Бросил я снег, отряхнул руки, осмотрелся вокруг — чем бы заняться? А вокруг такая чистота, такая праздничная нарядность на всем, даже трудно поверить, что это обыкновенный зимний день. И еще запомнилась тишина. Такая тишина была — аж звон в ушах.
И вдруг эту тишину распорол пронзительный поросячий крик. Крик отчаянный, тревожный и короткий. Он оборвался на самой высокой ноте, оборвался неожиданно. Я даже не понял, с какой стороны он долетел, и ждал, когда поросенок закричит снова. Но поросенок молчал, и я вскоре о нем забыл. Вспомнил, когда увидел, как во дворе Симаковых заклубился и повалил в небо легкий желтоватый дымок. «Кабана зарезали!» — догадался я и подался к ним.
У костра стоял сам Григорий Иванович — низенький, с постоянной доброй улыбкой на лице, и оба его взрослых сына — Санька и Иван. Чуть поодаль любовались огнем младший Симаков — Гринька и Карпов Никита. «Этот уже тут, успел», — позавидовал я и присоединился к своим сверстникам.
Санька и Иван стояли и явно скучали в ожидании работы. Григорий Иванович вилами-тройчатками руководил костром: где солома перегорала — подносил пучочек, и она занималась пламенем, пыхая желтым, мягким, как вата, дымком, где огонь разгорался слишком большой, он приглушал его, отбрасывал пепел, скреб обгоревший бок кабана вилами, нагибался, трогал рукой, а потом снова брал вилами солому, держал на весу над огнем, неторопливо ждал, когда она загорится, и переносил пламя на другую сторону.
На дымок огородами пришел Карпо Гурин — мой крестный. Поздоровался, спросил, кивнув на кабана.
— Чи зарезали?
— Дак, а шо ж с им делать?.. — отозвался Григорий Иванович, шевельнув своими желтыми, как солома, усами.
— Да маленький дужа, ишо месяца два-три подкормить ба…
— Э-э!.. — протянул Григорий Иванович — мол, сам знаю, что надо, да не всегда оно получается, как загадываешь. — Поросенок маленький, зато детки большие.
— Холодец на свадьбу нужен! — догадался Карпо и весело посмотрел на ребят, будто его уже пригласили почетным гостем на эту свадьбу. — Хто ж женится? Ты, Сань?
Санька смущенно улыбнулся, переступил с ноги на ногу, покрутил головой.
— Не? А хто ж тогда? Иван, ты опередил старшего? — допытывался Карпо.
— Ленку замуж будем выдавать, — сказал Григорий Иванович.
— Ле-енку! Ну да, ну да… Пора уже, оно, конешно… — согласился Карпо.
«Ленку? — Лицо мое вдруг вспыхнуло, уши под шапкой загорелись. — Ленку?! За кого?!»
— За кого ж, ежели не секрет? — допытывался Карпо.
— Да… За Степана Гостева, — сказал Григорий Иванович нехотя.
— Ну, шо ж, парень он вроде сурьезный… — одобрил Карпо. Григорий Иванович ничего не сказал, нагнулся к кабану, поскреб ножом. Подгоревшая кожа под ним лопнула, края ее разъехались, и наружу вывернулось белое сало.
— Ах, едят ее мухи, — пробормотал Григорий Иванович. — Забалакался, прозевал… Перегрел…
— Снегом, снегом потрите, — посоветовал Карпо и сам схватил комок снега, стал тереть им лопнувшее место.
А я уже ничего не видел, ничего не слышал, смотрел обиженно на Карпа и думал о нем, какой он, оказывается, нехороший: одобрил Степана! «Эх, крестный, крестный… А как же Гаврюшка?»
Мне так обидно стало, что я не выдержал, побежал домой и, рассказывая матери об услышанном, заплакал.
— Можа, шуткували мужики, — проговорила мать со слабо скрытым удивлением. И тут же добавила: — А тебе-то че за Ленкой плакать, Гаврюшка нехай плачет. Ты вон, гляди, Пашку не прозевай, вслед за Ленкиной свадьба будет.
И я понял, что эта история для нее совсем не новость: она знает больше моего. Как же я прозевал такое событие? Вот что значит — давно не было вечеринки. Последний раз девчата собирались у нас недели полторы назад, а вся каша со свадьбой заварилась, наверное, совсем недавно.
С этого дня события пошли разворачиваться с такой быстротой, что я не успевал за ними следить. Уже на другой день на нашей улице шла такая суетня, какой никогда потом видеть не приходилось. Девчата бегали из одного двора в другой, ото всех соседей к Симаковым стаскивались скамейки, табуретки, столы, сносились чугунки, чашки, ложки, стаканы. И все это с клубами морозного пара проглатывалось просторной симаковской хатой. Ко всем дворам от Симаковых ворот протоптаны дорожки, и только от нас к ним вела еле заметная тропка — это были мои следы.
А еще через день — на улице настоящий праздник. Все разодеты в самые лучшие одежды. Мужики в блестящих хромовых сапогах, в полушубках, к шапкам приколоты бумажные розы; бабы в полусапожках — ботинках с длинными зашнурованными голенищами, в цветастых больших платках; девчата перебегают из дома в дом — пальто внакидку, — разгоряченные, радостные, возбужденные. Красные сапожки на каблучках дырявят снег, разноцветные шелковые ленты, вплетенные в косы, поблескивают на солнце. Бегают, суетятся, у каждой свое дело, свои обязанности, каждая знает свое место: кто в горнице с Ленкой — наряжают невесту, кто в прихожей, кто в сенях. Большинство облепило окна — и старые, и малые, смотрят — будто век такого не увидеть. Только нам, ребятишкам, нигде места нет, отовсюду нас гонят, и может быть благодаря этому мы везде успеваем, все видим.
