— Куда уж мне! Одного понять не могу — так складно говорил: поехать, мол, в Благовещенск, значит, конец, можешь сорваться… Ты пойми, я даже рад, но где же логика?
— Логика?
— Да, логика!
— Нету! — Папа широко развел руки. — Нету логики. Ну и что?
Сюрприза не вышло. Честно говоря, я даже не знаю, что надо сделать, чтобы Костя удивился. Одно слово — романтик.
Аэропорт в Благовещенске новый. Но я почему-то воспринял его как старый. Наверное, я к нему уже привык: пару раз его показывали по телевизору. И на открытке у нас он есть.
В самолете папа принял снотворное, всю дорогу спал и сейчас еще досыпал на ходу.
— Встряхнись! — сказал я. — Ты что, не понимаешь, где мы?
— Пока не понимаю. Иди лови такси. Впрочем, не надо, вон Костя бежит. Откуда он узнал?
Лицо у папы расплылось в широченную улыбку. У меня тоже губы разъехались. Сердце почему-то сильно заколотилось.
А Костя уже не бежал, а прямо-таки летел на крыльях. Вот он совсем близко. А вот он на тех же крыльях пропорхнул мимо нас и с радостным воплем врезался в толпу каких-то людей. Рукопожатия, объятия.
— Ну что ж, — сказал папа, — по крайней мере, никакой мистики. Уже хорошо. Человек встречает делегацию.
— Да, это хорошо, — согласился я и заорал: — Костя!!!
Он обернулся, поискал глазами и вдруг увидел нас.
— Вы? — сказал он. — Ну, вы даете! А где деньги? Где перевод? Я сижу, жду…
— Здесь, здесь, — папа похлопал по своему вспученному портфелю. — Все в порядке.
Вообще-то в Косте подхалимства нет. Но лучше бы это он приехал, а они бы его встречали. Уж очень быстро он бегал. Хватал чемоданы, тащил куда-то.
Папа на минуту отошел куда-то и принес полную картину происходящего. Симпозиум. Оказывается, со всех концов земли слетелись виднейшие специалисты по легким. Академики, профессора. Полно иностранцев.
— Ну, да?
— Да! — сказал папа. — Вслушайся, отовсюду звучит зарубежная речь.
Но иностранец оказался только один — не то финн, не то швед. Именно с ним мы и поехали в одной машине.
«Посмотрите налево. Посмотрите направо!..» Костя тут же взялся развлекать его по-английски. То и дело мелькали русские слова, и кое-что я понимал. Вот он говорит ему про совхоз Чигири. Нет, БАМ отсюда увидеть нельзя. А вот он хочет его посмешить тем, что эта сопка называется Дунькин пуп. Но у кого-то из них с английским было так себе. Сопку Костя еще кое-как изобразил руками, а на пупе остановился.
— Подними рубашку, покажи, — сказал я.
Костя грозно зыркнул на меня.
— Пуп — это есть… Ха-ха-ха!
И тут папа вмешался со своим полузабытым немецким. Сперва он говорил медленно, а потом слова из него прямо посыпались. БАМ, Байкал. Что-то об Амуре… Наш ученый гость развернулся к папе, папа склонился к нему. Ну и беседа! Давно не виделись, есть о чем поговорить.
— Молодцы, что приехали! — Костя облегченно вздохнул и обнял меня за плечи. — Смешные вы — как всегда не вовремя. Гостиница забита. Хорошо еще, что я всем этим командую. Один номер как-нибудь сделаю. Второй кровати там, правда, нет, но ты ведь любишь спать на раскладушке?
— Обожаю.
— Ну вот и отлично.
И Костя занялся делом. В большом красивом блокноте у него список всех участников симпозиума. Он стал размечать, кого где поселить, кого как развлекать и так далее.
— Тут для них будет прогулка на катерах. Можно поехать. Что? Не слышу радости в твоем голосе.
— А я сдержанный.
Мчимся, мчимся! Мне бы хотелось, чтобы машина шла потише. Но мы почему-то летели как угорелые, все мелькало.
Природа! И что в ней есть, думал я. Карликовый орешник, малорослые березки. Солнце, правда. Почему-то такого солнца я не видел нигде. А может, чепуха все это? Просто я здесь жил когда-то. Сколько ж это лет прошло?..
Я попытался представить себе, как это мы въедем в город, по какой улице, и не смог.
— Ну вот! — вдруг сказал Костя упавшим голосом. — Получается, что и этот номер занят. — Он закрыл свои блокнот на медную застежку. — Неужели нельзя было дать телеграмму?
— Так мы ж хотели, как лучше. Сюрприз!
— Только сюрпризов не хватало. Смотри, что мне нужно сделать сегодня за один только день. Во-первых…
И он стал загибать пальцы. Я согласно кивал головой, Костя раздражался.
— Что ты киваешь, как китайский болван? Вот ты, ты бы мог все это провернуть?
— Да ни за что в жизни!
— Ну вот видишь! А я обычно делаю так. Утром у меня, допустим, операция. Днем еще одна. Я встаю а половине седьмого, беру гантели… Черт возьми, где ж вы будете ночевать? У меня в общежитии нельзя. Слушай! — Он тронул папу за плечо. — Сколько раз говорил. Эти ваши дурацкие сюрпризы!
— Да, да! — Папа на мгновение отвлекся от своего собеседника. — Но ты успокойся. Это же акция не только Родькина, но и моя. Так что номер у нас есть. Я оттуда звонил. Думаю, что нам заказали.
— Ну ты даешь! Дает старик, а? Молодцы все-таки, что приехали! — И Костя радостно захохотал.
