Пронин, наоборот, человек мягкий, интеллигентный, от грубых шуточек Ванечкина обычно ежился, но вида не показывал, улыбался вместе со всеми и от неловкости всякий раз лишь поправлял очки. В отличие от своих друзей он был худощав и бледнолиц, никакой загар к нему не приставал.
Разные люди, но как-то сошлись и вот уже сколько лет дружат и редкий выходной проводят врозь. Разве что в какую-то сельскохозяйственную кампанию райком разведет их на время — разошлет уполномоченными в разные хозяйства.
По пятницам Иван Сидорович, как правило, назначал для рассмотрения несложные дела, чтобы освободиться пораньше и засветло уехать «на лоно». С утра он обзванивал своих друзей, справлялся, готовы ли они, уговаривал выехать сразу же после работы, чтобы полных два дня провести на воздухе. Обычно осечки с этим никогда не бывало: как запланирует Иван Сидорович, так все с ним и соглашаются. Но сегодня что-то не ладилось: и один, и другой почему-то артачились. Вот уже минут двадцать он уламывал Ванечкина, который отнекивался только потому, что к нему неожиданный гость свалился — племянник приехал.
— Племянник-то взрослый? Возьми и его на лоно, — посоветовал Иван Сидорович.
— Да и дел много на сегодня, — упирался Ванечкин. — На три часа вызвал родителей тех хулиганов, которые возле клуба дерево сломали.
— Их судить надо, сукиных сынов! — вознегодовал Иван Сидорович. — А ты душеспасительные беседы ведешь.
— Молоды еще.
— Молоды… — И тут же переменил тон — вспомнил о главном: — Кто же в пятницу назначает дела на три часа? Учу, учу вас!.. — Иван Сидорович засмеялся. — Ну так как? Полчаса тебе на беседу хватит? Ну, час?.. В пять выедем. А? Все! Заметано, — он покосился на вошедшую в кабинет секретаря, которая, подперев спиной дверь, ждала перерыва в разговоре. — Все! В пять будь готов как штык! — Положил трубку, выдохнул облегченно, посмотрел на секретаря: — Ну, что там?
— Все уже в сборе…
— Подсудимого привезли?
— Давно. Волнуется.
— Кто? Подсудимый? А чего ему волноваться? Его дело ясное.
— Да нет, прокурор волнуется.
— А тот чего? Займи чем-нибудь. Такая молодая, интересная, а с прокурором не можешь справиться!
— Да ну вас… — зарделась секретарь. Она наперед знала все шутки своего начальника, но тем не менее отвечала на них — они ей нравились. — Заседатели тоже беспокоятся.
— А те чего? Им зарплата по месту работы идет? Идет. Чего же им еще? Пойди, займи их чем-нибудь… Пусть дело изучают как следует. Я сейчас. Скажи: с райкомом разговаривает, — он кивнул ей и тут же стал набирать номер.
— Пронин у аппарата, — раздался в трубке мягкий баритон.
— И когда ты только делами занимаешься? Как ни позвонишь, ты все у аппарата? — измененным голосом спросил Козлов.
— Иван Сидорович? — Пронин узнал Козлова. — Тебе не угодишь. Когда я отвечал: «Пронин на проводе», смеялся: «Ты что, птичка, сидишь на проводе?» Теперь опять не нравится.
— Нет, нет, сейчас хорошо! «Пронин у аппарата»! Здорово. Солидно. Только непонятно, у какого аппарата? У самогонного?
— Зачем же мне самогонный, если в моем подчинении целый ликеро-водочный комбинат?
— Это верно. Ладно, хватит трепаться, меня люди ждут. Слушай, Прошка, ты не забыл, что сегодня пятница?
— Забыть-то не забыл, да не могу я: на завтра субботник назначен. Озеленять территорию будем. Саженцы завезли.
— Да ты что? Какие саженцы, деревья еще листву не сбросили. Что-то рано вы нынче осень встречаете.
— Самый раз, Сидорович, советовались со специалистами.
— Ну, это ладно. А на лоно поедем. В пять выезжаем.
— Не могу, Сидорович.
— Обижусь на всю жизнь. Такая погода, разве можно упускать? У тебя же есть общественные организации… Заместителя заставь. Обязательно самому работать? А заместитель зачем? Заместителя погоняй, а то он уже брюхо наел больше, чем у меня. Куда это годится? В общем, договорились. В пять — будь как штык! Не забудь вишневой наливочки, очень уж она вкусна у вас. Все, Проша, все, никаких апелляций. Решение окончательное, обжалованию не подлежит. Обнимаю. До встречи!
Козлов вышел в приемную, поздоровался с заседателями, спросил:
— А где же прокурор, адвокат?
— Уже в зале, — сказала секретарь.
— Молодцы! Свое место знают. Пойдемте и мы, — кивнул секретарю: иди, мол, объявляй. Та побежала в зал, и вскоре послышался ее звонкий голос:
— Встать! Суд идет!
Положив перед собой дело, Козлов окинул полупустой зал, увидел в первом ряду плачущую женщину, определил: жена подсудимого, быстро перевел взгляд на прокурора, поприветствовал его кивком головы. Тот показал ему на часы, в ответ Козлов двинул плечами: мол, обстоятельства бывают выше нас. Прокурор ухмыльнулся. Так же кивком Козлов поздоровался с адвокатом и сказал негромко, обычно:
— Начнем, пожалуй… Введите подсудимого.
