Родная окраина — страница 35 из 68

1

Отрезанные низы колхоз так и не взял. Внутри поселка узкая полоска земли вдоль извилистого ручья была неудобна для обработки: трактор туда не загонишь, а лошадей в колхозе не было. Так и остались на весь сезон незасеянными самые лучшие куски огородов, заросли буйным бурьяном. Правда, не у всех, кто был посмелее, тот вскопал бывшие свои отрезки и вырастил на них помидоры, капусту, огурцы. Иван же не решился на такой шаг — побоялся вступить в конфликт с местными властями, тем более что у него в сарае тогда еще похрюкивал незаконный поросенок. Да и нужды большой не было: выросли помидоры и на грядке, которую он вскопал на месте бывшей клуни. И устал он от всего этого, охота что-либо делать притупилась, как у больного. Если бы не семья, не больная жена, так пропади они пропадом — и хозяйство все, и огород…

Тем не менее маялся Иван первое время без животных, не знал куда руки приложить. Особенно когда после ночи на двое суток сменялся. В первый день теперь, как и Саня Непорожний, Иван отсыпался, а на второй — слонялся по двору, ломал в сарае закутки, убирал что-то, прибирал…

— Сходил бы на станцию, — просила его мать, желая занять его чем-нибудь. — Купи в магазине молока, хлеба.

— А мое это дело? — огрызался Иван сердито.

— Ну а чье же? Та больна, я стара, дети малы…

— Гришка уже большой — сбегает.

— Дак чем так маяться, сходил бы, развеялся. А ребенок уроки поучил бы.

Брал сумку Иван, шел «на промысел». Приходил злой: в очередях настоялся, продавщица обхамила, — не нравилось ему все это.

Даже Гришка без скотины тосковал. То была и у него забота: уроки выучил — делал что-то по хозяйству, потом бежал на улицу. А тут пустота какая-то образовалась. Однажды он принес домой охапку сена, думал, похвалят, а его чуть ли не отругали.

— Где взял? Зачем принес? — напустился на него отец.

— На дороге поднял. Колхозная машина везла, а оно всю дорогу падает и падает. Я и подобрал. Гляди какое хорошее! Пахучее! — он уткнулся лицом в сено, крякнул от удовольствия.

— Ну, и куда его? Брось возле крыльца — ноги вытирать.

— Сеном ноги вытирать? — удивился Гришка и посмотрел укоризненно на отца. Тот отвернулся, ушел в хату, а Гришка отнес сено в сарай и спрятал его в дальний темный угол.

Вечером спросил у отца:

— Па, а может, уже можно выручить нашу Машку?

— Сходи да и узнай, — буркнул Иван недовольно.

Гришка рассердился:

— А что? Вот вырасту, заработаю денег и выкуплю!

Романовна заулыбалась ласково, и Зинка, сестренка, сразу подобрела к Гришке, запела:

— И у нас опять будет молозиво, а потом свое масло! — Посмотрела на брата, добавила: — И сырво… сывро… ну, эта… сывроточка… Сы-во-рот-ка…

— Сколотана, — поправил ее Гришка.

— Ага, сколотанка! Ты ее любишь!

До весны кой-как дотянули. Не успела земля отойти, набросился Иван на огород — копает, рыхлит землю, граблями ровняет. Гришка рядом с ним, помогает. Иван поджеливает его, отберет лопату, встромит в землю, а ему даст задание:

— Соскреби вон бурьян да ботву прошлогоднюю и сожги.

Жечь костер для Гришки — лучшего занятия не надо. Тут же и картошку, уцелевшую от зимних морозов в земле, соберет, в горячий пепел набросает. На дымок прибежит н Зинка, собирает сухие былинки, бросает в огонь. А когда поспеет картошка, едят ребята ее с удовольствием, перемажутся золой, усы наведут, но их за это никто не ругает. Отец «перекур» устроит и вместе с ними ест картошку, похваливает.

Так в несколько дней и вскопали огород до самого ручья, даже тот участок прихватили, что поссовет отрезал, — не пропадать же опять хорошей земле.

Вышел на огород с лопатой и сосед Непорожний. Одет он по-спортсменски: новенькие кеды, спортивный темно-синий костюм с белыми каемочками на воротнике и рукавах, на голове — вязаная лыжная шапочка с помпоном на макушке.

— Не боишься? — спросил он у Ивана, кивнув на вспаханный низ.

— А чего бояться? Волки в бурьяне заведутся — их надо бояться, — сказал Иван, очищая лопату от налипшей грязи.

— Труд пропадет, не боишься?

— Э, где наши труды не пропадали — подсчитал бы кто! — Иван воткнул лопату в землю, присел возле копанки — принялся мыть руки. — А ты боишься?

— Не знаю, что делать, — признался Непорожний и почесал у себя за ухом.

— Решай сам, я тебе не подсказчик. Вон люди в прошлом году не побоялись, вскопали, и ничего. Капустки себе насолили, да еще и нам продали.

— Оно ведь как бывает… Люди воруют — ничего, а ты полез — тут же поймался.

— То так! — согласился Иван. — Как с молоком обходишься?

— Да так же, как и ты. У бабы спрашивай. Пораньше встанет — купит. Дороже, правда, стало у колхозников.

— А в магазине бери.

— Там очереди. Да и перебои бывают. С молоком еще ничего, с мясом — хуже.

— Ну, вот… А говорил…

— Что я говорил?

— Зато улица теперь чистая, в туфельках можешь и в темноте пройтись, не запачкаешь, — кивнул Иван на сине-белые кеды Непорожнего.

— Злой ты, Иван: до сих пор помнишь. Я, что ли, во всем этом виноват?

— Не ты, — сказал сердито Иван. — Но похожие на тебя… Сидит такой в конторе, придумает идею: тут ограничим, тут отрежем, тут закроем, а там откроем — ух, как потечет! Отрезали, ликвидировали, открыли, а оно и не капает. И с огородом так же. Кому вот польза, што огороды отрезали? Как кажуть: ни себе, ни людям.

Ничего не сказал Непорожний, но копать низ не стал, поосторожничал. Да и сыро еще было на низу. Пусть подсохнет, а там видно будет.

2

Иванов труд все-таки пропал. Купил он рассады, выждал, когда основательно потеплеет, и в свободный от работы денек пошел на огород. Но еще от сарая увидел: шагает кто-то поперек огородов с двухметровкой — меряет, а за ним двое то и дело кланяются земле — колышки забивают. За этими тремя, чуть приотстав, медленно двигалась еще группа мужиков. Иван бросил на землю рассаду, тяпку, спустился ниже по огороду, подождал землемеров, спросил:

— Што это вы за линию тянете?

— У них спрашивай, — землемер кивнул на отставших мужиков и пошагал дальше.

А когда подошли остальные, Иван не успел даже ничего спросить у них, как из толпы выскочил знакомый уже Ивану уполномоченный, закричал сердито:

— Вы зачем вскопали низ? Кто вам разрешил самовольничать?

— Он же все равно пропадает, — сказал Иван. — В прошлом году бурьян рос.

— По-вашему, «пропадает». Вон в поле, на выгоне, тоже сколько земли «пропадает», так, может, вы и там себе вскопаете? «Пропадает». Вы знаете, что бывает за самовольный захват государственной земли?

— Не знаю, — сказал Иван.

— Так узнаете! У вас сколько соток?

— А я мерил?.. Когда низы отрезали, сказали — десять оставляют.

— Десять! А положено шесть.

— Кем положено?

— Решением поссовета.

— А то куда? Под бурьян?

— А то пойдет под огороды рабочим и служащим, которые живут вон в тех больших домах и не имеют своих участков, — указал уполномоченный в сторону станции. — Понял? Им нужны огороды?

— Не знаю… Мне никто не жалился.

— А нам жаловались. Возьмите лопату и прокопайте канавку — межу сделайте позаметнее и не переступайте ее.

— И так запомню.

— Вот и запомни, и на чужое не лезь.

Иван проводил землемеров, вернулся во двор, поднял тяпку, рассаду, понес на крыльцо. Из хаты вышла Генька, сощурилась на свету после темной комнаты, улыбнулась:

— Ой, какое солнышко, яркое и теплое!

— А ты куда? Зачем вышла?

— К тебе. Помогать.

— Помощница… Еле на ногах стоит, а туда же — помогать… Посиди вон у затишку, — он поддержал ее за руку, пока она спускалась по ступенькам.

— Ничего, мне хорошо уже. Подвигаться хочется.

— Ну и двигайся вот тут по двору.

— С тобой пойду.

— Куда?

— На низ.

— Нечего там делать… Помогли уже без тебя.

— Кто?

— Землемеры из поссовета… отрезали огород еще. И предупредили, чтобы не лез на чужое.

Генька оглянулась на огород, потом на Ивана, сказала:

— Ну и не горюй…

— А я и не горюю… Нехай отрежуть его хоть по самый порог, если им так надо.

— Как люди, так и мы… — Подумала, предложила: — А может, написать куда повыше да пожалиться?

— Какой из меня писака?.. Непорожний смог бы, да только не станет он это делать, побоится. Если бы на меня заявление настрочить — тут он живо… Ладно. Ты гляди не простудись.

— Не… Тепло!.. Поживу!..

Но не долго пожила Генька. Осенью ее не стало.

3

Схоронил жену Иван и сразу сник как-то: голову ниже носить стал, замкнулся. То был не очень разговорчив, а теперь и совсем замолчал. Мать к нему подступалась, пыталась поднять его дух:

— Ну, што ты так убиваешься? А то лучше было, как она мучилась, бедная? Теперь хоть мучиться перестала. Оно ж устроено так: все живут-живут и умирают. Вон отца вашего когда еще схоронили… У кого на роду написано…

Иван молча отмахивался, хватит, мол, причитаний, поднимался, выходил во двор, искал себе какое-нибудь дело, но все валилось из рук.

Другой раз Романовна подступала к нему с другой стороны, построже:

— Хватит тебе изводить себя! Што ж теперь делать? Не вернешь. А жить надо. Вон об них думай, у тебя их двое, — указывала она на детей.

— А я што?..

— А то! Мужик ты или нет? В руки возьми себя и не распускайся. Не ты первый, не ты последний. Пройдет время, найдешь себе другую.

— Еще чего! — решительно возражал Иван.

Смерть Геньки ни для кого не была неожиданной, все видели, что она не жилец на этом свете. И Иван ждал этой развязки со дня на день, но когда она пришла, он все равно ощутил ее как удар. Поэтому приходил он в себя долго и трудно. Больше года прошло, пока он стал выпрямляться.

Как-то спросил у ребят:

— Ну, што, дети, плохо вам без матери?

Зинка кивнула в ответ, а Гришка насторожился, чуял, что неспроста об этом заговорил отец: слышал не раз разговоры взрослых и боялся, что вдруг отец склонится к ним, поддастся и приведет в дом другую мать. А другая — это значит, мачеха, а раз мачеха — значит, злая. Про добрую мачеху Гришка никогда не слыхал и не читал.

— Почему молчишь, Гришка? Может, поискать нам другую?..

— Не надо… — сказал Гришка. — Так будем…

— Так плохо. Она б вам обед варила, стирала…

— А нам и бабушка варит и стирает.

— Бабушке тяжело, она уже старенькая… — Иван посмотрел на мать. Та подхватила его мысль:

— Што правда, то правда: остарела я уже, трудно мне…

— Мы помогать будем.

— Чую, умру я скоро… Тогда как вы будете?