От прогулки на катерах мы отказались. От рыбалки с ухой — тоже.
— А как же вас развлекать?
Папа сказал, что никак и чтобы Костя жил своей жизнью.
— Приятно иметь дело с разумными людьми. Только имейте в виду, тогда я отключаюсь начисто. У меня и так вон…
И он тут же прямо как растворился в воздухе. А вскоре растворился и папа.
— Ты куда?
— Надо, надо. Есть тут один молодой человек средних лет… — Одной рукой папа держал бутерброд, а другой наспех доставал из портфеля какие-то папки, бумаги.
— Не понимаю — ты что, в командировке?
— А? Что ты сказал?
Разговаривать с ним было бесполезно.
Возвращался он, как правило, уже поздно вечером. Усталый, но довольный. Вернее, довольный, но такой усталый, что прямо валился с ног.
— Ну, как дела? — С этими словами он шел в душ. Минуты две там шумела вода. А потом он выходил, опять говорил: — Ну? — И укладывался в постель. — Давай, рассказывай, где был, что делал, что видел?
— Много видел. И почти ничего. Ты понимаешь, оттуда, издалека, мне казалось…
Но он уже спал.
В первую же ночь я сделал ревизию его портфеля. Он был сплошь набит какими-то копиями из иностранных журналов. Целые статьи, отдельные страницы. Судя по рисункам, что-то о пишущих машинках.
— Слушай, ты что, пишмашинку изобрел? — сказал я утром.
— А?
— Да ну тебя совсем. Ладно, буду жить один. Гуляй на просторе.
— Да, да! Даже не думал, что так получится. Никакого времени не хватает. Но я еще успею. А ты походи, посмотри. Ты не в претензии, что я тебя так бросил?
— Да нет, что ты! Премного доволен.
Один, один… Оно даже хорошо, конечно. Но в меру.
Оттуда, из Москвы, все казалось иначе. Я думал: вот выйду на улицу Ленина… И даже просто выйду из гостиницы — сразу же крики, вопли:
— Ух ты! Родька! Не может быть! А мы уж думали, что ты… Пойдем с нами.
Но никто меня не окликал. Школьные друзья. Ау! Где они? Все адреса я перезабыл.
Ладно, не окликают меня — не надо. Буду сам окликать всех. Вернее, всякое знакомое место. Вот «Гастроном». Здравствуй, «Гастроном»! Подновили его, даже вроде достроили, но то, что было в нем, что делало его для меня главным зданием города, так и осталось. И вообще, какие-то хорошие, приятные люди потрудились над Благовещенском. Настроено много, даже очень много, а город узнается легко.
Улица. Совсем новая! Ресторан возле бывшего рынка. Здорово! Тебя как зовут? «Восток»? Здравствуй Зашел, пообедал.
Совсем недалеко, почти рядом, — Милицейский переулок. Там наш бывший дом, наша квартира. Интересно, кто теперь в ней живет?
Очень хорошо помню двор. Справа, сразу, как войдешь в ворота, аккуратно, в ряд, — дровяные сараи. Возле них — лодки. Две деревянные и одна алюминиевая — «казанка».
Сердце заколотилось. Я вошел в ворота.
Сараи были на месте. Но теперь большинство из них превратилось в гаражи для мотоциклов. Перестройка небольшая — только двери другие навесили, пошире. А где же лодки? На их месте росли деревья. Довольно высокие.
В дом входить почему-то не хотелось.
Посреди двора в большой круглой беседке сидел незнакомый старик. Я поздоровался и спросил, такой-то ли это дом по Милицейскому переулку. Надо же с чего-то начать разговор.
— Такой-то, — он кивнул.
— А вы не знаете, кто теперь живет в тридцать четвертой квартире?
— Живут… Не знаю.
Мне вдруг захотелось услышать свою фамилию.
— Раньше там жили Муромцевы, да?
— Нет, — сказал старик, — там жил Котов. Помер. Муромцевы?.. Что-то я таких не слыхал. А ты сам-то кто?
— Так, никто. Извините.
Черт возьми, но ведь какой-то след должен был остаться от нас!
Помню, здесь когда-то я насыпал клумбу. Не один, конечно. Народу было много — субботник. Таскал землю, обкладывал половинками кирпичей. Где она теперь — та клумба?
Я походил по двору, забрел в дальний конец. Там, возле котельной, — старый, давно не крашенный забор. Этот забор я помню: вместо столбов — толстые просмоленные шпалы. Хоть бы слово какое-нибудь прочесть. Жалко, что я в детстве не имел привычки писать на заборах.
Помню, в Москве я зашел в один двор. Солнце. Глушь. Какие-то деревья шумят… Там тоже в закутке был забор, только обитый ржавой жестью. А прямо по ржавчине белой краской написано: «Здесь прошла моя юность».
Вот так и надо. Вот так и хорошо! Шариковая ручка по доске не писала. Тогда я подобрал с земли толстый кривой гвоздь и стал выцарапывать: «Здесь…»
— Пишешь? — Старик стоял за моей спиной.
— Пишу.
— А что пишешь?
— Да так… лирика. — И я провел пальцем по доске. — «Здесь прошла моя юность».
Пока он сидел в беседке, казалось, что ему сто лет. А тут он выглядел совсем по-другому. Небольшого роста, худой. Но широкий, кряжистый.
— Ну пиши, пиши, — сказал он. — Сколько ж тебе лет, что она уже прошла?
— Много. — Я закурил сам и предложил ему. Он взял сигарету, положил в карман.