Неделин замолчал, выжидательно глядя на Антона. Филимонова прохаживалась вдоль леса, прислушиваясь к их разговору. Ее лицо было печальным.
Антон понял, что ему сказали правду. Сынишка и Софа в руках у Бэтмена. Их держат в каком-нибудь подвале или в складском помещении. Бьют вряд ли, нет смысла. Да и запугивать не обязательно. Они и так трясутся от страха. Мишенька, Софочка…
— Как же теперь быть? — растерянно пробормотал Антон. — Я на самом деле уничтожил эти проклятые ящики.
— Скверно, — обронил Неделин. — Очень скверно, сынок.
— Как они?
— Не знаю. Я с ними не говорил. Бандиты позвонили Раисе.
— Они настроены очень решительно! — крикнула она издали. — Нужно возвращаться.
— Кому? — спросил Антон.
— Тебе, сын, — негромко произнес Неделин.
— Зачем?
— Как зачем? Тебе дали два дня. Девять часов уже прошло.
— И что со мной будет, когда я предстану перед Бэтменом? — перебил отца Антон.
— Ты мужчина. А они — нет.
— Это не ответ.
— Ответ, Антон, — вмешалась Филимонова. — Нужно ехать. Они пригрозили, что сотворят с заложниками страшное. Ты даже не представляешь…
— А я не хочу представлять! — заорал Антон, передернувшись и гримасничая, как ненормальный. — Не собираюсь я ничего представлять, шалава ты полицейская! Кто ты такая, чтобы указывать мне, что делать? Почему я должен тебе верить? Отца в погреб, меня чуть не убила, а теперь учить нас будешь? Да пошла ты! Сказать куда?
Доводя себя до бешенства, Антон заглушал не только страх, но и чувство долга. Он не желал ничего знать про долг. Он не хотел слышать слабый голос своей совести. Этот голос не собирался сообщить ему ничего хорошего, ничего обнадеживающего. Если дать ему волю, он будет становиться все громче и громче, пока не заставит к себе прислушаться. И тогда придется признать, что ты жалкий трус и подонок, но даже такие трусы и подонки обязаны жертвовать собой ради любимых и близких.
«Я не стану, — решил Антон. — Не стану, не стану, не стану! Никто меня не заставит».
Кричал он совсем другое. Но это означало то же самое. Добровольно отдать себя на растерзание? Они что, рехнулись? Мир создан только ради Антона Неделина и существует лишь благодаря ему. Если не станет Антона, зачем тогда все?
— Погоди, погоди, — успокаивал его Неделин. — Не надо кричать. Криком делу не поможешь. Давай спокойно все обдумаем.
— Давай, — неожиданно согласился Антон. — Твои предложения, папа?
— Я поеду с тобой. Мы вместе там будем.
По его мнению, от этого Антону должно было стать легче?
— Что это даст, папа?
— Там разберемся. Мы мужики, сынок.
— Я не мужик, отец, — возразил Антон, не забывая краем глаза следить за Филимоновой. — Я человек. Современный человек. А мужики — это такие лохматые остолопы, которые вечно вкалывают до седьмого пота и делают все, что им говорят. На войну? Пожалуйста! В лагеря? Без проблем! Рабы. А я не раб!
Антон поводил перед собой указательным пальцем.
Неожиданно Неделину захотелось схватить этот палец и сломать к чертовой матери. Он знал о сыне много неприятных вещей, которые старался хранить в самом дальнем, самом темном углу своей памяти. Но теперь все это вылезло на поверхность.
— Антон, — негромко произнес Неделин, — мы не о посторонних людях говорим. О твоей семье. Софа…
— А я ее любил когда-нибудь, Софу? — запальчиво спросил Антон. — Она сначала затащила меня в постель, а потом женила на себе. Откуда мне знать, от кого она вообще забеременела? Может, Миша и не мой сын. Она родила, а я отвечай?
Выкрикивая это, Антон начал пятиться, подозревая, что отец попытается схватить его и доставить в Новодимитров силой.
— Сын! — позвал Неделин, не трогаясь с места. — Мы не можем отдать им Мишу. Не можем отдать им Софу. Они ни в чем не виноваты. Они ни при чем.
— Их пообещали на кол посадить, — сообщила Филимонова, приближаясь к мужчинам.
Ее голос был звонким, но прерывистым. Словно ей не хватало воздуха.
— Что? — переспросил Антон. — Что ты сказала?
— Кол, — повторила Филимонова шепотом. — Вот, взгляни. — Она протянула мобильник на ладони. — Все уже приготовлено для казни. Это не блеф, парень.
Антон протянул руку и тут же отдернул, словно опасаясь обжечься. Нельзя ничего брать, нельзя ничего смотреть. Потом только хуже будет. Лишняя боль. Зачем?
— Антон, — позвал отец, — вспомни нашего Мишутку.
«Ничего я вспоминать не собираюсь», — хотел сказать Антон и…
4
Хотел сказать и промолчал. Перед мысленным взором, как живой, предстал сынишка. Волосы над ушами завиваются, глазенки блестящие и круглые, точно вишни, губы в постоянном движении, готовые сложиться в обиженную гримасу, улыбнуться, приоткрыться удивленно.
«Папа, ты мой ючший дьюг», — говорит он, прижимаясь щекой к руке Антона.