— Ну вот — сразу умирать! — поморщился Иван.

— Дак чую я, сынок. Сердце зайдется-зайдется, вот-вот остановится. Посижу — отпустит, а на лбу пот выступит, и в глазах потемнеет. Нет, скоро и я пойду по Гениной дорожке…

На этом первый разговор не кончился, он продолжился вечером, но уже без ребят.

— Нашел, што ли, кого? — спросила мать.

— Да набивается там одна… — сказал Иван неопределенно.

— Ты гляди, с бухты-барахты не бери. Присмотрись, будет ли она хозяйкой, станет ли детям матерью.

— А кто ж ее знает.

— Ты знать должен. Кто она — разведенка, вдова или девка? Из наших или пришлая?

— Вдова. Работает конторщицей. Мужика ее задавило, на горке работал. А живет она на Куцияре.

— Дети есть?

— Нема.

— Плохо. Своих нема — чужих не примет.

— А наоборот разве не бывает: своих приведет и все только для них, а чужих отпихивает?

— И так бывает… В конторе, говоришь, работает? Ученая, значит. Такая хозяйством заниматься не будет.

— Какая там она ученая! С вагонов номера списывает да документы подбирает.

— Ну, гляди, не промахнись. На меня уже надежа плохая, сам видишь.

Больше разговор на эту тему не возникал, будто все обошлось. Но вдруг однажды Иван приехал вечером с работы не один. Открыв дверь, он пропустил впереди себя женщину в цветастом, но неярком платочке, завязанном слабым узлом у подбородка, в голубой курточке на «молнии». Росточком она была чуть пониже Ивана, круглолица.

Романовна как взглянула на нее, так сразу мысль обожгла: «Ой, молодая-то… Куда он такую?..» А гостья, застенчиво улыбаясь, протянула ей руку, сказала:

— Здравствуйте, мама… Зовут меня Нина.

— Здравствуй, дочка… Имя хорошее, ласковое.

С детьми поздоровалась не за руки, а так, потрогав их: Гришку за плечо, а Зинке пригладила челочку. И остановилась посреди комнаты, обращаясь ко всем сразу:

— Вы простите… — она развела пустые руки в стороны. — Мы прямо с работы. Даже не переоделась, без гостинцев… Ваня настоял вот… Привез на смотрины…

— Ниче, ниче… — сказала Романовна. — Оно и лучче, какая есть, без прикрасу. Раздевайтесь, повечеряем вместе. Раздевайтесь, умывайтесь. Вань, покажи, где у нас рукомойник.

За столом беседа клеилась туго, не знали, о чем говорить. О чем хотелось бы спросить — не спросишь так просто. Дети сидели хмурыми, особенно Гришка. Зинка, глядя на него, тоже куксилась. Нина пыталась разговорить всех, особенно детей:

— Вы что же так плохо едите? Не вкусно? А по-моему, очень вкусно бабушка все приготовила. Мне нравится.

— Они не голодные, — вступилась за них бабушка, — недавно ели.

— Ну, а не голодные, чего ж за стол садиться? Нечего людям аппетит портить, идите займитесь своими делами, — прогнал их Иван.

Когда дети ушли, Нина заметила:

— Ну, зачем ты так, Ваня? У них обида останется, подумают — из-за меня их гонят.

— Ну да, смотреть еще, что они подумают! Ремня им…

— Ой, какой ты строгий!..

После ужина Иван пошел Нину провожать и вернулся, когда дети уже спали. Мать же не ложилась, ждала.

— Ну, как? — спросил ее Иван.

— Да вроде ничего. Разговаривает хорошо. Молодая только.

— Какая там молодая! На четыре года всего младше меня. Просто маленькая собачонка до старости кутенок.

— Ну, а она что говорит? Не испугалась? Хомут какой на себя берет.

— Нет, не испугалась. Я спрашивал. Говорит: все понравились.

— А понравились, так нечего тянуть. Сходитесь.

— Вот после ночи на двое сменюсь, и перетащимся.

— С богом.

В кровати заворочался Гришка, зашмыгал носом.

— Не спишь, что ли? Ты чего рассопливился? — спросил Иван, присев к нему на край постели.

— Не надо ее…

— А кого же надо?

— Никого…

— А может, я все-таки лучше знаю, што мне делать? Или как? Ты большой уже, и я скажу тебе, как взрослому человеку… Ты должен понять: так надо. Вам же лучше будет. Была бы мать жива… Но ее ведь не вернешь.

— Ну и эту не надо…

— Знаешь, в доме покамест я хозяин. Не будешь слушаться, грубить будешь — ремня схлопочешь. Понял? А пока договоримся так: поживем — поглядим. Не будет клеиться — поломаем все к черту. Попробуем, а?

Гришка молчал.

Когда через два дня Иван привез на тачке и втащил в хату два больших оклунка, чемодан и еще порознь разную мелочь — резиновые сапоги, кастрюлю, ведро, — Гришка стоял в дальнем углу и смотрел на все это исподлобья. Зинка держалась за бабушкину юбку и с любопытством следила за происходящим.

Вытерев рукавом пот со лба, Иван вывел наперед Нину, сказал:

— Ну вот, дети… Она вот будет вам матерью. И зовите ее мамой.

Нина держала обеими руками белый пластмассовый приемник «Spidola» и застенчиво улыбалась.

— Сразу, наверное, трудно?.. Можете звать просто: тетя Нина. Пока привыкнете…

— Нет, — сказал отец. — Давайте уж сразу привыкать. Потом труднее будет переиначивать.

Нина подошла к Гришке, протянула ему приемник:

— Это тебе, Гриша.

Тот взглянул на мачеху, потом на отца.

— Ну, чего насупился? — весело сказал Иван, — Бери, раз дают. Да скажи «спасибо». Вообще-то, такой дорогой подарок надо заслужить…

Гришка взял приемник, буркнул:

— Спасибо… — И поставил его на стол.

— Он работает, — Нина включила приемник, неожиданно громкая музыка вдруг вырвалась наружу, и она тут же выключила его. Потом Нина открыла чемодан и достала оттуда куклу. — А это Зине. Будет твоя дочка. Ты будешь моей дочкой, а это — твоя. Смотри: когда она ложится спать, глазки закрывает, а когда встает — плачет, — и Нина покачала куклу, та запищала. Зинка заулыбалась кукле, прижала ее к груди.

— Что надо сказать? — напомнила бабушка.

— Спасибо…

— Ну, вот и вся свадьба, — заключил Иван.

— Дай бог вам счастья, — Романовна перекрестила Ивана и невестку. — Живите…

4

Женившись, Иван облегченно вздохнул: он думал — залатал в своей жизни самую большую дыру. А остальное все приложится, время сделает свое дело: что-то забудется, что-то срастется, что-то сгладится. Со временем дети привыкнут к Нине, характеры матери и жены притрутся, да и сами они между собой станут ближе, и все пойдет своим чередом.

Но вживание нового человека в семью проходило трудно. Шло время, а ни Гришка, ни Зинка ни разу не назвали Нину не только мамой, но даже тетей. Ухитрялись как-то обходиться без обращения к ней, хотя она всеми силами старалась расположить их к себе.

Отстраненная от домашних дел, Романовна тоже почувствовала себя лишней в доме, ненужной и заскучала, сникла. То все на ней держалось, то хлопот столько было — суток не хватало, и вдруг она оказалась не у дел, будто ее до времени насильно, хотя и с почестью, вытолкнули на пенсию. Захочет найти себе дело, возьмет тряпку пол подтереть, а Нина тут как тут:

— Не надо, мама, я сама сделаю.

Та вроде от чистого сердца, а Романовне кажется, что снохе не по нраву свекровья работа, и копится в душе обида. Все чаще стало прихватывать сердце. Однажды она ойкнула, опустилась на стул и больше не поднялась.

А через неделю после похорон Романовны пропал Гришка — убежал из дому. Прихватил из комода деньги — шестьдесят рублей — и исчез.

— Ну почему он меня так невзлюбил? — сокрушалась Нина. — Ведь я его не то что пальцем не тронула, слова резкого ни разу не сказала.

— Вот и зря, — бросил Иван сердито.

— Один раз только… Как-то взяла его курточку постирать и нашла в карманах табак и деньги… Деньги, знаешь, какие, мелочь, и вся в грязи. И медный пятак… Играет, значит, на деньги, в разбивалочку. Я ему только и сказала: «Гриша, не надо курить и играть, это до добра не доведет».

— А он што?

— А он: «Нечего, говорит, по карманам лазить. Не твое дело».

— Вот стервец! На «ты» назвал? Што же ты мне сразу не сказала? Ну погоди, паршивец, вернешься!..

— Думаешь, вернется?

— А куда он денется? Проест деньги, голод пригонит. Воровством долго не прокормится. Или милиция найдет.

Гришка еще был в бегах — почти такой же номер выкинула Зинка: не вернулась домой из школы.

— Да што же это они со мной делают? — закричал Иван. — Разве я железный? Ведь так можно с ума свихнуться!

— Успокойся, Ваня, — утешала его Нина. — Это я виновата…

— При чем тут ты? Ну, при чем тут ты?

— Я, я… Пришла в дом, и, как от черной чумы, все сгорело: года не прошло, мама умерла, дети разбежались… Я, я во всем виновата. Люди так и будут говорить. Уйду я, Ваня?..

— Еще чего придумала! Давай и ты беги! А мне што делать? В петлю?

— Ну, что ты?..

— Не наговаривай на себя: мать больной была ишо до тебя, сердешница. А Гришка набегается, прибежит. Какой же это мальчишка, если он не убегал из дому? От родных матерей и то бегают. А эту Зинку я сейчас пойду и приведу. Она у тещи, у Генькиной матери, больше ей некуда бежать.

Зинка действительно оказалась у своей бабушки. Иван сделал выговор теще, чтобы она не поощряла такие поступки детей: дома их никто не обижает. Все это детская блажь, результат бабских судов-пересудов. Он не против, чтобы дети ходили к бабушке, но пусть все это будет делаться умно и с ведома и разрешения родителей.

И хотя было уже поздно и Зинка уже лежала в постели, Иван не оставил ее ночевать, хнычущую и упирающуюся потащил домой. По дороге, сдерживая себя, старался спокойно выяснить причину побега дочери!

— Она тебя ругала, била?

— Не…

— Есть не давала?

— Давала…

— Ну а что она тебе сделала такое, што ты обиделась на нее?

— Ничего…

— Почему же ты убежала?

— А почему она у нас живет?

Иван в ответ только крякнул. Помолчал, набрался духу, стал разъяснять дочери, что к чему. Поняла та что-либо или просто смирилась, но больше не убегала.

А вскоре милиция и Гришку поймала. Но укротить его не удалось: в школу ходить он наотрез отказался и сказал, что дома жить все равно не будет. Тогда Иван попытался устроить его в Ясиноватское железнодорожное училище, и жить Гришка стал в общежитии. Теперь Иван раз, а то два раза в неделю проведывал его, привозил домашних харчишек. Гришка в училище прижился, не дурил, и Иван немного успокоился за него: может, выдурится парень, найдет свою дорогу в жизни. Однажды спросил у него:

— Ну а что же домой, так и не придешь?

Гришка двинул плечами, нагнул голову.

— Не тянет?

— Тянет… — признался тот.

— Так в чем же дело? Тебя из дому никто не гнал. Она… — Иван хотел сказать «мать», но язык не повернулся, и он сказал: — Она заботится о тебе, — он кивнул на узелок с харчами. — А?

