— Ага, лучше… — Она села и засмеялась. — А я… Я вас сразу приметила. Вы там с братом стояли. Или это друг? Я еще ручку спросила. Но мне и не нужно было, у меня у самой — вон. Другим еще могу дать. — Она разжала кулак и показала мне два стержня от шариковой авторучки. Оба наполовину исписанные. Все было, как во сне. Как в диком каком-то сне. Зачем она таскает их с собой? — У вас были такие веселые лица, — журчал ее голос. — Хоть кто-то веселый, подумала я. Хотелось послушать, что вы говорите. А он вас очень любит, да?
— Я буду называть вас Лигия, ладно? — сказал я, и во всем теле у меня послышался какой-то странный звон.
— Ага! А то меня еще смешнее зовут, — доносился ее голос, — меня Иванка зовут. Это мамин муж захотел. Был у нее раньше. Ну, не настоящий, а такой… Я вот сейчас ездила к нему в Софию. Они просто так. Молодые, зеленые! Ни о чем даже не думали, а я вдруг взяла да и родилась. Смешно, верно ведь? — И она опять засмеялась.
— Угу!
Рука ее была так близко. Взять или не взять? Она будет не против. Она будет даже довольна. Проще, проще! Ну же, ну, говорил я себе, Они молодые-зеленые. А мы что — созрели, с дерева падаем? Вот именно, просто так. Роман. У меня будет с этой красавицей роман. А ведь она определенно красавица. Только никакого туману! Не надо, чтобы она заблуждалась на мои счет. Еще подумает, что я с серьезными намерениями. Друг мой, скажу я. Да, да, к черту Лигию, к черту Иванку. Дорогая моя, скажу я, жизнь коротка, мимолетна, а жить хочется. Может быть, мы никогда уже не встретимся. Вот вы, вот я, а вот у меня ключ от пустой квартиры. Предлагаю прямо сейчас же из Шереметьево…
И тут у меня вдруг что-то заворочалось внутри. Забилось. Засучило ногами. Господи, господи… Я вдруг в упор посмотрел на нее и чуть не заревел.
— Вот вы, вот я, — сказалось как-то само собой. — Может, мы никогда уже не встретимся. Я… Я люблю вас. Я очень, очень люблю вас. Иванка! Я искал вас всю жизнь. Всю свою жизнь!
— Ага! — И снова послышался ее смех. — Я тоже, я тоже!
Не знаю, как это произошло, но наши руки оказались одна в другой. И мира не стало. Ничего не стало. Навсегда. Навечно.
«Дети, дети, — неслось у меня в голове. — Внуки, правнуки! Вот уж кого папа будет любить. Они такие маленькие, такие беззащитные! Не доживет? Это кто же не доживет, папа? А вот фиг вам! А вот это видали! Уж кто-кто, а он доживет точно. И все доживут. Все! Понятно?!»
Я зачем-то вскочил и опять сел. Оказывается, все это время внутри меня шла какая-то странная работа: с одной стороны, я понимал, что все это — полная чепуха, а с другой — примерялся, как это я с ней проживу всю жизнь. Всю жизнь — от и до! Ни с кем, никогда, даже на одну четверть ничего не выходило, А с ней вышло. С ней все сложилось так, что лучше не бывает. И в театре я себя с ней представил, и зачем-то на старом благовещенском кладбище. И еще где-то. А вот она в цех ко мне зашла. Все смотрели на нас с белой завистью и были премного довольны. Про папу я уже не говорю. Он просто рыдал от счастья. А ведь он хотел. Хотел же, или нет? Про внука что-то… Дескать, вы пойдете учиться, а я…
— Иванка, ты сколько классов кончила?
