— Это верно, in vino veritas, — изрек папа, пододвигая Саше стул.
— Да, да, — в тон ему отозвалась Саша. — Homo homini lupus est!
— Это ваше убеждение? — спросил папа.
— Нет, — сказала Саша, — просто я хотела поддержать беседу.
— У нас это называется для красоты слога, — сказал я.
— Вот именно, — сказала Саша. — Отличная формулировка. Теперь я буду знать, как отвечать на подобные вопросы. Спасибо, Родя.
Саша посмотрела на меня.
— Ты страшно изменился за истекший период. Не то повзрослел, не то похорошел. Садись рядом со мной, будешь кавалером.
— С удовольствием.
Я сел на то место, где хотел сесть Костя, и подал ему бутылку.
— Пускай папа, — сказал Костя, — это его коронный номер. Он может открыть шампанское совершенно беззвучно.
— А зачем беззвучно? — сказала Саша. — Весь смысл шампанского в том, что оно стреляет. Дайте сюда.
Она с треском открыла бутылку и налила всем по четверти стакана.
— Не будем торопиться, вечер еще длинный. За ваше здоровье, мрачный патриарх. А мне говорили, что вы интересный человек.
— Еще бы, — сказал папа. — Но вы ж не даете мне развернуться. Вы меня просто подавили. Родька — ладно, но вот Костя не даст соврать, иногда я бываю просто очаровательным собеседником.
— Да, — подтвердил Костя, — с папой это случается.
Очень интересный спектакль разворачивался у нас за столом. Первый раз в жизни я видел папу не в главной роли. Вся инициатива за столом исходила от Саши. Что же касается Кости, то он вообще скис.
Папа это заметил и пошел заводить радиолу.
Как только заиграла музыка, Костя оживился.
Мы с папой отодвинули стол, скатали дорожку и вышли на кухню.
Костя танцевал хорошо, только лицо у него было слишком напряженное.
— Нет, так дальше не пойдет, — папа покачал головой. — Ты знаешь, где у меня стоит коньяк? Тащи его сюда.
Как-то у нас в магазинах появился армянский коньяк, и папа купил одну бутылку.
Пока я ходил за коньяком, с Сашей пошел танцевать папа.
— Ну где тут что? — В кухню вошел Костя.
— Вот, папа велел мне принести коньяк.
— Да, плохо что-то у нас получается. Я думал, будет веселей.
— На вот глотни, — сказал я, — а потом дадим папе.
Костя отпил прямо из бутылки.
— Фу, гадость какая!
В это время музыка смолкла, послышался смех, и папа с Сашей тоже вошли в кухню.
— Это не честно, — сказала Саша. — Это не по правилам.
— Учитесь играть без правил, — папа похлопал меня по плечу. — Все в порядке, — сказал он, — я ее переговорил. Что, может быть, я был не остроумным?
— Легко быть остроумным в своем доме, — сказала Саша. — И потом я не могу блистать, когда нет аудитории. У меня глубоко артистическая натура.
— Истинный артист сам для себя аудитория. Родька, дай ей котлету. Оказывается, она просто голодная.
— Я тоже съем котлету, — сказал Костя и захихикал.
Оказалось, что сидеть в тесной кухне куда приятней, чем в большой комнате.
— У вас отличная квартира, — Саша огляделась по сторонам. — Только стиль почему-то казарменный. Здесь явно не хватает женской руки. Возьмите меня в домработницы. За жилье и харчи.
— Чепуха, — сказал вдруг Костя пьяным голосом. — Все, что вы тут болтаете, чепуха.
Бутылка с коньяком стояла под столом. Я посмотрел, она была почти пустая.
— Вот это номер, — удивилась Саша, — никогда не видела, чтобы шампанское так сильно бодрило. Костя, ты что?
Костя достал из-под стола почти пустую бутылку и широко улыбнулся.
— Все, — сказал он, — почти нету. Мне что-то так кисло сделалось, что я взял и наклюкался.
Напряжение вдруг совсем спало с него, и на лице его появилась какая-то умиротворенно-грустная улыбка.
— Идем танцевать!
— Нет, так не пойдет, — запротестовала Саша. — Или ты иди прими холодный душ и протрезвись, или мы тебя будем догонять. У вас есть еще коньяк?
— К сожалению, нет, — сказал папа, — последняя бутылка. Но есть выход из положения. Пусть Костя действительно примет освежающий душ, а мы в это время допьем остаток шампанского. Костя, ты примешь душ?
— Если Саша прикажет, я все могу принять. Могу цианистый калий принять. Могу меры принять. Ха-ха-ха! Острота в духе Родьки.
— Прикажите ему, Саша, — сказал папа.
— Иди прими душ, — сказала она. — И весь вечер будь умницей. Исполняй!
— С вдохновением, — рявкнул Костя, — с вдохновением. Сейчас все будет сделано. Руку!
Он взял Сашину руку, поцеловал ее и, сделав военный поворот кругом, строевым шагом пошел в ванную.
— Сейчас прибегут снизу, — сказал папа. — Достаточно уронить на пол ботинок, как сейчас же прибегают снизу.
— Сегодня не прибегут, — сказала Саша.
— Почему вы думаете?
— Потому, что я везучая.
— А вот уже идут, слышите?
— Это не к вам.
И действительно, шаги смолкли на нашей площадке, но стучать стали не к нам, а к соседям.
Мы все помолчали.
— Между прочим, я тоже везучий, — сказал папа.
