментовки могу дать. Я взял просто так, от нечего делать. Дай, думаю, попробую на досуге. Жуткая дрянь. Как ты ее пьешь?
В тот вечер, вернее в ту ночь, мы с ним проговорили, наверное, часов пять сряду. Что-то ему надо было выяснить, что-то понять для себя лично.
До ментовки я даже не дотронулся. Как-то незаметно, рюмка за рюмкой, он выпил ее сам.
— Пропащий я человек! — сказал он наконец. — Вот даже жениться… Ну куда я жену приведу? Или Стешу куда дену? Знаешь, когда Стеше исполнилось восемнадцать лет, она сказала, что или покончит с собой, или чтобы я отдал ее в дом инвалидов. А для меня это было одно и то же, Я сказал, что если она умрет, и тоже.
— Это правда?
— Нет, наверно. Но как бы я стал жить без нее, не представляю. Весь ужас в том, что я очень привязчивый. Я уж берегу себя от этого. Вот до тебя был парень, который присел. Дрянь и дрянь, пробу негде ставить. И Стешка его не переносила. А когда его взяли, я прямо места себе не находил…
— Наверное, он очень хорошо к тебе относился?
— Чепуха! — Стас махнул рукой. — Ко мне все хорошо относятся.
— Да? Почему ты так думаешь?
Он удивился:
— А как же еще? Люди ведь говорят.
— А под словами или за слонами ты никогда ничего не видишь? Ведь бывает, человек говорит одно, а думает другое. Или чувствует совсем другое.
— Какое другое?
— Ну вот, например, кто-нибудь говорит тебе: «Ну и кретин же ты, Стас! Ну и дубина!» А ты ему в рыло, да?
— Да!
— А если этими словами он хотел тебе объясниться в любви? Не нашел других. Или ему стыдно так прямо выкладывать свои чувства?
— Хм! — Стас вдруг просиял. — Стешка так мне говорит иногда. Для меня это лучший праздник. Это значит, у нее на душе хорошо. Но ее я понимаю. Она человек больной. И столько лет. У нее там внутри все до того истончилось! Каждое чувство, как струнка, дрожит. Ей все можно простить.
— Да что ж тут прощать, чудак ты, ей-богу. — Я хотел сказать «дурак», но воздержался. — И почему это Стеше можно, а другим нельзя? Положим, у нее от болезни каждое чувство дрожит. Но ведь есть люди и здоровые, а у них то же самое.
— От болтовни это, — сказал Стас. — Вот так разведете треп, раскачаете себя… Работать, работать надо, дорогой! Тогда будет все в норме. И никаких дрожаний. Ведь люди же, а не мартышки. Вот язык — на что он человеку дан? Кто-то сказал, — чтобы скрывать мысли. Но это ведь хохма. И не самого высшего класса. Нет уж, если я кретин, так и скажи — кретин. Я ведь не вижу себя со стороны, а другой видит. Что я понимаю: похвалил он меня — значит, я сделал хорошее. Обложил он меня — значит, сделал плохое. Ты пойми, я сейчас не только о тебе говорю. И даже вовсе не о тебе. Меня Катя интересует. Иногда я ее так понимаю, уж так понимаю. Всю — от и до. А иногда — ну прямо хоть убей! Вот вчера, скажем, говорит мне: «Пришла к выводу, что я тебя не люблю. Но в наших отношениях это ничего не меняет. И вот ту нашу идею мы все-таки осуществим». Я же понимаю, что это все говорильня, а завожусь. Ну посуди сам, как она меня может не любить! Только не надо, не надо лыбиться — ничего тут смешного нет. Вот ты смотри — при муже, при живом муже она была от меня беременна. Да какая женщина пойдет на это без того, чтобы… Ну, выкидыш. Не убереглась. Плакали мы оба. Помню, сидим в ресторане и ревем, как две белуги. Вот тут у нас и возникла эта идея. Я сына хочу. Очень хочу. Мог бы просто взять, как другие. Стеша — за, я с ней говорил об этом. Но ведь хочется своего. Всякому хочется. И вот мы с Катей решили, если опять случится, — создаем видимость, что она больная. Я ее увожу куда-то. Там она рожает, кормит какое-то время. А потом я беру парня к себе.