— Стыдно… — выдавил из себя Гришка.

— Стыдно — это хорошо! — обрадовался Иван. — Стыд — это, сынок, главное в человеке. Совесть, честность… без этих вещей человек не человек, а так, балласт. — Он помолчал. — А домой приезжай. Когда-то надо решиться и приехать. У тебя там сестра, отец… Да и она не враг тебе. Ты должен понять и меня. Разве я не хотел бы, чтобы мать жила… А случилось вот… И бабушки не стало. Ну, и как бы я жил один?

У Гришки на глазах вдруг навернулись слезы, он отвернулся, чтобы скрыть их от отца.

— Ладно, не надо… — у Ивана тоже защекотало в носу, он полез за платком. Высморкался, сказал бодро. — Одним словом, приезжай. Хочешь — в выходной, а хочешь — в любой день, когда время выберется. Приезжай, а там поглядим, как нам дальше жить.

Приехал Гришка домой в воскресенье, когда отец гулял вторые. Вошел во двор, увидел: все на огороде, картошку убирают. Отец копает, а Нина с Зинкой подбирают. Навстречу Гришке выбежал Букет, бросился ему на грудь, заскулил радостно, облизал ему губы, щеки, еле отбился от него Гришка.

— Да ну, перестань!.. Перестань, — отталкивал он Букета, а потом обнял его крепко, потрепал за мохнатый загривок, отпустил. В сарае взял лопату и пошел на огород.

Первым его увидел Иван, бросил копать, сказал:

— Во, еще помощник идет!

Зинка кинулась навстречу брату, прижалась к нему, а потом взяла его за руку и привела к родителям, словно маленького. Гришка, смущенно улыбаясь, сказал «здравствуйте» и встал рядом с отцом, принялся терзать бурьянину лезвием лопаты.

— Гриша, а ты вырос! — удивилась Нина. — Смотри, уже выше отца стал!

Иван взглянул на Гришку, кивнул подбадривающе:

— Он еще вверх растет, а я уже вширь и вниз.

— Ты, может, есть хочешь, Гриша? — спросила Нина. — Пойдем покормлю, а потом уже работать будешь.

— Нет, я завтракал…

— А то пойди, — сказал отец.

— Не хочу. — И добавил: — Сначала заработать надо.

— Тоже верно. А ты, мать, все-таки иди — обед готовь. Мы тут и сами управимся, — распорядился Иван.

Вдвоем они быстро докопали картошку, потом уже втроем так же дружно подобрали ее и перенесли на крыльцо — рассыпали для просушки.

Постепенно Гришка освоился, рвался все помогать то отцу, то мачехе — не мог сидеть без дела. Охотно остался ночевать.

— Там не будут искать? — спросил отец.

— Нет, я предупредил коменданта.

Рано утром они вместе с отцом шли на рабочий поезд. По дороге отец спросил!

— Может, вернешься домой? Чего по общежитиям скитаться? Надоело небось?

— Привык уже… Там ребята.

— Дома-то лучше.

— Потом, — сказал Гришка. — Кончу вот…

— Ну, гляди. Надумаешь, вертайся в любой день.

После этого приезда Гришка часто стал наведываться домой, но вещички свои перетащил только после окончания училища.

Закончил он его хорошо и тут же пошел учиться дальше — на машиниста, как и было когда-то задумано в детстве.

К этому времени и Зинка закончила семилетку, поступила в швейный техникум в Донецке. Сначала она ездила ночевать домой, а потом нашла там себе «угол» и стала приезжать только в выходные. «Ну, дети, кажется, определились!» — думал Иван, довольный их рвением к обретению специальности. Правда, они еще не встали на собственные ноги, приходилось им помогать, но это уже было не в тягость: зарабатывал Иван хорошо, да и огород, хоть и обрезанный, но помогал прилично — своя картошка, свои овощи.

5

И годы с этого времени для Ивана потекли как-то легче и незаметнее. Вроде и не заметил, как выросли дети. А они выросли.

Гришка уже ездил помощником машиниста на тепловозе, женился. Зина живет в городе — тоже уже замужем, в гости с мужем приезжает, и когда соберутся все, Иван любуется детьми: красивые, рослые, крепкие и веселые. Вспоминают прошлое — смеются над собой: как дурили, как учиться не хотели, как из дому бегали, как тетю Нину не признавали.

— Чего уж там вспоминать! — весело отзывалась Нина, собирая на стол. — Дети есть дети, их понять можно. Сама без матери росла, мачеху не любила. Но и было за что — злая была.

— Вы у нас хорошая! — Зина обнимала ее за плечи. — Это мы к вам были несправедливы.

Зина — пышная блондинка, у нее современная прическа, модное платье — своя работа, ногти сверкают красным лаком. Зина намного крупнее Нины и относится к ней покровительственно, как большая к маленькой.

— Все, все прошло и быльем поросло! — говорит ей Нина. — Теперь бы внуков нам подбросили, а то мы с дедом скучаем.

— Будут! — заверяет ее Зина и смотрит на брата, ждет подтверждения. Гришку эти разговоры смущают, и он отмахивается от них:

— Больше не о чем говорить?..

Ивану нравится Гришкина застенчивость. Ему тоже хочется поучаствовать в общем разговоре, и он обращается к Гришке:

— А чего это ты такой стыдливый стал? Я помню, ты рано начал женихаться! Помнишь, как ты корову заставлял свой чуб зализывать?

— О, вспомнили! — и Гришка машинально пятерней отбрасывает свой льняной чуб со лба, обнажая залысинку на левой стороне лба.

— Да вот же, до сих пор зализано, — не унимается Иван и показывает пальцем на залысинку. Все смеются, хотя и не верят, что так было на самом деле.

— А я и не отказываюсь, — говорит Гришка и вспоминает: — Машка у нас была. Умная корова! Она только что не разговаривала, а так все понимала.

— И удойная была: много молока давала, а молоко вкусное и густое, как сметана, — добавляет Иван.

— Вот бы попить парного молочка! — вдалась в воспоминания и Зинаида. — А Гриша любил пить сколотину. Помнишь?

— Помню. А еще я любил домашнюю колбасу!

— Ты гляди, все помнят! — удивляется Иван. — Я и то уже забыл, какая она, домашняя колбаса.

— А я помню! И запах, и вкус помню! — сказал Гришка и слюнку проглотил.

— Па, а почему вы ничего не держите? Сейчас же разрешают. На пенсии делать все равно нечего. Так бы хорошо было! А? — Зинаида подсела к отцу, смотрит ему в глаза.

— А помогать будете?

— А что помогать?

— Ну как же… Корм добывать. — Иван подумал, сказал: — Корову трудно, конешно, а поросенка можно бы завести. Огород весь, до самого низа, вскопать, насадить картохи, бураков, гарбузов, кукурузы.

— Ну, а в чем же дело?

— Да в том… Огород же надо вскопать, посадить, а потом полоть, поливать, убирать? Нам с бабкой не осилить весь. Мы еле управляемся с тем, што нам когда-то оставили. У меня уже вот какой помощник, — он кивнул на палку, на которую опирался подбородком. — Без нее не сяду, без нее не поднимусь — радикулит. Поможете с огородом управиться, мы уж, так и быть, возьмем на себя содержание: будем кормить, ухаживать.

— Когда же нам? — Зинаида разочарованно опустила уголки рта. — Мы же работаем.

— А мы не работали? Работали и это дело успевали. Вот вы вспоминаете — приятно вам, а што ваши дети вспомнят? Они же ни вкуса, ни запаха такой еды и знать не будут. А поросенка да корову только на картинках увидят.

6

С огородом, «огрызком», как называл его, Иван управился до Майских праздников. Стояла теплая погода, и они с Ниной успели посадить все, что хотели. А сажали они на этом клочке все — от необходимой, как хлеб, картошки, до гороха, которому место обычно отводилось вдоль тропинки. Для моркови, помидоров, огурцов вскапывали отдельные грядки, а свеклу и тыкву разбрасывали по картошке — для экономии и земли и труда: картошка уберется, а тыква и свекла еще будут расти. Потом уберутся огромные толстопузые тыквы, начнутся осенние туманы, а свекла все еще будет зеленеть, наливаться, вроде только теперь-то она и заживет по-настоящему. Огороды уже начнут в зиму копать, а она все будет буйствовать. Так и копают: вокруг нее, осторожно, оставляют землю нетронутой — пусть растет, пока растется, придет и ее пора…

Иван воткнул лопату в землю, сказал свою обычную присказку:

— Ну, вот и кончили… Уродися все, штоб и нам, и людям. — Потер поясницу, сказал Нине радостно: — Во, и радикулит куда-то пропал! Видела, какая лечебная процедура для него нужна? А врачи голову ломают, не знают, чем его лечить.

— Не хвастай, — поосторожничала Нина. — Вечером еще взвоешь.

— Не взвою! — храбрился Иван. — Я же чую. Главное — его надо беречь от холода и сырости. И побольше вкалывать вот этим инструментом, — он потряс лопатой и вскинул ее на плечо.

— Так, может, вскопаем внизу еще грядочку под помидоры? На ребячью долю?

Иван посмотрел на огород за давней бороздой — он до самого ручья серел прошлогодним бурьяном. С тех пор им так никто и не воспользовался. Поселковые отказались от этих огородов — далеко, неудобно. Да и не по ним такие участки: эта земля хороша для помидор, огурцов, капусты, за которыми нужен постоянный уход, которые требуют каждодневного полива. А разве будут они этим заниматься? Им что-нибудь попроще, что-нибудь такое, что весной посадил, а осенью убрал. Или садик с кусточками каких-то ягод. Кое-кто из них, правда, накинулся было на эти огороды, но быстро остыли и забросили.

Посмотрел Иван на огород и вздохнул!

— Да можно было бы… Только видишь, какие они сами, эти ребята… Им же будто ничего не надо.

— Как не надо? Надо. Зима придет…

— Конечно, надо! Только давай! А вот помочь никто же не приехал ни разу. А мне это не нравится. Они не хотят, а почему мы будем на них пупки рвать? Не маленькие уже, пусть сами…

— Не маленькие, но молоденькие, им пожить хочется легко.

— Легко-о-о! — протянул Иван. — Ишь ты! Ты разве не хочешь легко пожить? Я тоже хочу. Дак мы ж, я думаю, и заслужили это? А она все равно не получается, легкая жизнь. А што они? Не успели еще на ноги встать, уже давай легкую. А трудную кому? Опять нам? Да дело-то не в этом, пусть нам — мы привыкшие. Не нравится мне все это и помогать им в этом не хочется.

— Ну, че уж ты так-то на них? Они работают, не лодырничают. Не пьют, как другие. А что до огорода да до скотины равнодушны… Время такое.

— При чем тут время? От земли в любое время нельзя отворачиваться: она кормит. Ладно, поглядим. Завтра вот поприедут, соберутся все после демонстрации, может, потолкуем. А вообще, у меня есть думка, — Иван окинул взглядом весь огород. — Вот эту верхнюю часть засадить бы садом! Яблоки, груши, сливы, крыжовник, смородину и все такое. Может, даже виноград разведу. Вон Карпо Гурин развел — получилось. Правда, за ним уход большой нужен, знать надо… Но с виноградом потом, а пока вот это. А нижнюю часть и сам низ оставить под огород.

— Сад? — удивилась Нина. — Когда же он вырастет? Вон есть возле хаты — хватит.