…Надели на Ленку фату. Белое покрывало почти до самых пят опустилось, на голове нежные восковые цветочки трепыхаются на тонких прутиках. Поднесли ей зеркало, взглянула Ленка в него и заплакала, закрыла лицо руками, запричитала что-то. Тут подскочили к ней пожилые женщины, стали уговаривать: мол, рано еще плакать, усаживай подружек за стол. А Ленка не может успокоиться — плачет не понарошку, всерьез, слезы утирает. Кивнула девчатам — садитесь. Стали рассаживаться, Ленку посадили в центре. Еще не все расселись, а Катя Софронова уже запела, другие подхватили:
Все утки да по озеру плывут,
Одна утка да оставалася —
Сизому селезню доставалася…
Все девки да по-за столом сидят,
Одна девка да оставалася —
Младому Степанушке да доставалася…
И тут Ленка снова заплакала, всхлипнула горько, спрятала лицо в ладошки, затрясла головой, затрепыхались цветы на фате. А девчата пели протяжно и грустно, и всем было скорбно смотреть на Ленкину свадьбу. Женщины стали всхлипывать, потянули к носам уголки платков. Затихли зрители под окнами, затоптались неловко мужики в сенях. И вдруг громко кто-то оповестил:
— Жених едет!
В тот же миг улица огласилась звоном множества колокольчиков, заскрипели полозья у ворот, застучали копыта. Целый поезд подкатил — саней пять или семь. Кони, в лентах и в цветах, храпят, дышат горячим паром, позвякивают блестящими медяшками на сбруе. На передних санях стоя лихо правит лошадьми Кирилл Гостев — дядя жениха. Сам Степан сидит в задке саней на красном ковре — бледный почему-то и серьезный. То ли перепугался лихой езды, то ли роль жениха измотала.
— Тпр-р-р-у-у! — натянул Кирилл вожжи и спрыгнул на хрустящий снег. Белый полушубок, отороченный украинской вышивкой, нараспашку, шапка набекрень. Замотал вожжи за кол загородки, поправил шапку, оглядел толпу баб и ребятишек, подмигнул озорно всем сразу, повел рукой в сторону — расступитесь, мол, перед важной персоной.
А Степан сидит, не знает, что делать, куда глаза девать, ребятишки донимают, будто дразнят, только и слышно со всех сторон: «Жених! Жених!» Не выдержал, окликнул:
— Дядь Кирилл…
— Ну че? — отозвался тот недовольно: возвращаться нельзя — будет неудача. Степан поманил его рукой, но Кирилл не тронулся с места: — Говори!..
Степан вытянул шею, губы, чтобы только Кирилл слышал, спросил тихо:
— А это долго?..
— Ишь какой нетерпеливый жених! — громко проговорил Кирилл. — Казала Настя — как удастся. Эй, хлопцы, пошли! — кликнул он своих товарищей с других саней. Оттуда заторопились двое, и они втроем направились во двор, а потом — прямо в хату. Народ расступился перед ними почтительно и с любопытном ожиданием чего-то важного, интересного. Кто шепчется, кто переговаривается, кто вслух выкрикивает — равнодушных нет:
— Дружко́ пошел… Дружко́ пошел… Выкуп понес.
— Пропустите дружка́!
— А кто дружком-то?
— Да Кирилл Гостев.
— О, тот умеет торговаться, живо выкупит невесту.
— Только бы старша́я не сплоховала.
— За старшу́ю-то кто же? — Катька Сафронова…
— Не сробела б.
А дружка с подружьями тем временем уже пробрался в горницу, торг затеял, издалека речь повел, голос изменил, заговорил не по-здешнему — заокал:
— Ой, что это за светлица, что за красная девица, чего она пригорюнилась?..
— А ты не «чтокай» и не «чевокай», мы тоже культурно балакать умеем, — не растерялась Катя, сбила заранее заготовленную речь дружки. Зрители одобрительно заулыбались. — А девица та — краса, да не про твои глаза. Сам-то кто такой будешь?
— Я издалека путь держу, купца везу. А купец тот удалец, собой парень — молодец. Не женатый, холостой… — громко, с вызовом снова заговорил Кирилл. Нет, не сбила его Катя, не растерялся дружка, складно говорит: — Я же дружком буду, а это мои подружья, ищем нашему молодцу невесту хорошую… А вас кто посадил за стол?
— За стол посадили нас Григорий Иванович да Марья Ермолавна, да Лена Григорьевна. Сесть-посидеть, песни попеть, место продать, золоту полтину взять…
— А чи дорого ж то место ценится?
Не успела ответить ему Катя, запели, завыкрикивали девушки укорные слова дружке:
Да тебе, дружина, не дружковать,
А с длинною дубиною
Бегать за скотиною…
— То дело не плохое! — не растерялся Кирилл. — У кого скотина, у того и золота полтина. Дак скольки стоит место?
— Тыщу рублей! — выкрикнула Катя.
— Тыщу?! — удивился дружка. — Таких и цен нема…
И тут снова запели девчата, будто только и ждали таких слов, чтобы упрекнуть его в скаредности:
А у нашего дру-у-жка
Голая макушка.