— И самогон, — добавила тетка Груня.
— И самогон, — согласился Алексей.
— Правильно, — просиял Василий. — Люблю конкретные и деловые предложения. Сразу видно: человек на банкетах поднаторел. Что же мне делать? Давай икру, что ли?.. И ложку побольше…
— А знаешь, как раньше в барских садах было? Девушек при сборе ягод петь заставляли, чтобы не ели. Вот и тебя заставим петь, пока будешь делать бутерброды.
— Значит, барские порядки вводишь? А за что боролись?
Тетка Груня засмеялась:
— Ты поднеси нам, дак и я запою. А на тверезую как же петь?
Под смех и шутки принялись за работу. Один Николай сидел без дела, смотрел, как делаются бутерброды: в диковину ему было такое. Сам возиться с ними отказался: «У меня руки корявые…» Улыбался чему-то про себя, наконец не выдержал:
— Ото за нею гоняются? — кивнул он на икру. — Дайте ж хоть попробовать, шо оно такое, — он протянул руку.
— С длинной рукой под церковь, там дают.
— У нас же нема церкви, поломали.
Алексей положил ему прямо на ладонь по нескольку зерен красной и черной икры. Николай бросил все разом в рот, пожевал медленно, поморщился.
— Ну и што тут такого? Рыбой пахнет, и все. Вот мне она так и даром не нужна…
— Потому ее и нет в продаже, что она никому не нужна, — засмеялся Василий.
— Да нет, правда: ничего ж в ней нет такого, а гоняются! Ото лишь бы за чем-нибудь гоняться. А мне — был бы хлеб да мясо… — Подумал, добавил: — Из рыбы — селедки побольше.
— А борщ? — спросила мать.
— Борщ само собой.
— А в борщ сколько всего надо?
— Икры ж туда не надо? Вы вот делаете, — обратился Николай к двоюродным, — а зря: никто ж ее есть не будет, все так и останется.
— Да не буровь ты што не надо, — набросилась мать на Николая. — Из интересу каждый возьмет попробовать.
— Так для интересу это и делается, — сказал Алексей. — Наедаться будут холодцом да тефтелями. Правильно, тетя Груня, вы очень прогрессивный человек.
— Какой? — Тетка наморщила лоб.
— Современный. Понимающий, одним словом.
Заулыбалась тетка, понравилось.
Работа в доме кипит, а время бежит еще быстрее, вот-вот гости начнут собираться. Но ничего, главное сделано — бутерброды на столе. Осталось последнее — фрукты. Но в доме никакой вазы не оказалось, прикинули по соседям — тоже ни у кого. Что-то надо придумать. Придумали: взяли две большие тарелки, поставили на литровые банки. Банки эти обернули цветной бумагой — получились красивые подставки. Все это придумки младшего, Алексея, старший у него в подручных ходит. Выбирает фрукты, подает, тот бракует, требует другое яблоко, другой апельсин, другую кисть. Василий подчиняется. Оно и понятно почему: пошла работа художника, а Алексей когда-то был художником — окончил училище художественно-прикладного искусства. Это он после уже пошел в юристы, а потом выдвинулся на руководящую работу, забросил художество. Но художник в нем остался — разрисовывает стол, да и только! Тарелочки, стопочки, бутылки расставил, виноград приладил так, что он свисает красивыми кистями с «ваз»… Отошел, склонил голову, посмотрел со стороны, подправил еще какую-то мелочь, какую и подправлять уже не надо бы, снова отошел. Павловна с сестрой и дочкой стоят у стены, не мешают, любуются.
— Хорошо уже, — похвалила Павловна сына, — хватит тебе, аж вспотел. И так стол уже как картинка.
— Натюрморт, — проговорил Василий.
Заулыбался Алексей, доволен.
— Одной детальки не хватает — цветов, — сказал он.
— Хорошо и так, — продолжала Павловна.
— Да и зачем ото пораться, — проговорил Николай, любуясь столом. — Хорошо, конечно. Но это ж на один момент, до первой стопки.
— Пусть. Хоть один момент будет красивым. Может, он больше всего и запомнится людям, — возразил Василий и обернулся к брату: — Не жалеешь, что бросил искусство?
— Иногда жалею… — сказал тот.
Мимо окна промелькнула тень. Жучок затявкал. Встрепенулась Павловна:
— Как раз управились, вон уже и гости, кажись, начинают собираться. Пойду сустрену.
Это пришла младшая дочь Груни Валентина. Полная, белолицая, с накрашенными губами, она вошла в комнату и сразу сделала ее тесной. Волосы у нее были искусно уложены мудреной «халой» — видать, ездила в Донецк в парикмахерскую. Гурины почтительно склонили перед ней головы.
— Да ну, уже начинают надсмехаться, — нахмурилась Валентина. — Хоть бы поздоровкались сначала.
— Целуем ваши ручки. — И они схватили ее руки, прижали к губам. Валентина покраснела, заулыбалась. Знала, что они дурачатся, но было приятно.
— Где же ваш муж, Валентина Ивановна? — спросил Алексей с притворным подобострастием.
— На работе, где ж. Придет позднее.
— Ах, у него важное заседание. Он, судя по твоему виду, уж не председатель ли облпотребсоюза?
— Ага, — и отмахнулась. — Да ну тебя. Как работал, так и работает мастером в цехе. То ты, наверно, уже до корыта добрался: вон живот какой наел и глаза заплыли, как у поросенка. Захрюкаешь скоро, — засмеялась и поплыла к горнице. За ней потащились двое ее ребят — лет восьми и шести. Увидела стол, дернула носом, будто нашатыря нюхнула.
