Почему-то записка меня очень развеселила. Не любишь заботу? Ничего, полюбишь!
Кухня у нас в тамбуре. Окно там запирается только для виду. Оно поддалось с первого раза. Только бы не увидел кто — еще в милицию отведут.
В кухне от меня метнулась какая-то кошка. Что за новости? Пометавшись по комнате, она вскарабкалась по шторе и вылетела через приоткрытую фрамугу.
Запустения в доме не было. Но и порядка особого не наблюдалось. Нестройный ряд каких-то пузырьков, коробок. Лекарства? Нет. Вроде бы витамины. Вот это да!
Я провел рукой по подоконнику. Пыли поднакопилось. Давно, видно, Вера Петровна не заглядывала сюда со своими борщами-рассольниками. Я взял на кухне какую-то тряпку и стал вытирать.
Черт возьми, а это что? У дальнего окна, перекрытое шторой, стояло пианино. Старенькое, жалобное. Красная фанеровка отслоилась…
Я ткнул пальцем в одну клавишу, в другую. Потом придвинул стул и тихонько стал подбирать какую-то мелодию. Давно она существует во мне. А что это такое — понять не могу. Ни по радио я ее не слышал, ни на пластинке. Одна нота долго не давалась мне. Наконец я ее вроде нашел. И тут послышался папин голос:
— Алло! Кто там? Вера?..
Он ткнул было в дверь — думал, открыто. Потом стал отпирать ее. Замок долго не поддавался. Ничего не изменилось — как проскальзывал ключ, так и проскальзывает.
Я вроде той кошки заметался по комнате. Туда, сюда! В конце концов присел на корточки у стены и прикрылся шторой.
Дверь со скрипом отворилась.
— Во! Видала, какой улов! А где эта Мурка?
Я его видел, а он меня — нет. Папа! Выглядел он довольно смешно. На нем были старые болотные сапоги в заплатах. Огромная соломенная шляпа винтом. Все это дополнялось складной бамбуковой удочкой и желтым пластмассовым ведром. Почти таким же желтым, как его лицо.
— Кис-кис-кис! — позвал он и, вынув из ведра какого-то трепыхавшегося малька, пошел на кухню.
— Там от Кости письмо, — послышался его голос. — Если тебе интересно, можешь прочесть. Ты меня слышишь? Вера! Где ты?
Положение было дурацкое. Зачем я залез под эту штору? И выходить теперь уже глупо. Но делать было нечего, я вышел.
Папа появился в дверях.
— Ты?.. — сказал он. — Откуда?
— Да вот… приехал.
— Я понимаю, что не пешком пришел. Но почему так рано? Что-нибудь случилось? Погоди, погоди, а у тебя ведь, кажется, температура!
— Да нет, дело не в этом. — Господи, как давно я его не видел! Как давно! — Я здоров. Просто я… В общем, если ты не возражаешь, я буду жить здесь, у тебя. С тобой.
Папа смотрел на меня во все глаза.
— Так… — сказал он. — Со мной. И что же, это причина того, что ты…
— Да, — сказал я. — Причина. Но ты не поймешь. Сейчас не поймешь.
— Знаешь, вполне возможно, что я не пойму и потом. Но ты не огорчайся. В конце концов, так ли уж это обязательно? А, черт! — И он стал стаскивать свои болотные сапоги.
— Ты что, на рыбалку теперь ходишь?
— Надо, надо! — Папа надел тапочки. — Вот решил немного восстановиться. Даже отпуск для этого взял. Воздух.
Сесть бы, расслабиться. Но я не мог. Он, наверное, тоже.
— Воздух! — опять сказал он и зачем-то стал переставлять пузырьки на окне. — Без воздуха витамины совершенно не усваиваются. Впрочем, ты это знаешь лучше меня, ты же специалист по витаминам.
— Да. Но ты ведь их все равно не принимаешь. Вон — все пузырьки полные.
— Забываю. Впрочем, все это чепуха, самовнушение. Чувствую я себя прекрасно. А если уж что-нибудь, на крайний случай у меня есть другой витамин.
— Три звездочки?
— Что?
— Это шутка такая: витамин «Три звездочки». — Тут я взял себя в руки и все-таки сел на диван.
— Ну что ж, как тебе будет угодно. — Папа тоже сел. Потом встал. И опять сел. — Я лично имел в виду другое. Но раз уж мы заговорили… Одним словом, я человек одинокий. Может, по обстоятельствам, а может, и по натуре. Так или иначе, тебе придется принимать это в расчет. У меня есть какие-то свои привычки. Не обязательно считать, что они хорошие. Но, если помнишь, я уже тебя просил однажды…
— Не надо, — сказал я, — все будет хорошо. Ты не беспокойся, я там, в Болгарии…
— Нет уж, позволь обеспокоиться. Твои характер мы оба с тобой хорошо знаем. И если ты прямо так, с порога…
— Но посмотри, посмотри на себя! — не удержался я. — Ты только взгляни на свое желтое лицо. Это же печень опять пошла.
— Хватит! — Папа резко встал. — Пусть моя печень у тебя не болит. Желтое, синее… Все лица на свой вкус не перекрасишь. Короче говоря, так. Вот жилплощадь — она наша общая. Если угодно, по воскресеньям общие обеды. И все, на этом точка. У тебя своя жизнь, у меня своя. Кстати, где твой чемодан? Тебя что, обокрали в дороге?
— Нет, почему. Сейчас привезу. Он там, у Стаса.
Наверное, на коньяк у папы уже не хватало.
