— А я все знаю.
— Знаешь? Тогда скажи мне, если ты все знаешь, почему ваши женщины такие? Почему совести нет? Почему нет стыда?
— А ты ее отрави.
— Что?
— Мышьяком. А потом забальзамируй. На мертвую на нее никто глаз не положит.
— Но зачем, зачем?
— Что — зачем?
— Глаз на нее класть зачем?
— А зачем ты сюда жениться приехал? Женился бы там на своей горянке. Ваши женщины хорошие. Стыда и совести у них навалом!
— Но я ведь ее люблю. Люблю!
— Ну вот и договорились. Но тогда уж терпи. Ты ведь полюбил ее такую, как она есть. Зачем же ты ее переделываешь? Синяки. Шмотки зачем-то запер. Ты пойми, из нее восточная женщина все равно не получится. Короче говоря, вот тебе мой совет: отдай ты ей для начала это платье.
— Никогда!
— Ну смотри, тебе видней.
— Никогда! — крикнул Шамиль. — Я лучше его порву. Я сожгу. Понятно?
— Сожги, сожги. — И я пошел.
— Подожди! — Шамиль пошел следом. — Давай поговорим три минуты. Две!.. Слушай, я тебя ненавижу! — Он затопал ногами. — Я тебя презираю! Я думал, ты мне друг…
— Правильно думал. Только сегодня мне некогда. Извини.
И я прибавил шагу.
…Водку пить не хотелось, — хватит с меня той эпопеи перед вытрезвителем… Пока подходила очередь в винном отделе, я шарил глазами по витрине. Все дрянь. Разве что ликер? Я взял бутылку. Потом спохватился и взял еще одну.
Хорошо, что он зеленый, думал я. И хорошо, что сладкий. Все-таки сходство с ментовкой. Покрепче, правда, сорок градусов. Но в данном случае и это хорошо. Мало ли что, а вдруг градус на градус, простуда пройдет. И чего она привязалась ко мне? Со вчера до него дня даже в боку болит.
— Привет!
— Угу!..
При виде двух моих бутылок папа хмыкнул и прибавил звук в телевизоре. Но так, чуть-чуть. Слова все равно разобрать было невозможно. Шла какая-то передача из жизни микробов.
— Пирушка? Мог бы спросить у меня, — сказал он, — посоветоваться. В принципе я не против. — Он налил себе рюмку. Выпил. — Но, когда будешь приглашать гостей, ты все-таки предупреди заранее. Я могу в кино пойти. Или так погуляю.
— Я предупрежу тебя за неделю. Письменно.
— Можно и устно. И лучше дня за два. А то я забуду.
— Хорошо. Договорились.
В своей комнате жидко разведенным йодом я пожелтил себе щеки. Слегка. У него — книга. И я положил перед собой. А вот и мое блюдце с закуской: пара кусков сахара и несколько горошин «Ундевита».
— Будь здоров!..
— И ты будь здоров.
Он — хлоп рюмку. И я.
Пауза. В телевизоре сменилась программа. Он наливает себе, и я наливаю.
Наконец папа не выдержал.
— Гм… — сказал он, — это что же, спектакль для меня? Или ты сам развлекаешься?
— Да нет, что ты! — Хлоп рюмку. — Просто решил немного расслабиться. Да и простуда у меня. Кхе-кхе! Слышишь, какой нехороший кашель?
— А я думал, ты ребят хочешь пригласить.
— Я и сам так думал. Будь здоров!
— Угу…
И опять программа сменилась. Пошел какой-то фильм. Он, она… Интересно, что они там говорят? Звука не было совсем. А что если прикинуть все это на каких-нибудь знакомых? Вот это Лена. А это Шамиль. Вот она кричит: «Отдай! Отдай мини, азиат!» — «Порву, съем, сожгу!» — Ух, как Шамиль взвился. Даже в лесу оказался вдруг. «У тебя совести нет! — кричит он. — Вот! Вот у меня рога. Неужели ты не видишь!»