— Разве то сад! Я посажу отборные сорта! А вырасти — вырастет. Это если не сажать — долго ждать, а посадишь — так и не заметишь, как он и вырастет. Деревья, как дети, растут быстро и незаметно. Лет через пять уже начнут плодоносить. А к тому времени и внуки подрастут. Чем их приманишь? Молочком? Нету его. Фруктами, ягодками… Приедут и будут пастись в саду. Приманка.

— Ой, фантазер ты, Ваня! Неугомонный.

И Иван воспринял эти слова как похвалу с ее стороны, как одобрение своих планов.

Поставил Иван инструмент — тяпку и лопату — в угол сарая, там же взял метлу и, не заходя в дом, вымел начисто весь двор. Вышел на улицу и там тротуар почистил. Потом достал из погреба ведро недавно привезенного белого песка, посыпал им и на улице, и во дворе, стволы деревьев побелил разведенным мелом, и сразу парадно стало, празднично.

7

На другой день думали к обеду, а оно уже с утра приехали дети: Григорий с женой, Зинаида с мужем и сыном Николкой — сосунком еще. Криклив, неугомонен, а возьмет на руки «баба Нина», заулыбается своим беззубым, как у старичка, ртом, показывает красные десны. Хороший мальчонка — тяжелый. Опередила Зинаида Григория. Но и тот не отстает, уже заметен животик и у его синеглазки, как про себя зовет Иван невестку.

Приехали, городских гостинцев привезли: колбасы, сыру, выпивки. Гришка сунул отцу бутылку «Столичной», а Зинаида свой коньяк выставила на стол — нарочно, чтобы все видели. Любит прихвастнуть, водится за ней такой грешок. Да пусть, не велика беда: женщина, да к тому же молодая, рада, что живет в достатке.

Иван взял коньяк, стал изучать красивую наклейку:

— Три звездочки… Это што такое означаеть?

— Трехлетней выдержки, — охотно пояснил зять.

— Ох ты! — удивился Иван. — А у меня больше трех недель не выдерживается. Хоть свое, хоть купленное, как бы далеко не спрятал, все равно не удержишь: сразу и повод находится, и компаньоны. А это сахарная голова нарисована? Его из сахара разве делают?

— Нет, это гора Арарат — символ Армении.

— На сахарную голову похожа. Раньше, я еще помню, сахар такой был. Конусообразная глыба такая и завернута в синюю бумагу. А крепкий был, молотком бей — не разобьешь, только искры летят. «Сахарная голова» почему-то назывался.

— Эй, дед, хватит бутылкой любоваться, давай помогай, — прикрикнула на него Нина. — Достань из погреба картошки и начисть. А я пока мясом займусь, — засуетилась Нина — принялась готовить обед.

Дочь и невестка переоделись, оттеснили Ивана, отобрали у него нож: «Иди, дед, погуляй, сами управимся». А ему то и надо, повел ребят во двор сооружать стол в садике под деревом: тепло ведь на улице, будто летом. Тихо. Деревья цветут — вишня вся в белом, пчелы в ней как в улье гудят.

Соорудили под вишней стол, стулья вынесли, на них удобней сидеть, чем на скамейках. Справились — делать нечего. Тогда Иван метнулся в погреб и вынес оттуда бутылку под мышкой, а в руке, как в блюдце, три соленых помидора. Положил помидоры на край стола, кивнул Гришке:

— Пойди укради три стопки, чтоб бабы не видали. Спробуем мой «Арарат», шо тут у меня получилось. Может, его вылить надо, пока не поздно.

Гришку не надо долго упрашивать — побежал. Зять — городской парень, инженер с металлургического завода, ему нравится вся эта деревенская простота тестя, он улыбается, берет в руки бутылку, рассматривает этикетку.

— А в чем тут секрет? — спросил он. — «Столичная»?

Иван ухмыляется:

— Не, не столичная, наша, периферийная. — И подмигнул.

— Такая чистая! — удивился зять.

Гришка принес стопки, налили.

— С праздником! — сказал Иван, и, чокнувшись, они быстро выпили, будто и в самом деле боялись, что их кто-то застанет за этим делом. — Ну как? — спросил Иван.

— Хороша! Крепкая! — похвалил Гришка.

— Ну надо же! — продолжал удивляться зять. — Главное — чистая и запаха не чувствуется.

— Значит, одобряете? Всё! Оставляем на месте до обеда.

Закусили помидорами, высосали их со смаком. Иван съел свой целиком, у зятя осталась кожица, и он не знал, куда ее деть, оглядывался по сторонам. Иван помог ему:

— Да брось вон на землю, шо ты носишься с ею?

Повеселели, разговорились.

Гришка вспомнил что-то, побежал в дом. За ним вскоре ушел и зять — магнитофон настраивать: привезли с собой.

8

От нечего делать Иван взял палку, вышел за ворота. Там, возле дома Непорожнего, мужики уже дулись в домино, «забивали козла». Иван не любил эту игру, ворчал про себя на мужиков, когда они и в будний день, и в праздник, вот так убивали время. Когда же это было, чтобы мужику делать было нечего? А теперь сидя-ат… И этот лоботряс с ними, Митька Сойкин, соседский парень через дорогу. Гришкин ровесник, а пристал к мужикам как репей: не успеет с работы прийти — сразу бежит к ним черные костяшки гонять. И на работе тоже, говорят, домино из рук не выпускает. Работает он монтером в больнице, за целый день если случится где пробку заменить или другую лампу вкрутить, так это, он считает, много сделал. Часами вместе с выздоравливающими стучит костяшками где-нибудь в глухом углу коридора. И не надоедает человеку.

«Нет, непутевый народ…» — думал о них Иван и обычно обходил их стороной. Но сегодня праздник. У Ивана хорошее настроение, ему хочется на люди, и он подошел к ним. Поздоровался и тут же заметил:

— Думал, хоть игру какую новую сочинили ради праздника, а вы все то же. У вас, наверно, на заду уже мозоли, как на пятках, понатерли?

— Мы закаленные, дядя Иван, — первым отозвался Митька и захохотал.

— А ты бы последним высказывался, — сказал ему Иван. — Молодой, а протираешь штаны, как инвалид престарелый.

— Ну вот, сразу упреки-подозрения…

— Не вноси смуту в наши ряды, Павлович, — сказал весело Непорожний и, подняв высоко над головой руку, выждал, пока сосед сделает свой ход, ударил с силой доминошной костяшкой по столу: — Все! «Козлы»! А? Вот как надо играть! А теперь считайте! Может, сыграешь с нами, Иван Павлович? Надоело мне с этими слабаками.

— Не, некогда мне, — покрутил головой Иван. — Я сейчас пойду: гости там, дети поприехали.

— Тебе все некогда, все некогда. Сколько мы живем, все тебе некогда. Ну теперь же уже одни остались: детей вырастил, скотину не держишь, ну поживи ты для себя хоть немного.

— А я для кого живу? — возразил Иван.

— Да нет… Свободно… Для своего удовольствия!

— Легко? — подхватил Иван.

— Легко. А что?

Их разговору помешал уполномоченный — шел куда-то по улице, завернул к шумной компании. Постарел он уже, тоже с палочкой ходит, как и Иван. Он, правда, уже и не уполномоченный, но все равно там, в активистах при поссовете, выполняет разные поручения.

Подошел, долго качал головой, глядя на азартную игру, укорил:

— Сидите, прожигаете время… Лучше бы по грядке вскопали да укропу посеяли, и то польза была бы. Он ведь на базаре по тридцать копеек пучок!

— Укропу, говоришь? — переспросил Митька, изучая свои костяшки и раздумывая, какой сделать ход. Наконец выбрал, клацнул об стол, поднял голову: — Укропу? Да ну его!.. — срифмовал он и сам первый захохотал. Мужики поддержали его — взорвались дружным смехом. Один Иван сердито посматривал на бывшего уполномоченного, с давних пор не мог простить ему ни отрезанного огорода, ни коровы.

Так и не добившись к себе внимания от играющих, бывший уполномоченный обратился к Ивану:

— А вы, Иван Павлович!

— Шо я?

— И вы поддерживаете это? — кивнул он на мужиков.

— Насчет укропу, што ли? Он у меня и так растет по всему огороду, сам, без посева.

— При чем тут укроп? Это так, к слову пришлось. Делом, говорю, занялись бы: побольше бы посадили овощей — того, сего, оно и на рынке было бы дешевле.

— И што ты за агитатор такой? — рассердился Иван. — То ты сюда, то туда. То запрещал, то отрезал, а теперь зачем пришел? Укроп нужен? Ну зачем опять пришел? Ведь ты же не просто так пришел, наверняка что-то ликвидировать или отрезать? Дак уже ж ничего не осталось. Может, вон Букета ликвидировать? Обрезать тоже нечего, огород почти под самый порог обрезали. Разве мне вот…

— Во дает дядя Иван! — хлопнул себя по коленкам Митька. — Допек, видать, его этот агитатор, допек!

— Нехорошо… — сказал бывший уполномоченный. — Такие шутки вам не к лицу, голова вон уже вся белая… Вы же не Митька.

— Не к лицу. А тебе все к лицу. Ходишь тут, как злой вещун. Я как увижу тебя, у меня внутри аж все сжимается: думаю, опять идет што-нибудь ликвидировать.

— Да погоди ты, не кипятись, — перейдя на доверительный тон, остановил Ивана уполномоченный. — «Резать, ликвидировать». Как раз наоборот, с добром шел к тебе — уговаривать, чтобы занялся хозяйством. Огород — пожалуйста, обрабатывай весь. Скотину заводи: хоть поросенка, хоть корову, а осилишь — так и то и другое. Сейчас это разрешается и даже поощряется. А? Займись, дело-то выгодное. У тебя когда-то это получалось. Тем более ты теперь на пенсии — время есть. Раньше работал и то чертовался: корм добывал, то да се. А теперь облегчение с этим делом будет.

— Облегчение? — недоверчиво спросил Иван.

— Да!

— Это же, интересно, какое? Может, мне годы те вернут? Силы те? — ехидно допытывался Иван.

— Комбикорм будут продавать, колхоз будет корм выделять, — продолжал уполномоченный.

— Колхоз? У него свой скот нечем кормить, еле-еле до весны дотягивает. А то он еще кому-то выделять будет? Не верю. — Иван отмахнулся, как от пустого разговора, и вдруг опять пошел в наступление: — Ну а зачем же ломали все? Зачем огороды отрезали, скот ликвидировали? Зачем?

— Ну, что теперь об этом? «Зачем, зачем»? Ты не назад оглядайся, а смотри вперед.

— Вперед? А мне уже все равно, что взад, что вперед.

— Злой ты стал какой-то, Иван Павлович.

— Будешь злой. Не знаешь как быть, то так, то эдак. А теперь вот давай поворачивай в обратную сторону? А мне не повернуться уже, жизня прошла, старый стал: глаза не видють, руки не держуть, ноги не ходють. Все! Если бы у меня за спиной было штук пять жизней, то ишо куда ни шло, одну можно было бы пустить на разные эксперименты. А то ж она у меня, как и у всех, одна. Одна и та уже кончается…

— А сын? У тебя же и сын, и дочь есть?

— Есть, есть! Вон они как раз колготятся дома, все поприехали. Иди сам с ими побалакай. Я уже проводил такую агитацию — пока не получается. Может, у тебя получится. — Иван повел уполномоченного к себе во двор. Еще от самой калитки закричал: — Григорий, поди сюда!

