— Господи, да будь ты каким угодно! При чем тут годы? Просто тебя лень одолела. Но если хочешь иметь склероз — имей! Хочешь пить — пей, в конце концов.
— Кстати, хочу, — сказал он. — Ты полежи спокойно, а я сейчас выпью рюмку. Надо.
— Да, да. Я буду даже рад. Только, знаешь, я тогда тоже выпью. А зачем нам разделяться? Все вместе. А потом ляжем где-нибудь в канаве и споем… Слушай, а где пианино, что-то я его не вижу.
— Пианино там, где ему надлежит быть, — сказал папа. Он не торопясь вытащил из-за шторы начатую бутылку, налил себе полстакана и выпил.
— Закуси аллохолом.
— Чепуха, аллохол мне не помогает.
Бутылка стояла на тумбочке. Отвлечь бы его чем-нибудь…
— Н-да… — Он опять налил себе.
Только бы не убрал бутылку!
— Ну хорошо, — сказал я. — А теперь давай все-таки вернемся ко мне. Ребенок — это ладно. Но мне показалось, что в Иванкином письме тебя еще что-то зацепило.
— Письмо? — Папа оживился. — Ты прав! — сказал он. — Понимаешь ли, какая история…
Он чуть отошел от тумбочки. Я быстро схватил бутылку и, расплескивая, набуровил себе полный стакан.
— Ты говори, говори! Я слушаю. Твое здоровье!
— Так вот, из ее письма вырисовывается человек… — Папа с интересом смотрел на меня. — Что, невкусно?
Это была вода. Обыкновенная вода, теплая.
— Не нравится? А я этой дряни бутылок двадцать выпил, пока ты… — Он улыбнулся. — Не хотелось менять привычки. Сяду вот так вечером у телевизора… В конце концов, со временем оказалось — почти все равно, что пить. — Ну, так рассказать тебе, что я думаю по поводу письма, или уже неинтересно?
— Нет, неинтересно. Мне сейчас вообще ничего не интересно. Не знаю, может, тебя устраивает вся эта история с моим рождением, а меня нет. Я, пожалуй, лучше уйду. Уеду. Понимаешь, не выйдет у меня так, не получится. А вот скажи, только правду, есть какие-то шансы, что вы… В общем, что ты все-таки… ошибаешься?
— Ну разумеется…
— И много?
Мне показалось, что папа смутился.
— Много, — сказал он. — Сейчас мне кажется, что даже очень много.
— Ну вот видишь, видишь! — Он меня удерживал, но я все-таки вскочил. — А насчет чувств? Как насчет чувств?
— То есть?
— Вот Костя. Про него у тебя сомнений нет. И ты его очень любишь, да?
— Да, да. Очень.
— А… а меня?
— Тебя? — У папы дрогнули губы. — А т-т-тебя я п-просто обожаю…
Плечи у него вдруг затряслись. Он отвернулся и как-то страшно, не переставая, заскрипел зубами.
— Ты что? Ты что?! — Я забегал вокруг него, стал тормошить. — Перестань, прошу тебя!
— Чуд-д-а-ак!.. Т-т-ты же видишь, я не могу!..
Надо было как-то сбить его.
— Слушай, — сказал я. — Болит! — И застонал. — Опять сильно болит в боку! А-а-а!
И сразу все кончилось.
— Где болит? — Папа повернулся ко мне. — Ну-ка, покажи!
— Что показать?
— Ты же сказал, что у тебя болит!
— Это тебе послышалось. Я просто говорю… Знаешь, когда я совсем выздоровлю, мы пойдем с тобой в спортивный магазин. Вот ты уже носишь егерское белье. А там есть трусы. Короткие такие. Это моя давняя мечта. Я куплю тебе в подарок. Много. Трусов обязательно должно быть много.
— Да?
— Да! И даже зимой. А что? Мы закалимся. Представляешь, выходим утром почти голышом. Снегом растираться!