Алексей посмотрел ей вслед, взглянул на брата:
— Во как! Пошутил, называется…
— Муж!.. Как хорошо одета, так, думаешь, мужикова заслуга? На мужа понадейся — голой ходить будешь. Рази теперешние мужики способны жену содержать?.. — донесся ее голос.
— Што правда, то правда, — шепнула мать Василию на ухо. — Она сама хорошо зарабатывает. Товароведом на базе служит, через ее руки какие-никакие товары проходят! Всякое начальство к ней с почтением относится: «Валентина Ивановна!.. Валентина Ивановна!..» Уважают. Да.
— Ма, а что вон там красное на хлебе наложено? Смородина? — спросил старший у Валентины.
— Икра то, — ответила Валентина.
— Дай попробовать.
— Во, сразу «дай».
— А то вон что, желтое? — указал младший.
— Апельсин. Чи не знаешь? На Новый год я ж тебе привозила из города.
— Хочу апельсина, — заныл младший.
Валентина ткнула его легонько в затылок:
— Перестань.
Мальчишка захныкал.
В сенях еще кто-то пришел, и все отвлеклись к новому гостю. Валентина оглянулась и быстро сунула ребятам по бутерброду и по паре апельсинов. Потом сняла самые крупные кисти винограда и тоже отдала ребятам.
— Идите теперь на улицу и больше сюда не лезьте, — вытолкала она их и взяла еще два апельсина, положила в сумочку — маленькому, который остался дома.
Подошел Василий, увидел разгром на столе, ужаснулся. Оглянулся на двоюродную сестру, сказал сдержанно:
— Валь, ну что же ты?.. Ведь там есть еще фрукты — для ребят оставлены. Сказала б…
Алексей услышал разговор, взглянул на стол и, поняв, в чем дело, стал дергать брата за полу: «Перестань, сейчас все исправлю…»
— А вы што, для выставки это напривозили? Гостей собираете, чтобы любоваться всем?.. — Валентина обиделась. Ей было стыдно, она начинала говорить раздраженно, громко.
— Да нет, есть и пить… Но как-то не так… Соберутся люди, сядем за стол… — старался внушить ей Василий, а Алексей все дергал его за полу. Подошли Павловна, тетка Груня, и Валентина, не сдержав себя, заорала:
— Понаехали тут культурные дужа! Повыставляли — детей тольки дразнить. Возьмите, подавитесь. — Она достала из сумки апельсин, шмякнула им в селедку, рассол брызнул во все стороны. — Пошли домой. — Она стала искать по сторонам детей и, не найдя их, направилась быстро к выходу.
— Ну зачем же так, Валя? Извини, пожалуйста. Останься… — Василий загородил ей дорогу. Алексей взял за руку, стал успокаивать:
— Ничего не случилось… Ну чего ты? Останься. Все это мелочь, быстро поправимое…
Но та рвалась к выходу. И тогда на нее прикрикнула мать:
— Валька, не выкобенивайся! Не порти людям праздник! Ты ж красоту спортила — это надо понимать. Ребяты старались, старались, делали, а ты первая пришла, все поломала. Хоть бы людям дала на красоту полюбоваться.
— Да ну какая там красота, — поморщился Алексей, боясь, что Валентина уйдет. — Пойдем, Валя, вдвоем сейчас все и наладим. Пойдем…
Валентина вернулась, он нагрузил ее апельсинами, сам взял виноград, и они вдвоем исправляли испорченный «натюрморт». А Василий потер вспотевший лоб, покачал головой, вышел на крыльцо: «Как глупо, как глупо все это вышло… И кто меня за язык дернул? Ну, что тут такого — раздала со стола детям фрукты…»
Чем ближе к назначенному часу, тем гуще повалили гости. Уже пришли все Сбежневы. Муж Груни. Он только недавно вышел из больницы, был худ и бледен. Большой нос его заострился. Пришла вторая дочь Грунина — Зина с мужем; невестка, Николаева жена — Валя; пришли братья Павловны — Платон, Гаврил и Петро. Старшие без жен, болеют ихние бабы, младший Петро — с новой женой. Первая умерла, взял другую. Маленькая, кругленькая, смазливая на личико, но глуховата, поэтому она постоянно оглядывается на всех, ловит по губам разговор, улыбается всем. Нет только брата Ивана — он сегодня в дневной смене, не смог найти себе подмену. Жена его Нина пришла одна.
Идут племянники с женами, племянницы с мужьями. Гурины многих своих родственников не узнают, некоторых просто не знают — особенно новых невесток, зятьев. Знакомятся.
Все суют Павловне свертки — подарки, целуют, говорят ей приятные слова, а она улыбается, плачет, благодарит.
Последними пришли Карпо — деверь с женой Ульяной и Неботовы. Тоже со свертками, с бутылками, со снедью.
Толпятся гости в прихожей, в сенях, мужики на крыльце курят. Благо, погода теплая, солнышко пригревает. Гостей развлекает Алексей, в партнеры взял себе зятя Ивана — Татьянина мужа.
— Иван, я вот тебя не пойму. Своя хата, а голубей не держишь. Почему?
— Таня не разрешает.
— Да кто у вас в доме хозяин? Ты или жинка? Какой же ты мужчина, если не можешь совладать с одной Танькой?
Разговор услышала Татьяна, откликнулась:
— Натравливай! Вместо того чтобы пожалеть сестру, так он натравливает.