С магнитофоном в руках на крыльцо вышел Гришка, увидев чужого, приглушил музыку:

— Что там такое?

— Да вот пришли насчет скота. Держать, говорит, скотину надо. Я уже старый. Надо, чтобы ты за это дело взялся. Ты как?

Гришка хмыкнул:

— Да ты что, смеешься? Во дают! — Он кликнул жену свою: — Аня, иди послушай!

Из сеней в коротеньком сарафанчике выбежала Аня. Белые дебелые коленки вызывающе высоко открыты, тонкие, как ниточки, бретельки еле удерживают непомерно пышную грудь. Живот заметно выпирает.

«Фу-ты, бесстыжая…» — Иван невольно отвел глаза в сторону.

— Чево? — спросила Аня и луп-луп по всем своими большими синими глазищами, хлоп-хлоп длинными ресницами.

— Вот говорят, надо хозяйство заводить — корову, поросенка… Заведем корову? Будешь доить, кормить…

— Да ну вас! Всю жизнь мечтала в навозе копаться! Вам все шуточки, а там Зина новое платье показывает, закачаешься! — Аня крутнулась и ушла, только дух ароматный, женский поплыл с крыльца на стариков.

— Дело очень серьезное… — попытался остановить ее бывший уполномоченный, но не успел.

Гришка откровенно смеялся.

— Дело очень серьезное, — повторил уполномоченный, обращаясь уже к Гришке.

— Да снились они мне, ваши скотина, огород! Что мне, не хватает чего? — Гришка уже не смеялся, приготовился отбиваться.

— Не хватает… Мяса не хватает… Очереди за ним.

— Я лучше в очереди постою… Я ж работаю, вы что? Брошу тепловоз? Хм, вот чудаки! — закрутил Гришка головой и медленно ушел.

Иван обернулся к уполномоченному:

— Ну, видал?

— Да, воспитание… Почему же так воспитал?

— А на каком черте я их воспитывал бы? — рассердился Иван. — Если бы тогда не ликвидировали, оно как шло, так бы и шло. Он бы понятия не имел, как это жить без коровы или без поросенка. А теперь ему, вишь, смешно. Да и возился, если бы оно не прерывалось… А сызнова начинать — это я уже не подниму. Отвык. Да и резону нету… Отвык, одним словом. — Иван покачал задумчиво головой и снова напустился на бывшего уполномоченного: — Ишь, спохватились!.. Поломать легко, попробуй теперь восстановить все это опять…

— Но надо.

— Надо, — согласился Иван. — Кто же говорит, што не надо? Надо…

9

Слова для Ивана — не просто слова, звук пустой, они ложатся ему на душу, как кирпичи — тяжело, плотно. Не все, конечно, а важные, житейские. Такие, как вот это «надо». Будто не очень оно ему и надо — все это хозяйство: дети не гоняют голодными ртами, сами они не светят голыми задами, а кому надо, тот пусть чертуется. А кому это «кому надо»? Не ему ли, не Ивану, не его ли детям, внукам? Григорий и Зинаида привыкли к другой жизни, а Зинаидин Миколка и совсем ничего знать не будет — как и что на земле растет и живет? Привыкли… К хорошему ли привыкли?

Осенью, когда уже огород убрали, когда облетел уже лист с деревьев, когда утрами поплыли низом серые туманы, поехал Иван в питомник за саженцами: решил все-таки осуществить свои планы — развести хороший сад.

В питомнике к Ивану отнеслись на редкость внимательно. Ехал — боялся нарваться на отказ: «Кто ты такой? Частникам не продаем. Все, разговор окончен, не мешайте». А тут не только охотно продали ему все, что он хотел, но даже присоветовали кое-что и сверх того, объяснили, как ухаживать за деревьями — когда они маленькие и когда станут большими. На бумажке записали мудреные названия сортов, а под конец даже брошюрку подарили ему «В саду и в огороде». Прочитал Иван название, улыбнулся, вспомнил озорную песенку, которая бытовала в пору его детства: «Во саду ли, в огороде…» Только не знал он тогда, что такое «восадули». И только теперь прояснилось, когда своими глазами прочитал: оказывается, в саду!.. Сунул брошюрку в карман, взвалил на плечи тяжелый сноп саженцев, корни которых были тщательно обернуты мешковиной, зашагал к шоссейной дороге ловить попутную машину.

На другой день вдвоем с женой Иван распределял саженцы по огороду. Делал все по науке — вымерял расстояния между ямами, определял их глубину. Потом Нина брала деревцо за тонкий стволик и удерживала его в вертикальном положении, а Иван ползал вокруг на коленях и не лопатой, а руками засыпал корни землей, добавлял удобрения и снова засыпал, притаптывал и только после этого переходил к другой яме.

Увидел соседей за необычным занятием, не выдержал, подошел Непорожний.

— Никак сад решили развести? — удивился он. — За ним же уход нужен.

— А за чем он не нужен? За картошкой? — возразил Иван. — Тоже цельное лето спину гни: посади, потом трижды прополи, подгорни… Один колорадский жук сколько сил выматывает. А это посадил и пусть растет. Конечно, присматривать надо: полить, удобрить…

— Вообще-то ты прав, — согласился Непорожний. — А колировку — прививку разве сумеешь сам сделать?

— Они привиты. Тут уже готовые.

— О, так это же чудесно! У тебя лишних саженцев не останется?

— Не брал я лишних, — сказал Иван, окинув деревца, лежащие возле ям. — Вот, все уже распределились. Да не поленись ты — съезди в питомник. Выберешь, что тебе хочется, а стоит все это копейки.

— Вообще-то ты прав, — снова повторил Непорожний задумчиво. — Пожалуй, смотаюсь… Сад — это хорошо. Только ждать долго.

— Время летит — не заметишь, как и вырастет, — подбадривал его Иван: ему почему-то хотелось, чтобы Непорожний тоже посадил себе сад. Когда Непорожний ушел, пояснил жене: — Если б знал, взял бы и на его долю, пусть посадил бы. Тогда, может, меньше гавкал бы в нашу сторону. Завидущий на чужое, а самому лень лишний шаг сделать. Неужели поедет в питомник? Тогда в мире што-то случится — зима на лето перевернется.

Посадили все, полили, оглядел Иван свою работу и улыбнулся довольный:

— Даже если и не все примутся, а только половина, и то будет неплохо.

— Почему же им не приняться? — успокоила его Нина. — Так все хорошо делали.

— Да вроде хорошо… Ну, ладно… Растите большими, штоб хватило фруктов и нам, и людям.

Вечером неожиданно заявился Григорий. Прямо с работы, после смены, не заезжая домой, приехал вечерним поездом к отцу. У Ивана сердце екнуло — не случилось ли чего. Может, с Аней какая беда. А какая? Месяц уже прошел после родов — все ведь обошлось… Поругались, и он ушел от нее? Тоже не дело, не любил Иван такую канитель, когда чуть что — сразу разбегаются.

— Чего вы испугались? Не узнаете, что ли? — усмехнулся Григорий, глядя на отца с мачехой.

— Ну, говори быстрее, што случилось? — спросил Иван нетерпеливо. — Не тяни.

— Вот чудаки! Да ничего! По делу приехал, посоветоваться.

— Так бы сразу и сказал, — Иван опустился на стул. — Напугал. Садись, рассказывай.

— А поесть дадите? Я голодный, как волк. Сейчас умоюсь… — Григорий выскочил в сени, загремел рукомойником, а Нина принялась собирать на стол.

— Ты будешь? — спросила она у Ивана.

— Не, только ж ели…

Наконец Григорий уселся за стол, хлебнул борщ, расплылся в улыбке:

— Вкусный! А вот у Ани такой не получается почему-то. — Посмотрел на отца. — Насчет квартиры приехал… У нас сегодня записывали желающих на кооператив. А мы на очереди стоим в исполкоме… Но очередь неизвестно когда подойдет, а кооператив обещают через два года… По чужим углам надоело уже обтираться. Да теперь еще и с ребенком…

Иван пожал плечами, посмотрел на Нину:

— А почему бы вам не переехать сюда? Хата большая. И не чертовались бы ни с очередью, ни с кооперативом, — сказал Иван, хотя знал, что это сказано просто так, для отсрочки основного разговора, к которому он не был готов. Даже если бы и переехали — все равно это было бы не надолго: тут жить — надо иметь привычку.

— Да ну, пап… Во-первых, мне неудобно с работой: меня ведь вызывают в поездку в любое время суток. Вы же знаете. А, во-вторых, Аня… Летом-то здесь хорошо. А вот начнется осень, грязища. Мы ж уже об этом говорили, — Григорий увлекся борщом и надолго замолчал.

— Ну, дак… А што от нас-то надо, какой тебе совет нужен? — спросил Иван.

— Если вступать в кооператив, нужны деньги…

— Ах, деньги!.. — засмеялся Иван. — Так бы и говорил прямиком, а то крутит: «совет, совет…» Ты думал у нас деньгами разжиться?

— Да нет… — Григорий отложил ложку. — Откуда же у вас… Думал, может, знаете, у кого можно занять…

— Занять? Займешь, их же потом отдавать надо будет. А много надо?

— Первый взнос две двести.

— Ой, батюшки! Я сроду таких денег и в глаза не видел.

— Да можно собрать, — сказал Григорий. — Только время нужно. Скоро меня должны перевести в машинисты… Но это же все время…

— Я даже из родни никого не знаю, у кого могут быть такие деньги, — продолжал Иван.

— Ваня, — вмешалась в разговор Нина. — А может, мою шубу продать? Куда мне она? Просто мамина память… Обойдусь.

— Нет, не надо, — быстро сказал Григорий. — Что вы?..

— Продашь, потом попробуй купи, — отозвался Иван. — Продавать — не наживать… Надо придумать что-то другое, Можно половину картохи продать, она у нас в этом году уродилась. А на базаре пять-шесть рублей ведро… — И вдруг просиял: — А вообще, Григорий Иванович, я знаю, где твоя квартира зарыта! Она у нас на огороде закопана!

— Как это?

— А так. Бери лопату и копай, копай до самого ручья — обязательно найдешь там на кооператив! — Иван, довольный своей смекалкой, победно улыбался.

— Да ну, — отмахнулся Григорий. — Сажать картошку, а потом продавать?.. Не… — закрутил он головой. — Что я, торгаш, спекулянт какой?

— Чудак-человек! Вот ты и есть самый настоящий чудак! — Иван начинал горячиться. — Ну, а где же ты денег возьмешь? Надо спинку, сынок, погнуть, недоспать, поменьше на отдых, побольше на работу, если хочешь жить в своей квартире.

— Ну, неужели я пойду на базар и буду там торговать картошкой, как торговка какая?

— Я пойду, — сказал Иван. — А вы огород вскопайте, да посадите, да полоть приходите вовремя, убрать помогите. А как же ты думал? И синеглазку свою…

— Ваня!.. — Нина укоризненно покачала головой.

— Да, да! И синеглазку свою запряги, дай ей лопаточку в руки…

— Куда ей, она же только недавно родила.

— Боже мой! Месяц прошел! Твоя бабушка меня в поле родила, под копной. Рожали, по-теперешнему сказать, без отрыва от производства. А вы уж больно нежные стали.

— Но это же опять — когда еще результат будет, — Григорий огорченно тряхнул головой.

— Ежели согласен, — поднялся Иван и подошел к столу, — то давай балакать всурьез.

— Ну?

— Баранки гну, — сердито буркнул Иван.