— Нет. — Папа постепенно приходил в форму. — Нет, — сказал он, — все-таки зимой трусы — это неразумно. Я и тебе не советую. А если ты действительно хочешь сделать для меня что-то хорошее…
— Жениться?
— Это своим порядком. Так вот, если ты действительно хочешь сделать для меня что-то хорошее, то, когда ты выздоровеешь окончательно, мы закажем разговор с Костей, и ты поговоришь с ним. Поблагодаришь его. Ты даже не понимаешь, что он для тебя сделал.
— Ну почему же?
— А вот потому! — И папа вдруг улыбнулся. — Потому, что ты вообще ничего не понимаешь.
— Да?
— Да.
— Может быть, ты и прав. Может, я и в самом деле чего-то не понимаю. Но я тебя… Я… — И тут уж я заревел.
Папа обязательно хотел присутствовать при моем разговоре с Костей. Но я вытолкал его из кабины.
Неужели сейчас со мной будут говорить из Благовещенска? Где он? Да и есть ли такой город на свете? Там Амур, там я…
Какие-то хрипы в трубке. Гу-гу-гу… Расстояние.
— Говорите! — послышался голос телефонистки. — Вы говорите?
— Да, да, говорим!.. Алло! — вдруг заорали мы в один голос с Костей.
— Алло, старик! — сказал я. — Ты… Ты хороший. Ты киса!
— Почему киса? А кто это говорит? Алло!
— Успокойся, Это я, Родька. Родион как бы Муромцев — твой сводный брат. Ты меня хорошо слышишь?
Была длинная пауза, а потом Костя выдал.
— Этот псих! Этот старый маразматик! — заорал он. — Я же просил! Да и что там было?! Какие-то дневники, сочинения, слова неизвестно о чем. Но он же ревнив, как… Это же все равно, как если сравнить… я не знаю что, ну, допустим… я даже не знаю с чем!
— Хорошо! — сказал я. — Хорошо излагаешь. Давай!
— Ладно, может быть, плохо излагаю. Но ты-то, надеюсь, не такой дурак, чтобы принять все это всерьез? — И тут Костя заговорил тихо, как будто боялся, что папа его услышит: — Там ничего не было, — жарко зашептал он. — Поверь! Но он же клинический. Я даже хотел показать его Седугину. Вера Петровна читала все это раньше… Да помолчи! Ну, лежало у нее! Короче, перед тем, как отдать, я трижды просмотрел. Смешно! Типичная дружба и больше ничего. Конечно, в чем-то он был для нее интересней, чем папа: все-таки известный ученый. И работа их сближала.
— Известный?
— Да уж поизвестней некоторых. Ты, наверное, захочешь узнать его фамилию, так вот, имей в виду…
— Нет, — сказал я. — Не захочу. Одна фамилия у меня уже есть. Я к ней привык. Слушай… — Мне вдруг показалось, что я говорю не с Костей, а с каким-то совсем другим человеком. Какая широта! И какое отсутствие братского садизма! Надо же — знать все это и даже намеком не проговориться! Вспомнилось его письмо… — Слушай, старик, — сказал я, — мне интересно, а ты что, в самом деле веришь, что возможна вот такая дружба между женщиной и…
Папа заглянул в кабину и тут же исчез.
— А ты? — сказал Костя. — Ты же первый и веришь. Не буду даже приводить примеры. Но возьми Сашу. Надеюсь, ты не думаешь, что у них с папой было что-нибудь. Я же помню, как ты был доволен… А где старик? Он что, не хочет со мной разговаривать? Давай-ка его сюда!
— Сравнил! — сказал я. — Саша просто потянулась к атмосфере, к крупному человеку.
— Ну вот! А почему мама не могла? Или ты думаешь, что папа действует на всех людей одинаково? Отнюдь, дорогой! Возьми ты даже Люсьену. Да она его просто с трудом выносит.