Да, лихо у меня дело идет: полбутылки как не бывало.
А кто это с ружьем? Это Федор Степанович. Вот он вынимает из кармана бумажку. Телеграмма от внучки. Нет, от родителей Шамиля. «Дорогой Шамиль! — читает он. — Сегодня твоя жена приехала к нам в горы. Мы ее любим. Точка. Мы ее понимаем». Забавно… На какое-то время я так увлекся озвучиванием фильма, что даже забыл о существовании папы.
— А что это ты там пьешь? — вдруг послышался его голос.
— А-а! Это? Чепуха. Ликер. Мне бы сейчас ментовки. Но где ее взять? Была у меня одна бутылка, и то мы с Иванкой распили. Твое здоровье!
— Угу…
— И еще твое здоровье! И еще! А хочешь, я тебе спою? — В голове у меня уже здорово шумело, и я заорал:
— Раз принес мне барин чаю!..
— Прекрати!
— А почему? Я тебя трогаю? Нет. У тебя своя жизнь, у меня своя. Твое здоровье! «Вскормленный на воле орел молодой!..»
«Шамиль» на экране куда-то бежал.
— «Мой грустный товарищ, махая крылом…»
Дальше — провал. Ничего не помню.
Где это я? Перед глазами мутные пятна. Опять в вытрезвителе? Нет. Дома.
Спал я в брюках поверх одеяла. Но ботинки и носки были сняты. Трещала голова. Но не сильно. Не так, как тогда. А что в боку? Совсем плохо. Ну ничего, это не так важно. Это рассосется.
На третий день папа взял мою бутылку и выбросил через окно. Я взял со стола его бутылку и вылил на пол.
— Образумься! Хуже будет.
Еще два раза папа отбирал у меня ликер. На трезвую голову бороться с ним было глупо. И я стал делать совсем просто. Доезжаю на автобусе до нашей остановки, шасть в кусты, пью прямо из бутылки и потом уже готовенький иду домой.
— Ну, что сегодня по телевизору? Футбол! Что же ты мне сразу не сказал? Ты любишь подмосковные рощи? Я ужасно люблю! Кусты, тишина… Слушай, а как там Нюра? Она здорова? А ты, ты здоров?
Оказывается, можно впиться и в эту липкую, приторную дрянь. Сначала ликер давался с трудом. Не лез. Я его туда, он обратно. А потом ничего, пошел, как миленький. Чуть не целая бутылка. А потом еще. А потом — еще. А потом…
— Слушай! — Наконец папа дал сильную течь. Это было уже на восьмой день. — Слушай, я тебя очень прошу, — сказал он, — давай договоримся так… — Я видел, что он хочет серьезно поговорить со мной.
— А зачем? — Язык у меня не ворочался.
— Прекрати! — сказал папа. — Возьми себя в руки. Ты не настолько пьян, чтобы…
— А зачем?
Он что-то ввинчивал мне, орал. А мне было море по колено.
— А зачем? Во — смотри, смотри! — По немому экрану телевизора опять бродили какие-то люди. — Вот это Шамиль. — Я ткнул пальцем. — Усы. Я тебе потом расскажу. А это кто? По-моему, это Люсьена. Видишь, гладит. Вышивает. Варит что-то. Да, да, это Стеша. Скорей! Иди сюда скорей! Посмотри — это же Иванка! — закричал я. — Ива-а-а-нка! — И еще что было сил: — Ива-а-а-нка!
— Ты что? Прекрати! Замолчи немедленно! — Папа метнулся к телевизору, зачем-то на полную катушку врубил звук.
— Для чего? Ну для чего ты так? — тихо сказал я. — Ведь это Иванка. Неужели ты не видишь? Господи, какая она старенькая! Ива-а-нка!..
В этот раз папа возиться со мной не стал. Проснулся я одетый, в том же кресле, в которое сел с вечера. Еще только чуть рассвело, было часа четыре, не больше.