Вечером, когда я вернулся с чемоданом, я застал его в знакомой позе. В очках, раскрыв перед собой какую-то книгу, он сидел у телевизора. Рядом стояла ополовиненная бутылка водки. На блюдце — несколько кусков сахара и три таблетки: по цвету аллохол. Ничего не скажешь, весело. Пьет и закусывает аллохолом…
— Могу предложить, — сказал он. — Бросил? Молодец. Я тоже бросил. А это так…
Он налил себе и выпил. Рука у него сильно дрожала. По телевизору почти без звука шел какой-то концерт. Певица сильно разевала рот.
— Почему так тихо? — Я кивнул на экран.
— Н-да, — сказал папа, — музыка, конечно, дело великое. Когда-то считалось, что у тебя есть музыкальные способности, как, впрочем, и у нее. Может быть. А как тебе кажется, что это ты наигрывал? Там-тарам-та, тара-тара…
— Это когда ты пришел? Чепуха какая-то: «Раз принес мне барин чаю!»
— А дальше?
— Не знаю…
— Ну естественно. — Папа опять выпил. — Впрочем, ты и не можешь этого помнить. Первые годы в Благовещенске у нас была домработница Нюра. Древняя старуха, как мне тогда казалось. Вот послушай. Только она пела, а я уж так…
И папа стал читать стихи, которые мне были незнакомы и в то же время почему-то знакомы, от первого до последнего слова.
…Чай готов. Извольте кушать
Снял я с барина пальто.
— Молодец, как будешь слушать,
Награжу тебя за то.
А сюжет был такой. Слуга не знал, как надо заваривать чай. Поэтому он высыпал его в горшок и стал варить, как суп. С зеленью, с маслом.
Слышу, барин рассердился.
Меня в горницу позвал,
В волоса мои вцепился
И тягал меня, тягал.
Долго думать я старался:
Чем ему я не вгодил?
А потом я догадался,
Что я чай не посолил!
— Вот так, — сказал папа. — «Не вгодил». Я думал, ты вспомнишь Нюру. Колоритнейшее существо. И все видела! Странно устроен человеческий мозг. Столько лет прошло — и вот только сейчас я начинаю понимать некоторые ее намеки.
— Ты про что? Какие намеки?
— Да так, чепуха. Извини, отвлекся… Во! Красота! — Он поднял с пола свой болотный сапог. — Это я здесь нашел. На чердаке. А что ты так на меня смотришь?
— Да никак не смотрю! Просто мне спать охота. Может, будем ложиться?
Папа долго молча смотрел на телевизор.
— Н-да! Нехорошо. Очень нехорошо, — вдруг проговорил он. — Не нравишься ты мне. Можешь любить, можешь не любить, но раз уж я сказал, что от Кости есть письмо…
— Это ты не мне сказал.
— А кому?
— Не знаю, кому. Когда вошел, ты ведь не знал, что я в доме.
— Да, верно. Хорошо, что напомнил. Надо будет отвезти ей это пианино. А может, хочешь оставить его себе? Ну ладно, будем спать. Поздно уже. Да, слишком поздно. Будь здоров. А письмо прочти: оно и тебя касается. Оно там — у тебя на столе. — И он опять налил себе рюмку.
Письмо от Кости меня поразило.
«Я вас очень люблю!» — начинал он прямо с этого и еще строк десять или двенадцать никак не мог остановиться.
Дальше шло описание Благовещенска. Оказывается, город сейчас совершенно не такой, каким мы его помним. Во-первых, гостиница «Юбилейная» и площадь около нее. Он, когда увидел, прямо ахнул. Дальше, дом за домом, Костя описывал улицу Ленина. Это перестроили так, а это улучшили так-то… Площадь Дружбы, речной вокзал…
Я читал с интересом. И даже с большим. Но одна мысль все время не покидала меня: а где же главное? Ведь не мог Костя написать просто так. Что-то он должен попросить у нас, потребовать. Поручения? Но и поручений никаких не было.
Почти на полстраницы шло описание какого-то инженера из Харькова, который работает теперь на папином месте. Встретились случайно. Был разговор. Он много хорошего слышал о папе и очень хотел бы встретиться. Спрашивал, не приедем ли мы… «А почему бы вам и не приехать? — писал Костя. — Сели на самолет, двенадцать часов — и уже на месте». Он бы заранее заказал полулюкс в «Юбилейной». Можно с видом на площадь, а можно и на Амур…
Я перечитал письмо. Вот тебе и Костя! Похоже, он действительно воспылал к нам чувствами, и единственное, что ему нужно, — это чтобы мы приехали. А зачем? Если бы он еще оставался там навсегда, тогда понятно. В свое время он очень тащил папу в Москву. Это можно понять: все-таки живой родственник в пределах досягаемости.
Папа уже спал. Я выключил слепо мерцающий телевизор — все программы давно кончились. Может, все-таки разбудить его? Мы с ним почти никогда не говорили о Благовещенске. Разве что мелькнут виды города по телевизору или в газете прочитаем. В общем-то я понимал его. Вспоминать, сожалеть — зачем?..
Папа заворочался на кровати. Видно, жарко ему: откинул одеяло.
— На мотыля! — вдруг проговорил он во сне.
Рыбачит старик… Интересно, что там у него клюет, в стране Морфея?
Было душно. Я открыл до конца обе фрамуги, накрыл папу одеялом. Эге-ге-ге! Совсем большая новость. На нем было егерское белье — красивое, серовато-белое. Когда это он купил? А может, это она ему купила?