— Но не такой, как я. Вы выигрываете по лотерейным билетам?
— Почти всегда.
— А я — всегда. Четыре авторучки и стиральная машина. А на бегах что делается. Я на лошадей даже не смотрю. Прямо по программке, как поставила, так и выиграла.
— Между прочим, у нас тоже есть бега, — сказал я.
— Это великолепно, — Саша обрадовалась. — Давайте сходим в это воскресенье.
— С удовольствием, — сказал папа.
— Только это твердо. Я за вами зайду. Костя! Костя, ты что там, утонул?
— Я вас игнорирую, — сказал Костя, выходя из ванной. — Я лучше вас всех.
— Конечно, — сказала Саша. — Идем танцевать.
Они пошли в большую комнату, а мы с папой остались на кухне.
— Между прочим, пьяный Костя мне больше нравится.
— Трезвый он тоже по-своему хорош. А как тебе она?
— По-моему, ничего!
— Много ты понимаешь, — сказал папа. — Собственно, я знаю только одну женщину, которую можно поставить рядом. Это знаешь кто?
— Ну?
— Твоя мама. Эх, жизнь! Ну, твое здоровье, шпингалет. Пошли посмотрим, как они танцуют.
И вот на следующий день с меня сняли мою обновку. Костя забрал брюки, папа — желтую рубашку.
Не могу сказать, что я очень страдал, но мне было как-то не по себе.
Целый вечер я сидел на кухне и перекладывал свои новые учебники. Все было такое красивое, такое чистое, особенно тетради.
«Надо быть аккуратней, — подумал я. — Сейчас все книжки и все тетрадки оберну бумагой и буду менять обертки каждые полмесяца».
Сколько я себя помню, всегда в начале учебного года мне приходят в голову подобные благородные мысли и мне хочется быть таким, как Костя. Вот он умеет быть аккуратным. Его книжки в конце учебного года выглядят даже новей, чем были вначале.
— Вот посмотри, — говорил он мне бывало. — «Химия». Ты же знаешь, как я не люблю химию. Но я беру в руки учебник, он чистый, приятный, и мне хочется его открыть. А если бы он был весь в кляксах, замызганный, как у тебя? Да я бы сроду не готовил уроки по химии.
— Да, да, — говорю я. — Теперь все будет по-другому.
Но терпения у меня хватает ненадолго.
— Папа, можно к тебе?
— Ты же видишь, я работаю.
— Сделай перерыв, а то у тебя будет переутомление.
— Ну хорошо, — говорит папа, — только свари мне кофе.
— Это который раз сегодня?
— Первый, первый! Тоже мне контролер-общественник.
Я иду на кухню и ставлю воду.
Вот уже две недели папа все вечера просиживает за столом. Иногда я просыпаюсь в два часа ночи и слышу, как трещит арифмометр. Он что-то пишет, чертит, считает, и кружка кофе всегда стоит у него на столе. Иногда слышно, как папа поет «Бригантину». Это значит, что у него что-то получилось. Но «Бригантину» он поет редко. Чаще уже поздно вечером он зовет меня к себе и, расставляя шахматы, начинает жаловаться.
— Полный маразм, — говорит он, — ленивый, глупый мозг. Только постоянной работой, постоянным напряжением можно держать себя в приличном состоянии.
— А это трудно, да?
— Почти так же трудно, как тебе хорошо учиться. Эх, где твоя машина, Родька? Пусть бы она нашла мне новую профессию. Ты знаешь, чего мне не хватает на работе? Как ни странно, напряжения. Пока завод был нарождающимся, у меня не хватало ни рук, ни головы. А теперь все налажено, все движется само собой, и три четверти мозговых извилин у меня постоянно ничем не заняты.
Каждый раз, когда папа так говорит, я вижу, что он серьезно расстроен. Мне хочется его утешить, но утешать я не умею. Насколько легче разговаривать с человеком, когда у него хорошее настроение.
Но когда у папы хорошее настроение, он яростно трещит арифмометром, большими шагами ходит по комнате и гонит меня одними и теми же словами:
— Пошел вон! На меня накатило. Уйди, Родька! Зашибу чернильницей.
Я еще нарочно сварил не очень крепкий кофе. Хотя папа и говорит, что у него нормальное давление, но я этому не верю. Сейчас у всех взрослых людей давление повышенное и потреблять слишком много кофеина им ни к чему.
— Ну где ты там? — крикнул папа.
— Сейчас иду. Плей чез? Или ты не в настроении?
— Плей, плей! — сказал папа. — Кстати, мы с тобой опять займемся языком. Ты у меня будешь читать по-английски, как машина. Каждый культурный человек должен… Фу, что это за бурда? Что ты наварил?
— Это кофе. Ты же просил.
— Я просил кофе, а не вот это!
— А что ты на меня кричишь?
— Разве я кричу? — сказал папа. — Странная история. Никогда со мной этого не бывало. Ну ладно, только чтобы искупить свою вину, я могу выпить эти помои.
Мы расставили шахматы и стали играть. Папа думал о чем-то своем и проиграл почти сразу.
— Ты чем-то расстроен, — сказал я. — У тебя не клеится работа?
— Ну что ты, наоборот. Только сейчас она и начинает клеиться. Ты знаешь, что такое устойчивое вдохновение? Нирвана! Изюм! Мечта поэта! Эх, я бы тебе кое-что показал, но ты, к сожалению, ничего не поймешь.