— Семь. Восемь почти. — Она смутилась. — Но ты не думай, я сама себя кормлю. Не всякий музыкальное училище окончил, как я. Раньше в детсадике таких маленьких-маленьких учила. А потом дома у них там. — Она махнула куда-то в сторону Болгарии. — Вот без вещей еду, А я с ними поругалась. Даже не поругалась, а обиделась. Вот так дверь открыла и ушла от них, в чем есть. Они за мной по улице с чемоданом бежали. Жалко, конечно. Там знаешь сколько всего было!
— Плюнь! В свое время поедем, заберем, — сказал я.
— Ага! — сказала она. — Но у меня деньги есть. Я в Москве кой-чего немного куплю. А то ведь соседи засмеют. И мама плакать будет. Она как узнает что про меня или увидит, что я опять опростоволосилась, так плачет. — Иванка захлюпала носом. — Я ее люблю. Она хорошая…
— Хорошая, хорошая! — Своим носовым платком осторожно я промокнул ей лицо. — Но ты лучше. Ты… Ты даже не знаешь, какая ты! И все у нас будет прекрасно. Не хорошо, а именно прекрасно. Ты понимаешь? Понятно я говорю?
— Ага! Но это у тебя прекрасно. Ты уже приехал. А мне, если оставаться по магазинам, еще ночевку где-то надо найти. — И опять ее что-то рассмешило. — Хорошо, что я закаленная, верно ведь? — сказала она, отсмеявшись. — Я и в подъезде где-нибудь могу. И на вокзале. На вокзале иной раз так интересно по ночам.
— На каком еще вокзале?
— Ну, на вокзале.
— Дура! — взревел я. — Дура ненормальная! Ты что, до сих пор ничего не поняла? Вот ключ. Ключ от квартиры. Он твой. Твои и мой. Ясно теперь или нет? Завтра же, прямо с утра, даем твоей маме телеграмму и сразу…
— В ГУМ! Лучше всего в ГУМ!
— В загс! Да проснись! Проснись ты наконец. Завтра прямо с утра мы идем в загс и пишем заявление. Ручки у нас уже есть. Ну-ка, где они — эти твои стержни? Слушай, а может ты?.. — У меня прямо все похолодело. — А может, ты не согласна? Я разбежался, как дурак. Ни о чем даже не спросил по-человечески…
— Да что ты! Что ты! Ты такой хороший, — сказала она.
И опять наши руки нашли друг друга…
Я вдруг понял, что это толкается у меня внутри. Это было сердце. Огромное, нахальное, переполненное, оно прямо раскачивало меня. «Сердце, тебе не хочется покоя? Что это с тобой? Ну, понравилась мне женщина. Ну и что?» — «Дурья башка! — сказало сердце. — Разве это женщина? Это твоя вторая половина. Неужели не ясно? Вот, вот же ее рука, ощути, прочувствуй!»
И я приложил Иванкину ладошку к своей груди. Она мягко отняла ее.
— Неудобно, — послышался ее шепот. — Смотрят же!
— Что? — Я поднял голову.
Прямо перед нами стояла высокая красивая стюардесса.
— Я вам третий раз повторяю, — сказала она, — сейчас будем кушать. Пусть девушка пересядет на свое место и приготовит столик.
— Готово, готово! У нее уже все готово, — сказал я. — С вашего позволения, мы будем здесь. Из одной кастрюльки.
— Из какой кастрюльки?
Иванка засмеялась. Этого красавица выдержать уже не могла.
— Девушка! — прошипела она. — Или вы сейчас же сядете на свое место, или я буду вынуждена…
— Что? Что вы будете вынуждены? — взвился я. — Высадить нас из самолета? Да пожалуйста! Нам не привыкать. Мы по тучам пойдем. Прямо вот так по тучам и пойдем домой. Господи, да неужели же не видно! Это Иванка Муромцева — моя жена. Жена, супруга! Вам этого достаточно?
— А вы не повышайте голос, молодой человек. Мы здесь много всего видим. А ты давай на свое место. Жена…
— Граждане! Товарищи! — завопил я. — Да что же это происходит? Это же моя законная, моя единственная! — Соседи повернули к нам головы. — Я могу показать паспорта! Иванка, где наши паспорта?