Они идут из зверинца. Это такой передвижной зоопарк со зверями в тесных клетках. Там невыносимо воняет. Шкуры у зверей грязные, глаза тоскливые. Страус с голой шеей. Спятивший от жары медведь, бьющийся головой о железные прутья. Волк, похожий на облезшую собаку. Обезьяны с воспаленными задницами.
Миша назвал папу лучшим другом за то, что тот пообещал ночью пробраться в зверинец, пооткрывать все клетки и выпустить животных на волю. Разумеется, это неправда. Маленьким детям нужно постоянно врать, чтобы поддерживать свой авторитет, подчинять их своей воле, заставлять делать то, чего они делать не хотят. Ложь — лучший воспитатель. Блистающие доспехи, в которых предстают перед детьми взрослые. У них, у взрослых, нет недостатков, они никогда не ошибаются и всегда, всегда говорят правду (о, это самая главная, самая красивая ложь!..)
«Папа, а если звеи не язбегутся?» — волнуется Миша.
«Как же они не разбегутся, если я не только клетки, но и ворота открою», — подправляет свою выдумку Антон.
«А они не пойдут в войота. Останутся там сидеть».
«А ты скажи, что им передать. Думаю, они послушаются».
«Скажи им, папа, что их дома ядители ждут. И детки скучают».
«Хорошо, так и скажу», — обещает Антон.
Миша еще что-то говорит, но его голосок журчит где-то за пределами восприятия. Папино внимание сосредоточено на стройных женских ногах, вышагивающих впереди. Весна, солнце в лужах, набухшие почки… Все это живительно действует на организм. Женщины становятся невероятно привлекательными, они распускают волосы и надевают новенькие колготки. Эта, с ногами, оборачивается и смотрит на Антона. Он улыбается («Смотри, какой я замечательный молодой папа, идеальный мужчина»). Она улыбается в ответ, соглашаясь с его телепатическим посылом, но мысленно меняя определение «идеальный» на «чужой».
А Миша что-то тараторит, требуя к себе внимания. Приходится переключаться на него.
«Что тебе?»
«Мне ничего. Это им надо», — отвечает Миша.
«Кому им?» — не понимает Антон.
Женщина с ногами опять оборачивается и дарит ему весьма выразительный взгляд. Похожн, она погорячилась, отнеся Антона к разряду чужих. Он вполне может стать своим, если проявит достаточно решительности. Вот прямо сейчас пусть догонит и покажет, на что способен. Черт, ну и ноги, с ума сойти!
«Звеям», — поясняет сын.
Достал со своими зверями!
«Змеям?» — переспрашивает Антон, прикидываясь непонимающим.
«Звеям, — повторяет Миша. — Звеям».
Он очень старается, но выговаривать букву «р» еще не научился.
«А-а, зверям… — кивает Антон. — И что они?»
«Нужно будет взять им еды».
«Зачем?»
«Они же будут голодные, — поясняет Миша терпеливо. — Им далеко идти. Ты возьмешь им покушать, папа?»
Антон смотрит через дорогу. Обладательница приметных ног уже скрылась за углом. Сейчас он с сыном придет домой, они пообедают и все займутся своими делами. Антон сядет смотреть телек, а Софа запросто может начать мытье окон, устроив шум и сквозняки по всей квартире. Миша пристроится рядом с папой и будет задавать свои вопросы. Сотни и тысячи вопросов. Завтра на работу. Неженатые приятели проводят это воскресенье с толком, а Антон погулял в вонючем зверинце и возвращается домой, где даже пива не допросишься.
«Звери обойдутся, Миша», — говорит Антон.
«Как?» — удивляется сынишка.
«Очень просто. Волки и тигры сожрут оленей, зебр и страусов. Таким образом, они от голода не умрут. А те, кого они съедят, тоже не проголодаются. Они будут мертвые. Точнее, их уже вообще не будет».
Некоторое время Миша идет молча, обдумывая услышанное. Потом в его глазах вскипают слезы.
«Я так не хочу, — всхлипывает он. — Так неправильно».
«Правильно, — сурово произносит Антон. — Природа без нас разбирается. Она лучше знает, что правильно, а что нет. Большие и сильные едят маленьких и слабых. Помнишь, мы белочку у бабушки на даче видели? Вот ее тоже съедят, если еще не съели».
«И зайку? Который мойковкой всех угощал?»
«И его».
Миша горько плачет. Цель достигнута. Теперь не только у Антона плохое настроение. Ничего, сейчас он расскажет сыну что-нибудь веселое, и слезы высохнут. Так всегда бывает. Миша не помнит обид, он еще маленький. Типа глупого зайки, раздарившего мешок морковки и оставившего семью без пропитания. Ему, правда, потом благодарные звери нанесли всякой всячины, но на то она и сказка, чтобы мозги пудрить…
А малыши доверчиво развешивают уши. Такие маленькие, беспомощные и беззащитные в этом взрослом мире…
Антон с трудом проглотил горячий ком, набухший в горле.
— Я помню Мишутку, папа, — хрипло произнес он. — Я люблю его, как никого на свете. Жизнь за него отдам.
Неделин осторожно выпустил воздух, который задерживал в груди минуту или полторы — целую вечность.
— Это правильно, — кивнул он. — Это по-нашему.
Антон слушал не его, а себя.
— Но сейчас Мишутке ничего не угрожает, — продолжил он. — Никто не причинит вреда маленькому ребенку. Меня просто запугивают. Забросили наживку и ждут, когда я клюну. Но дудки! Вот им! — Антон выбросил вперед руку и рубанул ладонью по локтевому сгибу. — Не дождутся.