А где же он? Ах, вот оно что — переехал. Из маленькой комнаты он вынес мою постель, свою затащил туда.
Я тихонько приоткрыл дверь. Как всегда, сбросив с себя одеяло, папа спал на моей кровати.
— Спокойной ночи… — сказал я чуть слышным шепотом.
— Спокойной ночи! — вдруг послышался его голос. — И имей в виду, у меня лопнуло терпение. Еще раз это повторится — и пеняй на себя.
— Папа…
— Пошел вон!
На следующий вечер я выпил всю бутылку. Полдороги от автобуса прошел еще более-менее нормально, а дальше все уже было, как в тумане.
— Лопнуло терпение! Ха! У него лопнуло терпение! Слушай, у тебя лопнуло терпение? А зачем?
Как сквозь пелену какую-то вижу его лицо. Какой он огромный! И какой… трезвый!
— Пришел?
— Частично.
— Ну вот и прекрасно. Уж сегодня-то мы с тобой поговорим.
Телевизор не работал. Бутылки нигде не было.
— Садись, садись! Тебе так удобно? — Папа усадил меня в кресло.
— Премного доволен. Дай я тебя облобызаю. Только почему так качаются стены? Нельзя их немного закрепить? Проявить, а потом закрепить!
— Сейчас. Сейчас все проявим.
С этими словами он ушел в ванную и долго было слышно, как там льется вода. «Купаться хочет! — догадался я. — А может, стирает».
Хватаясь за стены, кое-как я добрался до ванной. Скрестив руки на груди, папа стоял вполоборота ко мне и смотрел, как льется вода.
— Течет? — сказал я. — А вот интересно, почему от горячей воды иногда идет пар, а иногда нет?
— Это холодная вода.
— Да?
— Да!
— И что ты хочешь делать в ней? Ловить рыбу?
— Примерно. Хочу привести тебя в чувство. Надо же нам поговорить. Ну-ка, иди сюда, раздевайся! — И он вдруг схватил меня за руку.
— С ума сошел. Что ты делаешь? Этого нельзя! — заорал я. — Ведь я больной. Больной! У меня воспаление.
— Ах вот как! Воспаление? А я думал, что ты просто пьян. Ну-ка, иди сюда! Да иди же!
— Нельзя! Нельзя! — Я уперся в дверную раму ногами.
— Ах, нельзя? — Он на мгновение отпустил одну руку и двинул меня по зубам.
Все перед глазами расплылось, ушло в какие-то ржавые кровяные круги. Теряя остатки сил, я сполз по дверному косяку, пробормотал еще что-то и отключился начисто.
Не знаю, сколько он продержал меня в этой ледяной купели.
— Ну, как?! — вдруг услышал я, как сквозь сон.
— Хорошо, хорошо! Прекрасно! — Зубы у меня лязгали. Все тело свело. Вода доходила до подбородка, и, чтобы я не захлебнулся, он поддерживал меня за волосы.
— Отпусти! — Я потянул воду губами, прополоскал рот. — К-к-к-огда я умру… — сказал я. Дрожь колотила меня неимоверно. — Когда я умру, попрошу меня сжечь. Т-т-т-ам, в крематории, хорошо. Тепло. И попрошу развеять мой пепел над Индийским океаном!
— Так-то лучше. Теперь выходи.
— Ну нет! — Я оттолкнул его руку. — Ты меня сюда положил, ты меня и вынесешь. Вперед ногами.
— Как хочешь. Твое дело. — Он вышел в комнату к тут же вернулся с бутылкой. — Твое здоровье.
— И ты будь здоров, дорогой! Любимый. А я ухожу. Мы уходим оба. Но тебе легче. Ты холостой. А у меня… Совсем забыл сказать, у меня есть жена. Ее зовут Иванка. Попрошу позаботиться о ней. Иванка! — закричал я. — Ива-а-анка!..
И тут багровая огромная молния вспыхнула передо мной, и я медленно стал сползать в воду.