И тут к нам подошла еще одна стюардесса.
— Вика, оставь их, — сказала она. — Сидите, ребята, если вам так хочется. — И громким, приятным голосом обратилась ко всем: — Уважаемые товарищи пассажиры, приготовьте, пожалуйста, столики, сейчас будет подан легкий завтрак.
Как мы ехали с аэродрома домой, не знаю. Миг — и вечность. В такси она рассказала мне всю свою жизнь, я ей свою. Годы. Века. Тысячелетия. И в то же время — вот только что мы сели в машину в Шереметьево, а вот уже я распахиваю все двери Стасовой квартиры и говорю:
— Временно. А потом мы получим свою жилплощадь. У меня лежит заявление, мне дадут. Вот тут обычно сплю я. А сегодня будешь спать ты. И я тебя прошу, сделай так, чтобы я тебе приснился. А уж зато, что ты мне будешь сниться, — даю голову на отсечение. Во-первых, часов до трех я буду папе рассказывать про тебя. Ух, он будет доволен! Ну, дай я тебя хоть поцелую на прощание. Или нельзя? Не стоит? Потом, да?
Иванка стояла посреди комнаты и хлопала ресницами. У нее даже слезы навернулась.
— Ты не уходи, — сказала она.
— Как?
— Совсем не уходи. Ведь ты сам говорил, что мы больше никогда не увидимся!
— Я говорил?
— Ну да.
— Ах ты, дурочка! Ах ты, ненормальная!
Я кинулся к ней, она кинулась ко мне…
Уснули мы часа в четыре. А то позже. Но ровно в семь я был на ногах.
— Подъем! Подъем! У нас на дорогу осталось… Ничего не осталось. Да вставай же, Иванка, ты что?
Она долго не могла понять, где она. А когда поняла — засмеялась.
— Сейчас же в темпе мыться, чистить зубы! — Я потащил ее в ванну. — Да не брыкайся, уроню! Вот тебе новая зубная щетка. Ничья. Это запасная.
За столом мы сидели хорошо. Красиво сидели.
— Знаешь, яичницу жевать не обязательно! — сказал я. — Смотри. Раз — и готово!
— Ага! А куда мы так торопимся? Рано ведь.
— Ну естественно. Но надо очередь занять. Сегодня суббота. Представляешь, сколько будет таких, как мы!
— Где?
— В загсе! Или ты думаешь, мы с тобой в церковь пойдем? Брось, брось прямо в раковину. Придем — помоем. Видишь, как тут все закрывается? Скопили посуду за день, а потом… Ты что?
Какая-то тучка вдруг набежала на ее лицо.
— Не любишь мыть посуду? — догадался я. — Плюнь! Я сам. Я привык.
— А зачем в загс?..
— Здрасте! Ведь договорились. Ну, что ты вдруг заскучала?
— Я не заскучала.
— А что?
— Сегодня не суббота. — Она посмотрела на меня. — Сегодня воскресенье.
Господи! А вдруг правда? Ждать до понедельника в мои планы никак не входило.
— Сегодня суббота! — сказал я. — И не дури. Еще не хватало, чтобы в первый день нашей семейной жизни…
— Я ведь думала, ты шутишь, — сказала Иванка, чуть не плача. — Сегодня воскресенье. Можно мне туда? — Она указала на Стешину комнату. Там стояла Иванкина сумка. Кроме этой коричневой сумки и двух стержней, у нее вообще ничего не было. Наверное, там ее мазилки, подумал я. Хочет ресницы подкрасить или еще что-нибудь…
Так. Число-то мы знаем. А день? Какой же сегодня день недели?
Пока Иванка была в Стешиной комнате, я метался по квартире в поисках календаря. Потом махнул рукой, подошел к телефону и набрал первый попавшийся номер. Отозвалась какая-то заспанная особа.