— Простите…

— То-то. Не забывайся. Так вот, о деле. Продадим часть картохи — это рублей на двести будет. Остальное соберу по родне — пойду с шапкой, кто сколько даст на год, до следующей осени. Так?

— А огород надо вскопать на зиму под картошку?

— А огород надо вскопать сейчас, — продолжал Иван. — И, пока не пришли морозы, весь засадить его цибулей. Не весь, конечно, низ и немного наверху оставить под другие овощи, а остальное все под цибулю. Ее в этом году почти совсем в продаже нету, а как появляется — пять рублей кило и — в драку. С нею и возни меньше: потребкооперация приедет и заберет. Правда, они дешевле заплатят, чем на базаре, но зато не стоять. Вон нынче один за другим заготовители ходють и все спрашивают: «Нет ли продажного луку?» Нету. Кто же знал?.. Вот такой мой план. А с луком еще долго будет нехватка: колхозам да совхозам сразу не повернуться, у них хозяйства большие. Так што не прогорим.

На том и порешили.

10

Утром чуть свет Иван подался в город на раздобычу семян лука. На колхозном рынке раз обежал все ряды — не заметил, другой раз обошел помедленнее — нету. Поднялся на второй этаж, снова спустился вниз, обошел все ларьки — нигде и в помине нет. «Наверно, еще рано, — успокаивал себя Иван. — Потолкаюсь пока, может, кто и привезет». Слонялся по базару, приценивался к разным вещам, спрашивал просто так, лишь бы время убить. Некоторые уже стали подозрительно коситься на него: что за мужик такой со свернутым мешком под мышкой? Ходит вразвалочку, заглядывает всюду, а ничего не покупает?

— Почем картошка, тетка?

— Иди, дядя, иди. Она тебе не нужна, третий раз спрашиваешь. Не то, видать, ты ищешь, — и она выбрала из кармана деньги, запихнула глубоко за пазуху. — Иди, а то милиционера покличу.

— Тю, дура, — обиделся Иван и пояснил: — Не нужна, конечно. У меня своей полон погреб. Хочу половину продать — вот и приценяюсь.

— Приценяется он! Привезешь, тогда и узнаешь, что почем. Иди, — и она отмахнулась от него, не поверив ни одному его слову.

Иван отошел и поплелся дальше, уже не подходя к прилавкам. В самом конце рядов заметил старичка и возле него аккуратно разложенные разной величины и формы луковки, заторопился к нему. Обрадовался. «Вот он, сеянец! — Иван взял из одной кучечки луковичку, стал рассматривать, пока старичок вежливо и очень культурно разговаривал с покупателем. «Надо будет спросить, что это за сорт, урожайный ли…» А старичок тем временем охотно объяснял тому, что подошел раньше:

— Это отличный сорт! Настоящий голландский! Если вы все сделаете, как я вам говорю, к маю у вас расцветут тюльпаны. А если вы хотите иметь ранние, скажем к Восьмому марта, то надо…

Иван понял, что это не те луковицы, но стоял, слушал — ему ведь все равно торопиться некуда. Дождался, спросил:

— Мне цибуля нужна… Лук-сеянец.

— Не держим, — сказал старичок, и интерес к Ивану в его глазах погас. Он аккуратно двумя пальцами отобрал у Ивана луковичку и положил на место.

— А где можно достать? Не знаете, случаем?

— Не знаю, не знаю. Пройдите на Сенной, может быть, какой колхоз и привез.

Сенным по старинке называлась часть базара, где прямо с машин, с возов торговали своим товаром колхозы: арбузы, дыни, яблоки, картошка, капуста — все это продавалось здесь ведрами, мешками. Именно здесь люди запасались овощами и фруктами впрок: брали для засолки, консервирования. Здесь же паслись и спекулянты: брали оптом по дешевке, придерживали месяц-другой, а когда сезон уходил, выносили на рынок и, заломив непомерную цену, продавали все это кучками, штуками, граммами.

Иван обходил возы, вдыхал терпкий запах овощей и фруктов — тот единственный и неповторимый запах, который бывает только осенью и только на таких вот базарах. Иван помнил и любил этот запах еще с тех давних детских лет, когда они с отцом на лошади привозили сюда продавать гарбузы. Давно это было, еще до коллективизации. Уродились они тогда невиданно. Огромные, будто валуны, валялись по огороду. Крупные себе оставили, а мелкие, величиной с голову, погрузили в бричку и отвезли на базар, Помнит Иван, что они продали тогда эти гарбузы все сразу — возом. Какой-то мужик купил и попросил отвезти их к нему домой на окраину города…

«А сеянца нету… — огорченно подвел итоги своего скитания Иван. — Похоже, с цибулей у нас ничего не выйдет…»

Увидел — с одного грузовика продавали поросят. С заветренным лицом молодой мужик держал за задние ноги визжащего поросенка и громко спрашивал: «Кому?» Но люди лишь косились на него и проходили мимо: мало охотников находилось возиться с живым поросенком. Иван подошел поближе, остановился. «Мучит животное, — пожалел он поросенка. — Так же можно ноги ему повыкручивать…»

— Бери, отец, чего раздумываешь?

— Почем?

Тот сказал, и у Ивана вдруг екнуло сердце: «Купить? А што? Куплю, и пусть растет…» Набежали роем мысли, вспомнилось давнее, и он, схватившись за борт машины, вскарабкался на колесо.

— Они не простужены?

— Еще холодов не было! Не успели, потому и вывезли — до холодов.

Всегда так: поздний помет обречен, поэтому и продают осенью вот таких поросят. В колхозе их не уберечь, а частник может выходить: он его в хате будет держать, своим телом согревать, а сбережет.

— Маленькие дужа… — заметил Иван, лишь бы не молчать, а у самого все билась мысль: «Купить? Не купить?»

— Вырастет большой! Бери, не раздумывай. Ведь дешево!

«Вообще-то не дорого», — согласился Иван и опустил руку в кузов, хотел потрогать рукой поросенка. Не успел прикоснуться к одному, как он вдруг пружиной вывернулся из-под руки, хрюкнул и, отбежав на противоположную сторону, уставился на Ивана сердитым глазом.

— Ух ты какой прыткий! Поймай мне вон того, сердитого… Ишь, как насупырился!

Мужик легко поймал поросенка и, подняв его за задние ноги, поднес Ивану:

— Держи мешок!

— А ты осторожней, ноги ему не повреди, — Иван уже трясся над этим поросенком, как над своим. — Погляди, кабанчик?

Мужик повернул поросенка животом к Ивану, и тот удовлетворенно закивал:

— Ага, кабанчик! Давай, только осторожно, — и подставил мешок.

— Еще какого?

— Хватит!..

— Бери пару, им веселей будет. Один, он же скучать будет. Пару надо.

— И то верно. Ну, вон того ишо поймай… Вон, шустренький такой… Ага! Посмотри — кабанчик? — Иван растопырил мешок, принял и второго поросенка. Не слезая с колеса, расплатился, взял мешок и, держа на весу, спрыгнул на землю.

«Ничего, ничего, — успокаивал он себя. — Если вырастут, хватит и себе, и на базар: мясо тоже в цене, будет Гришке на квартиру… Кормить есть чем — и картоха, и бурак. Ничего, ничего… Нинка только б не ругалась. А че ей ругаться? Я сам буду их кормить… Конешно, и ей тоже достанется… Но ничего, ничего…»

Наискосок, минуя крытый рынок, Иван направился к трамвайной остановке. Он нес мешок в правой руке, нес осторожно, чтобы, не дай бог, не столкнуться с кем-нибудь да не ушибить покупку. Немного успокоившись, он уже приподнял голову, машинально поглядывал на витрины, читал вывески. И вдруг одна остановила его. «Семена», — прочитал он и не очень уверенно завернул в магазин. В многочисленных ковшиках на прилавке были выставлены различные семена, возле них ценники и красочные открытки: «Астра махровая», «Петунья», «Гвоздика садовая»… «Опять все цветочки…» — разочарованно подумал Иван и направился к выходу. Но зная, что спрос не бьет в нос, обратился к продавщице:

— Мне нужны семена цибули… Луку то есть. Не знаете, случаем, где их можно купить?

— Лук-сеянец, что ли?

— Да.

— Вот, есть у нас, — она указала на плошку с мелкими, как тараканы, луковичками.

— Во! — удивился Иван. — А я думал, и то цветы… Мне много надо, — сказал он жалостливым голосом. — Ведра два, три. Не найдется?

Продавщица заглянула под прилавок, вытащила бумажный мешок.

— Вот, полмешка осталось. Хватит?

— Да, может, хватит… — обрадовался Иван, но старался не выдать своей радости, договаривался спокойно. — Можно платить? Сколько?

Отсчитывал деньги, а у самого руки дрожали — все еще не верил в удачу, думал, не купит семян. И вдруг — на тебе!

Продавщица оказалась на редкость доброй, отдала Ивану сеянец вместе с мешком, да еще нашла ему толстую полиэтиленовую веревку. Иван перевязал мешок поперек, закинул на спину, просунул левую руку в петлю веревки, правой подхватил мешок с поросятами и, толкнув плечом двери, обернулся к продавщице.

— Спасибо вам большое, — растроганно сказал он и, не дожидаясь ответа, вышел на улицу.

В трамвае ехал в тамбуре, примостив в уголке свою ношу. И хотя в это время народу было мало, он все равно ревниво защищал спиной свой живой груз, держа всю дорогу мешок раскрытым, чтобы поросятам было чем дышать. Поросята похрюкивали при сильных встрясках вагона, но в общем-то вели себя спокойно, и до последней остановки Иван доехал без приключений. Сошел с трамвая и направился к шоссе, к пятачку возле посадки, где шофера брали попутчиков. Ждать Ивану пришлось недолго, вскоре он уже трясся в кузове машины, держа на коленях мешок с поросятами. Одну руку сунул внутрь мешка, поддел ладонь под мягкий животик поросенка и так и держал его всю дорогу, ощущая, как у того бьется испуганное сердчишко. «Маленькие ишо, на ладони умещается, — думал Иван ласково. — Но ничего, были б здоровые, а то вырастете. Дверь в сарае надо будет утеплить. Соломы где-то достать на подстилку…»

У ясиноватской развилки Иван постучал в кабину, машина съехала на обочину и остановилась. Иван долго не мог слезть с машины: не хотелось бросать на землю мешок с луком — семена все-таки, помнутся, потом не взойдут, загниют, и тем более нельзя было бросать поросят.

— Ну, что там возишься? — нетерпеливо закричал из кабины шофер. — Дождешься, пока «канарейка» наскочит.

— Подожди… Никого не видать, не бойся. Помог бы…

Шофер выскочил из кабины, принял от Ивана один за другим оклунки, положил на траву, потом поддержал и самого Ивана, чтобы тот не соскользнул с колеса да не упал: неловок стал Иван, годы свое берут. Достал заранее приготовленный рубль, сунул шоферу:

— Спасибо.

— На свежатину приглашай, — кивнул тот на шевелящийся мешок.

— Приезжай, не жалко. Выросли бы только.

— Вырастут!

Поддернув штаны, Иван подобрал свой груз и пошагал домой напрямки — через кучугуры, через выгон, через глухой проулочек, который выходит на улицу почти напротив Ивановой хаты.

Во двор вошел, улыбаясь: сейчас Нинка встретит его, удивится. Но его никто не встретил, дверь была на замке. Оставив семена у крылечка, он понес поросят в сарай. Почувствовав в мешке что-то живое, за ним увязался любопытный Букет, повизгивая и все время путаясь в ногах.