— Дура твоя Люсьена, хотя и умная. А ты просто идиот. Разве можно было показывать его кому-нибудь в такой период? Тем более, Люсьене. Ведь он после того, что ты ему подсуропил…
— Стоп! — сказал Костя. — По сравнению с тобой, конечно, все люди идиоты. Но какой период? О чем ты говоришь? Благовещенск, Москва… Я, например, не вижу разницы. Каким он был, таким остался. Разве что стал чуть побольше пить.
Да, это Костя. Все-таки это он. Не видит никакой разницы.
— Ну, а ты там что? Как? — сказал я. — Работа, кайф? Захлестнуло?
— Чудак! — Он засмеялся. — Работы, конечно, навалом и насчет кайфа не жалуюсь. Но меня так просто не захлестнешь. Вот ты скажи, кем я уехал из Москвы?
— Кем? Не знаю. Самолетом.
— Все остришь… Тут есть один мужик, я ему рассказывал о тебе. Он говорит, что ты паровоз, у которого весь пар уходит в гудок. Ха-ха-ха! Ну так вот, уехал я, можно сказать, никем, а вернусь… Мама строгала свою диссертацию сто лет, и не одна. Папа — вообще… А я вернусь в Москву доктором. Понятно? Тут сейчас такой материал попер! Вот я тебе расскажу. Ты знаешь, что такое плевра?.. А кстати, как ты сейчас — здоров? Ну и молодец! А то, знаешь, запросто мог загнуться. И мой тебе совет: если еще что-нибудь, никогда не полагайся на папу. У него инстинкт самосохранения ослаблен. А кстати, где он? Давай его сюда, тебе говорят! Дело есть. Не могу ж я тут сутки торчать в кабине.
Я выглянул. Папы нигде не было.
— Его нет, — сказал я. — Поговори пока со мной. Ничего, не разоримся. Весь расход я беру на себя.
— Щедрый! А на тысячу не размахнешься? Шучу. Короче говоря, так, сейчас нас прервут. Меня уже предупредили. Передай старику, что все в порядке и мне срочно нужна еще тысяча. Ничего, пускай пометет по сусекам. Что значит — нет? Да я уверен, что там у него…
Интересно бы узнать, в чем он уверен, но нас уже разъединили.
— Ну как? — Папа ждал меня на улице.
— Нормально. А где ты был?
— Здесь. Только в другой кабине. Хорошая новость. Оказывается, в каждом городе есть учреждение, и если сделать предварительный запрос… Короче говори, в Воронеже она не живет.
— Кто?
— Ну как же? Насколько помню, главные надежды ты возлагал именно на Воронеж. Я сейчас говорил по телефону. Очень милая дама. Я исходил из того, что Иванка должна была получать заграничный паспорт. Ну и сдавать, естественно. Так вот, в Воронеже такого паспорта не было. А как там Костя?
— Тоже хорошая новость. Говорит, что у него все в порядке. Ты понимаешь, о чем речь?
— Машина, — сказал папа. — На «Жигули» он набрал давно. Но был вариант с «Нивой». Похоже, что выгорает. А сколько ему еще нужно?
— Всего ничего. Тысячу.
— Н-да, нахал! А с другой стороны… — Папа улыбнулся. — Хорошая машина «Нива»?
— Зачем она ему в городе? Это все равно, что ездить на тракторе. Не рыбак, не охотник.
— Пускай… А что ты вдруг заскучал? В конце концов, я сделаю так, что это тебя никак не коснется.
— Ну конечно, — сказал я, — куда уж нам? У вас, у Муромцевых, своя семья, свои заботы. — Папа поморщился. Ага, не нравится. Вот и держал бы при себе. — Знаешь, — сказал я, — Костя убежден, что у мама с этим… клиентом были чисто дружеские отношения. Их сближала работа. Как тебе нравится такая версия?