— А закон? А записи там разные в книгах?
— Чудак, — сказал Стас. — В книгах пишут люди. Эх! Ты этого не понимаешь. И вот, представь себе, пять лет проходит. Десять. Я, Стеша, парнишка бегает… Да, да! Войдите! — вдруг крикнул он.
Я даже не слышал, что в дверь стучали.
Вошла Катя. Лицо у нее было мятое, глаза заплаканные.
— Родя, вы мне очень нужны, — сказала она, — я вас прошу, зайдите ко мне на одну только минуту.
В своей комнате Катя сразу же стала всхлипывать. Но я уже вошел в штопор, и мне было наплевать.
— Ну, в чем дело? Я вас слушаю!
— А почему вы, собственно, так ко мне? — И она зарыдала.
— Я вас слушаю! — опять сказал я.
— Ах, вот вы как! Ну хорошо, я вам скажу в двух словах. Все равно ведь сказать некому. Поймите, поймите меня, я очень люблю Стасика…
— Стаса!
— Что?
— Стаса! — рявкнул я. — Стасиком он был в детство. Завтра! Завтра же мы уезжаем в Москву. Все! Конец,! Можете собирать, манатки! И имейте в виду, он мой друг, мой брат! Да, да, и я не потерплю, не позволю!.. Короче говоря, еще один Владик — и я вам просто голову отвинчу! Я понятно излагаю свою мысль или есть вопросы?
Катя смотрела на меня во все глаза. А потом повалилась на кровать и просто завыла:
— Господи, почему я такая несчастная? И почему я себе все порчу? Ведь я люблю, люблю его! Я не могу, но вы… Вы должны пойти и сказать ему… Вы просто обязаны, если вы его брат. А почему, собственно, вы его брат?
— Метафора! И никаких мелких услуг! Никакого парламентерства! Хватит! Я думал, что вы… А вы просто!..
— Шлюха, да? Ведь это слово у вас на языке? — И она опять зарыдала.
В дверь постучали. Наверное, Стас.
— Нельзя! — крикнул я.
Сначала было тихо. Потом послышались шаги. Он ушел.
Можно быть в любом состоянии. И по-всякому относиться к человеку. Но когда он так плачет…
— Ну ладно, — сказал я, — шлюха так шлюха. С другими и не такое бывает.
Она сразу же затихла.
— Вы хороший! — сказала она. — Я вам так благодарна. Но что же мне делать? Я ведь почти ничего не чувствую. Ничто меня не веселит, не развлекает. А мне хочется…
— Чего?
— Хочется найти такого человека или такое состояние… Ну, пусть женщины врут. Многие. Но не все же. Ведь кто-то из них действительно и голову от этого теряет, и… А я… У меня ведь храбрость — знаете, какая? Ее, как правило, хватает только на дорогу в такси. А со Стасом у нас иногда просто прекрасно бывает. Просто прекрасно!
— Так чего же вам еще?!
— Ничего. Знаете, меня очень угнетает то, что он не хочет на мне жениться. Или не может? Как вы думаете?
— А что думать, я знаю.
— Знаете? — Она вдруг вскочила с кровати и забегала по комнате. — Конечно, конечно, — запричитала она. — Я давно, я сразу поняла, что у него есть жена! Господи, какая же я дура! Какая легковерная!
— Успокойтесь, — сказал я, — у него нет жены. И не было. И, очевидно, не будет в ближайшие сто лет. У него… Только это уж строго между нами. Ясно? Малейшая утечка информации с вашей стороны — и вы напортите себе так, как не портили еще никогда в жизни. Короче, Стас не женат, но жениться на вас он не может. И по одной простой причине. Вот уже много лет у него на руках больная сестра. Калека. Из-за этого в свое время он бросил институт.
— Шофер! — вдруг сказала она. — Значит, он все-таки работает шофером? Почему же тогда в самолете вы сказали мне…
— Потому что он не шофер. Он сантехник. В ЖЭКе. Что, не нравится? А кто ваш муж? Директор, проректор? Или кто там он у вас? А может, он даже шурует в сфере обслуживания? Ведь по нынешним временам это очень престижное занятие.