— Отстань, Букет, — Иван отпихивал его ногой, но тот не слушался, забегал вперед, принюхивался к мешку.

В сарае Иван осторожно вытащил поросят из мешка, и те испуганно шарахнулись прочь от него, а скорее всего от собаки, забились в угол и смотрели оттуда на Ивана сердито, помаргивая белесыми ресницами.

Букет от удивления вытянулся на длинных ногах, навострил уши, порывался к ним и не смел, боялся невиданных зверей, и только взлаивал да поглядывал на Ивана.

Иван погрозил ему пальцем:

— Не трогай! Это поросятки, они будут жить у нас.

Букет, будто понял Ивана, перестал рваться к поросятам, лег на живот, смотрел на них с любопытством.

— Пошли, пусть отдыхают и привыкают, — Иван выгнал Букета из сарая и закрыл дверь на крючок.

«Куда же это Нинка ушла?..» — недоумевал он, поднимая на крыльцо лук. Выпрямился, случайно взглянул на огород, а там — народу! — копают все трое, и Аня в том числе. Заторопился Иван к ним, еще издали закричал радостно:

— Вот это да! Сразу видно — допекло, хочется свою квартиру иметь! Аня, и тебя запрягли?

— Я сама… — отозвалась та весело.

— А ручки свои белые не испортишь? Ты же, наверно, и лопатки никогда в руках не держала?

— Держала! Со студентами в колхоз на картошку не раз ездила.

— О, значит, опыт есть! А ну, покажь твои руки, — Иван осмотрел ее ладони, сказал всерьез: — Перчатки надень.

— Да ну… — отмахнулась та. — Неудобно.

— С этим не шутят. Набьешь мозоли — потом плакать будешь. У нас есть там старые, возьми. Мать, найди ей перчатки, в чулане они, серые такие, — он отобрал у жены лопату, — заодно пойди и молока где-нибудь раздобудь.

— Есть у нас молоко. Аня привезла, хватит ему, — кивнула она на коляску, в которой тут же на огороде спал ребенок. — О внуке беспокоишься?

— Ага. Я там привез тебе еще двух внучат: беленькие и реснички, как у Ани, большие, только белесые. Но это мы подкрасим — Аня нам красочки одолжит, — балагурил Иван, довольный и своей удачной поездкой, и детьми.

— Да ты говори толком, чтобы понятно было, — что там у тебя? — нетерпеливо просила Нина. — Котенка принес, что ли?

— Не. Хрю-хрю…

— Поросенка?

— Двух!

— Ой, боже мой! — всплеснула Нина руками. — Не вытерпел все-таки?

— Не вытерпел, — Иван кивнул на детей, — их же надо в люди выводить, ты же видишь, они еще совсем неустроенные. Ничего, ничего, поросенок — это копилка, так еще отец мой говорил. Гляди, да еще и вырастут, и колбаски домашней поедим! Иди, раздобудь молока. Да смотри не выпусти: я их в сарае прямо так закрыл, а то не догонишь потом.

Иван взял лопату, встал крайним, чтобы Аня была в середине, — так им, мужикам, будет сподручней помогать ей гнать свою полоску.

— А ты с работой как же? — спросил он у Григория.

— На три дня отпросился, отгул взял по семейным обстоятельствам.

— Приспичит, все найдется! — сказал Иван, сбросил прямо на землю стеганку, поплевал на руки и принялся за работу.

Через два дня огород весь черный, как вороново крыло: вскопан, расскорожен, выровнен граблями. Перед последней операцией Иван подозвал всех к себе — стал объяснять, как сажать лук. Сейчас Иван — и бригадир, и агроном, все столпились вокруг, слушают. Вручив каждому одинаковой величины специально заготовленные палочки, Иван сказал, обращаясь главным образом к Ане:

— Это мерка — вот на таком расстоянии друг от дружки будете сажать луковки. Отмерила, воткнула палочку, сделала лунку и в нее сажай. Не глубоко, лишь бы землей была прикрыта. Сажай обязательно вниз вот этим местом, — Иван показал, где у луковички низ, а где верх. — А я сейчас бороздки нарисую, и начнем. — Иван взял легкую тяпку и уголком лезвия стал чертить поперечные линии через весь огород. Разлиновал, будто тетрадный лист для чистописания, и тоже принялся за посадку.

Работали дружно, охотно, сложности в этом деле никакой, только знай нагибайся. Закончили быстро — за полдня, и уже за обедом Иван подводил итоги:

— Вот и все! Теперь до весны свободны. А летом прополем раз или два — больше и не надо, и собирай урожай. А вы боялись! Как, Аня? Нравится тебе крестьянский труд?

— Ничего… Только спина болит, да и руки…

— Спина молодая, пройдет. И руки отмоются. Зато дело сделали — есть, что ждать, на что надеяться.

Весной, не успел сойти снег, Иванов огород весь в зеленых строчках — полезли из земли острые перья лука. А летом он — как камыш — высокий, густой. Ходит Иван по огороду, срывает стрелки — не дает ему осеменяться: пусть все силы идут в луковицу.

Смотрит на Иванов огород Непорожний, качает головой, удивляется:

— Ну, частник проклятый, ну, до чего же живуч, до чего оборотист! Иван Павлович, это ж ты явно на продажу насадил, не себе?

— Конешно. Себе мне и одной низки хватит.

— А это ж спекуляция?

— Какая же это спекуляция? Я ж своими руками это выхаживаю. Это если б я купил за рубль, а продал за два — тогда ты мог бы так говорить.

— Да ты философ! И теорию под свою базу подводишь.

— А как же? Каждый под себя гнет свою теорию, чтобы удобней было сидеть. У тебя тоже ведь есть своя теория?

Непорожний в ответ только головой качал:

— Ну, Иван, ну, Павлович! За тобой не угонишься! Только в сад меня впутал, а теперь — этот лук. Это ж живые деньги!

11

Лук уродился у Ивана отменный — то ли сорт хороший попался, то ли уход сказался. Головки выросли с Иванов кулак, а то и поболе. «Мясо» хрусткое, сочное, с голубыми прожилками. Завалили луком весь чердак, рассыпали его по потолку — сохнет. А тем временем Иван хлопочет, как бы его сбыть, чтобы и без колготни особой, и не продешевить. В прошлом году ходили по дворам заготовители, а в этом что-то не видать. Пошел Иван искать их сам. Пришел в центр, нашел контору райпотребсоюза, побрел по ее коридорам — читал вывески, таблички на дверях. Везде народу набито, как семечек в плохом арбузе, бьют костяшки на счетах, стрекочут вычислительными машинками. «Все считают… А что считают?» — проворчал Иван про себя. Нашел «Заготскот», нашел «Заготзерно», а то, что ему надо, не найдет. Где же «Заготлук»? Наконец решился, спросил, ему сказали. Оказывается, это совсем в другом здании и даже на другой улице. Пошел, нашел, постучался в дверь, ответа не дождался, открыл — в комнате никого. Не успел оглядеться, как из-за черной дерматиновой двери появилась женщина, шустрая, крашеная, и — к Ивану:

— Вы к кому, товарищ?

— А вон туда, — указал Иван на черную дверь.

— По какому вопросу?

— Цибуля у меня… Лук то есть… Сдать надо…

Женщина снова открыла дверь и с порога сказала вовнутрь кабинета:

— Наум Иванович, тут вот к вам товарищ, лук привез…

— Какой лук? Из какого хозяйства? И почему сюда, а почему не на базу?

В глубине кабинета громыхнул стул, и в дверях появился сам Наум Иванович — здоровый, краснолицый мужик.

— Откуда? — спросил он у Ивана. — В чем там дело?

— Лук у меня…

— Из какого хозяйства?

— Со своего.

— Частник, что ли?

— Ну… частник… А што?

Наум Иванович сердито посмотрел на секретаршу, выдержал паузу, сказал:

— Проводите товарища к Цыбаркину, пусть он ему объяснит.

Повели Ивана по замызганному коридору, нашли Цыбаркина. Сидел он за столом, лысый, пучеглазый, слюнявя языком пальцы, перекладывал с места на место какие-то бумажки и отбрасывал косточки на счетах. «И этот считает…» — подумал Иван.

Придавив кулаками свои бумаги, Цыбаркин досадливо выслушал секретаршу и обернулся к Ивану, всем своим видом давая знать, что ему очень некогда.

— Цибуля у меня… — начал было Иван, но Цыбаркин прервал его:

— От индивидуалов мы сейчас не принимаем. У нас договора с колхозами. Если план не выполним, тогда, может быть…

— А когда?

— Не знаю.

Иван потоптался на месте, хотел что-то еще спросить, но не нашелся: все ведь ясно, и повернулся уходить. Но пучеглазый, что-то сообразив, вдруг остановил его:

— У вас много луку?

— Хватит… — сказал Иван сердито, но тут же поправился: — Много.

— И по какой же цене вы его хотите сдать?

— А рази у вас нету цен? — удивился Иван.

— А все-таки?

— На базаре он по три рубля. Да рази такой? — Иван принялся выпрастывать из кармана луковицу.

— То на базаре! Здесь не базар.

— Я знаю, у вас свои цены. Вот он мой лук! — Иван наконец вытащил луковицу, положил перед Цыбаркиным. Тот переложил ее на край стола, не выразив никакого восторга, как того ждал Иван.

— По рублю за килограмм… — сказал Цыбаркин. — Завтра приедем и заберем.

— Ох ты!.. — вырвалось у Ивана. — По рублю! — Иван сгреб со стола луковицу, сунул снова в карман. — Здорово живете!

— Ну, а сколько же ты хотел? — перешел тот на «ты».

— Ничего я от тебя не хочу! Понял?

— Да ты, видать, спекулянт?

Иван подошел вплотную к столу, посмотрел угрожающе на Цыбаркина:

— Ты ото говори, да не заговаривайся! Какой я спекулянт? И шо такое спекулянт, ты знаешь? Это ежели б я купил, а потом продал. Купил подешевше, а продал подороже. А это мое! — похлопал он по луковице в кармане. — Мое! Я своим горбом вырастил, вот этими руками выкопал. Ну? И я спекулянт? Это мой труд, хочу — продам, хочу — съем сам. А продаю я не дороже цены. Шо, рази я назначаю цену? Меня на базаре нету, а цены есть. И запроси я большую цену, мне ж никто не даст больше? Или как? А ты мне — спекулянт!

— А почему же ты государству не хочешь сдать?

— Ты меня государством не пугай. Государство я уважаю, и ему я отдам хоть даром. А только мне не нравится, што ты хочешь меня охмурить. Ты же у меня хочешь взять по рублю, а повезешь на базар и продашь там по три. Ну, умный я буду после этого? Государству. Не государству ты хотел мою цибульку подарить, не государству! Вижу я тебя, субчика! Дурака нашел — по рублю! Вы же не принимаете от индивидуалов? У вас же договора с хозяйствами? А? Как же это ты осмелился? Вот тебе дулю, а не цибулю, — Иван сунул Цыбаркину под нос черную, обветренную фигу и быстро вышел. «А то ишо крик поднимет, они это умеют, когда не получается по-ихнему. Ишь, хмырь какой нашелся!..»

Домой Иван пришел сердитый. Но сердись не сердись, а лук сбывать как-то надо. Придется завтра ехать в город — везти его на базар. А на чем? Есть у племянника старый «москвичек», вот бы согласился отвезти? «Москвичом» этот у него труженик, он на нем и дрова, и уголь возит, так что лук для него будет не самым постыдным грузом. Пошел — договорился быстро: у того тоже дело было в городе. С вечера Иван приготовил два мешка с луком, и когда племянник подкатил, Иван уже стоял у ворот с грузом.

На рынке Иван попросил его покараулить товар, пока он бегал за весами. По пути Иван приценился к луку: просили по три и даже по три пятьдесят за килограмм. Иванов лук вполне тянул на три с полтиной.

Стоит за весами, стыдновато ему без привычки, от неловкости перекладывает луковицы с места на место. Чтобы не отвечать каждому, цену написал на бумажке: «1 кг 3 р. 50 к.». Про себя решил: «Пока положу такую цену, а если не пойдет — сбавлю».

И вдруг видит: подходят двое, оба веселые, один взял луковицу, подбросил и ловко поймал ее, как циркач.

— Вот это лучок! — и сказал название этого лука, Иван тут же и забыл его — мудреное какое-то оно. — И много у тебя его, папаша?

— Много. В одной руке не унесешь.

— Это верно. Такие две луковицы в одной руке не унести. Ну что, отец? Я вижу, тебе очень неохота стоять с ним тут, рядом с бабками?

— Угадал — неохота. А куда денешься?

— Сдай его заготовителям.

— «Сдай».

— Ну, «сдай» — это так только говорится… За деньги, конечно.

— Я понимаю, — сказал Иван. — А вы заготовители?

— Они самые.

— И сколько же вы дадите?

Заготовители переглянулись, согласно кивнули друг другу.

— Два пятьдесят…

— По рублю с каждого кила? Жалко…

— Зато стоять не будешь. Раз-два, и свободен.

— Вообще-то, мне спешить некуда, — сказал Иван. — А рубль терять на каждом киле не хочется, тут можно и постоять, и посидеть. Такие деньги на дороге не валяются, — Иван готов был отдать и за их цену, но базар есть базар, и он решил поторговаться: авось да выторгует что-то. — Лук-то какой — сами видите.

— Хороший лук!

— Сильно большая выгода у вас будет…

— У нас-то никакой. Лук этот пойдет в Заполярье, там люди цингой страдают, нужен лук. Дорога не близкая, так что, пока дойдет он до тех людей, — цена на него навертится побольше, чем вот эта, — заготовитель ткнул пальцем в в Иванов ценник.

— Это я понимаю… — сказал Иван. — Ну, не по-вашему, не по-нашему — по два семьдесят пять?

— Ох и прижимистый ты, старик! Ну, ладно. Пусть будет так. Лук твой стоит того. Складывай его опять в мешок и относи весы. Неси, неси не бойся. Мы покараулим.

— Да я не боюсь, — сказал Иван на всякий случай, скорее для себя, чем для них. — На жуликов вы вроде не похожи.

Отнес Иван весы, вернулся — цел лук, один заготовитель стоит, дежурит, а другого нет, побежал за машиной.

Заготконтора оказалась рядом с базаром. Там же пристройка, в которую отнесли Иванов лук и высыпали в отдельный угол. Ивану выдали деньги, квитанцию, да еще и расписаться в какой-то ведомости заставили. Адрес его записали и обещали приехать забрать весь лук.

И приехали, не обманули.

12

Летит время, бежит, быстротечное. Будто недавно сад сажал, уже деревца поднялись — рукой не достать, чтобы обрезать ненужные ветки. Внуки еще недавно визжали в пеленках, уже бегают, говорят, рассуждают. Вот он, Миколка, Зинкин старший, пятилеток, а ходит вслед, обо всем расспрашивает, обо всем судит.

Миколка — ни в мать, ни в отца — большеглазый, брови черные, смуглявенький — на бабку свою, на Геньку, похож. Смотрит на него Иван, любуется, сердце тоской сжимается.

— Деда, а зачем ты деревья обрезаешь? Деревья портить нельзя, они полезные.

— А я и не порчу. Я лишнее обрезаю, чтобы на них больше яблок уродилось.

— И Мичурин так делал?

— Да. Откуда знаешь про Мичурина?

— По телевизору показывали. Деда, а когда мы летом были в Москве, папа водил меня в Мавзолей. Я там видел дедушку Ленина.

— Молодец! А я не видел.

— Его положили туда на вечные времена. Правда?

— Правда.

Молчит минуту, что-то думает — и снова вопрос:

— Деда, а если мериканцы захотят нас с самолетов разбомбить?

— Не получится, Миколка, у нас границу охраняют хорошо и в небе, и на земле. — Иван смотрит на внука: «Боже мой, с таких лет ребенок уже говорит о войне! Что же это такое делается? Неймется людям. Неужели и вот этому Миколке придется воевать? Не дай бог…» — Не бойся, Миколка, не прилетят.

— Ага, не прилетят, — соглашается мальчишка. — У нас есть перехватчики.

— Есть, есть! — И вдруг замолчал Иван, затаился, Миколку подманивает к себе и показывает ему: тише, молчи. Пригнулся, шепчет внуку на ухо: — Смотри, синичка! Синичка прилетела в наш сад! — И загорелись глаза у Ивана детским блеском.

Миколка еще не видит птицу, но ему передается дедово волнение, и он улыбается радостно, будто и впрямь увидел чудо.

— А я думал, их уже и нету, а они, гляди, есть. Я ж ни синичку, ни щегла уже сто лет не видел. Надо им сделать кормушку, пусть привыкают к нашему саду. Вишь, вишь, какая веселенькая!

— Ага! — увидел наконец синицу и Миколка.

— Пойдем. Сразу и займемся кормушкой, а пока надо сальца ей подвесить, они сало ой как любили! Может, теперь уже потеряли к нему вкус, а раньше на сало кидались, как кошка на мышь, — и повел Иван внука из сада в сарай, принялись там мастерить кормушку.

Из хаты вышли Зинаида и зять. Нина провожает их.

— Коля, где ты, поедем домой, уже поздно, пора, — кричит Зинаида.

Миколка с Иваном выходят на крик, но мальчишка не торопится к матери, он будто прилип к дедовой ноге.

— Я тут буду… — просит он мать.

— Нечего, нечего, — строго говорит Зинаида. — А в садике что я скажу, почему тебя нет?

— Скажешь: у дедушки, кормушку для синички делает.

— Ох этот дедушка! Опять что-то придумал! Лучше нам бы помог. Па, ну дак как, поможешь? Очень хочется нам купить «жигуленка». Ведь уже стыдно на этом старом «Запорожце» ездить.

— У нас с бабкой никакой машины нету, и не стыдно, — отшучивается Иван. — Даже стиральной нету.

— Да нет, правда?

— Я ж уже говорил вам: ваш «жигуль» закопан у нас на огороде. Берите лопаты, копайте поглубже и откопаете.

— Гришке помогли, а мы разве не родные вам?

— Помогли, — говорит Иван серьезно. — Но Гришка сам вкалывал, и Аня — тоже…

— Ну и мы тоже будем, — вступает в разговор зять. — Нам только нужно ваше руководство, опека, что ли. Консультант, так сказать.

— А, руководство? Руководством будете обеспечены! — говорит весело Иван. — Это мы можем! Самозванцев нам не надо, бригадиром буду я. — И всерьез добавляет: — Вскопайте огород в течение недели — вот вам первое задание.

— Ладно, — говорит нехотя Зинаида. — Ну, Коля, поедешь?

— Да пусть останется, — просит за него Иван.

— Оставим, что ли? — оглядывается Зинаида на мужа. Тот кивает, и она приказывает сыну: — Смотри ж тут слушайся дедушку с бабушкой.

— Зина, возьми гостинчик, — Нина протягивает Зинаиде сверток. — Тут сальце и мясушка кусочек. Возьми.

Зинаида берет сверток, и все медленно идут за ворота, где стоит горбатенький, тупорыленький «Запорожец». Стоит, угрюмо смотрит фарами на своих хозяев, словно слышал их разговор о нем и теперь обиделся. Но завелся легко, затарахтел, как мотоцикл.

Уехали. Нина ушла во двор, а Иван и Миколка стоят, смотрят вслед удаляющемуся, сильно фырчащему «Запорожцу». К Ивану подошел Непорожний, кивнул в сторону уехавших:

— Это же все твоя работа, а? Сыну квартиру справил, у дочери машина… А дальше что?

— «Жигуля» просят, — сказал Иван спокойно.

— «Жигули»? — удивился Непорожний. — Вот это аппетиты! Обещал небось?

— Обещал.

— Серьезно? Откуда же у тебя столько денег?

— А вот откуда, — Иван дотянулся рукой до своей холки, постучал. — От собственного горба.

— Нет, Иван, у тебя снова надо и свиней отнимать, и огород отрезать. Обогащаешься.

— А вот скажи мне, умный ты человек: почему тебе все время хочется уравнять всех на низком уровне? А мне кажется, што тут у нас совсем другая задача — поднять жизненный уровень всех людей. Всех! А ты как увидишь, кто-то зажил как следует, зажил своим трудом — так тебя колотун начинает бить: «Почему, зачем? Как посмел? Кто позволил? Прижать его, обкорнать!» А ты вот тоже мог бы жить получше, но тебе лень, тебе не хочется перетрудиться, ты лучше время на «козла» убьешь, а потом придумаешь, как кого заклеймить, — то ли куркулем, то ли спекулянтом, а ты хороший, праведный и по всем статьям правильный. Не так, скажешь?

— Не так, — крутил головой Непорожний. — Не так. Обогащаться не должен.

— Да в чем же я обогатился? — Иван оглянулся на свой двор. — Хата похуже, чем у тебя. Сад растет… Так и у тебя растет. Я только жалкую, што показал тебе дорогу в питомник: разведешь гусениц, они съедят и твой сад, и мой. Обобрал бы хоть… Поросенок? Так держи и ты, не возбраняется. Ты вот опять не путем рассуждаешь, как-то все не ту ты линию гнешь. — Иван старался говорить спокойно, он уже привык к Непорожнему такому и не сердился на него, но хотелось все-таки сокрушить его. — Ты же газеты читаешь, а там прямо пишут: то была ошибка. И призывают: «Разводите скот, выращивайте овощи!» Ты знаешь, куда пошла моя цибуля, которую я вырастил на своем огороде? В Заполярье. Там люди цингой болеют, а лук, оказывается, вылечивает. Значит, я сделал пользу или вред? И я же не украл его, не купил-перепродал, а вырастил, произвел.

— Произвел! Машину, квартиру…

— Опять ты за свое! А квартиру у кого купили? У своего же государства. Деньги у государства взяли, ему и отдали — это ему выгодно.

— А тебе?

— И мне! А кабы я сидел ото с тобой да «козла забивал» — кому б была выгода? Сын без квартиры, зять без машины, Заполярье без лука, огород бурьяном зарос, деньги у государства лежат без движения. А так смотри, сколько я пользы произвел! Эх ты, политик…

— Да, спорить с тобой трудно стало… Ну, и что же теперь с «Жигулями»? Опять луком будешь засевать весь огород?

— Нет, — сказал Иван. — Луком уже насытили, его много стало… Чесноком засею. Чеснока нету в продаже, люди бедствуют, а он тоже полезный. Чеснок надо сажать, если хочешь получить выгоду. — Иван взял Миколку за ручонку: — Пойдем, внучек, нас там синичка ждеть…

ПАМЯТЬ