Стоявший у боковой двери милиционер метнулся за дверь и тут же вернулся с бледным, остриженным наголо молодым мужчиной лет тридцати. Указал ему на скамью подсудимых, сам остался стоять рядом.
Началась обычная процедура, которую Иван Сидорович выполнял почти автоматически. Удалив свидетелей из зала, он принялся устанавливать личность подсудимого: Чехонин Сергей Данилович, тридцати двух лет, окончил восемь классов, женат, имеет троих детей, работает в районной больнице конюхом…
Иван Сидорович спросил, вручена ли ему и когда именно копия обвинительного заключения. Чехонин ответил. После этого Иван Сидорович объявил состав суда и спросил, не будет ли отводов. Отводов не поступило.
— У кого есть какие заявления или ходатайства?
— У меня, — поднялся адвокат. — Прошу приобщить к делу характеристику с места работы моего подзащитного и справку о состоянии здоровья его жены, — и он передал на судебный стол документы. Иван Сидорович прочитал характеристику и справку, посмотрел на одного заседателя, на другого, те согласно кивнули.
— Характеристика и справка приобщаются к делу, — объявил судья.
Оглашение обвинительного заключения Иван Сидорович поручил молодому заседателю — у того был хороший голос, и читал он всегда четко, выразительно, — а сам подвинул к себе листок бумаги и принялся рисовать рожицы. Дело обычное и для Ивана Сидоровича простое и ясное: браконьер убил лосиху и попался. Такие дела, по его мнению, надо бы рассматривать без всей этой судебной канители, судить как за хулиганство: быстро, строго и решительно. Но закон есть закон, и Иван Сидорович вел процесс, как полагается по Кодексу; но решил прогнать его все-таки побыстрее.
«Не вскрылись бы только какие-нибудь дополнительные факты…» — подумал он и взглянул на окно. На улице солнечно, через открытую форточку видна старая береза с листвой, слегка опаленной холодными утренниками, и Ивану Сидоровичу показалось, что до него донесся еле уловимый горьковатый запах ранней осени — опавших листьев, спелых яблок, сена и грибов…
Посмотрел на часы — время бежит. Подосадовал на заседателя: медленно читает, зря не предупредил его вначале, чтобы побыстрее. И тут же вспомнил свое: «Интересно, как там дела у Ольги — купила ли она мяса на рынке для шашлыка?..»
Взял чистый листок, написал на нем: «Надя! Пойди в кабинет и позвони мне на квартиру, спроси у Ольги Васильевны — все ли у нее в порядке?» Свернул записку вчетверо, передал ее секретарю. Та прочитала и пошла звонить. Вернулась быстро, кивнула судье — мол, все в порядке. Козлов повел глазами — поблагодарил ее — и принял вид, будто внимательно слушает обвинение, которое он знал почти наизусть.
Наконец чтение закончилось, начался допрос подсудимого, свидетелей. К счастью, все шло как по писаному: подсудимый вины своей не отрицал, свидетели давали те же показания, что и на предварительном следствии. Да их, свидетелей, и немного было: егерь, который задержал браконьера, да двое понятых.
— Как же все-таки это случилось? — спросил Иван Сидорович у подсудимого больше по привычке, чем для дела. — Расскажите все по порядку.
Не поднимая головы, ковыряя ногтем засохшую ссадину на левой руке, Чехонин тихо сказал:
— Не знаю… Увидел — зверь. И не знаю как… Схватил ружье и…
— Что значит «не знаю как»? Вы, что же, хотите сказать, что были невменяемы?
Чехонин поднял глаза на судью, силился понять, о чем тот спрашивает, и не понимал.
— Я спрашиваю: вы были без сознания в тот момент?
— Почему без сознания? Как бы я без сознания стрелял?
— Ну, а вы знали, что это браконьерство, что за это судят?
— Знал, но не вспомнил тогда, не подумал… Вгорячах все как-то случилось.
— Как же вгорячах? Ружье было при вас, а сезон охоты еще не открыт. И тушу разделали, и мясо везли спрятанным. Ведь вы заранее ко всему этому готовились?
— Не… Я с дальней делянки вывозил дрова…
— А ружье зачем с собой брали?
— Так… На всякий случай…
— И как же у вас рука не дрогнула: вы же видели, что это лосиха, что с ней теленочек?
— Не видел я его… Я увидел его, когда подошел к лосихе… Подошел, гляжу, а он тыкается мордочкой ей в вымя…
— «Тыкается»… И что же вы?.. — Ну, стал прогонять его…
— Пожалейте Чехонина, у него трое детей… — раздался женский голос из зала. Жена Чехонина встрепенулась, зашмыгала носом сильнее обычного.
Иван Сидорович строго посмотрел в зал, предупредил:
— Прошу соблюдать порядок! «Пожалейте». А он пожалел? Убил мать, а у нее тоже ребенок и теперь наверняка погибнет. Это как? Разболтались, понимаете: как что — сразу за ружье, бить, стрелять, глушить. Рыбу и ту дети скоро будут знать только по картинкам. А перепелку услышать — так заплатил бы: уже и забыл, какой у нее голос. — Судья передохнул, громко бросил кому-то в самый конец зала: — Пригласите там, пожалуйста, свидетеля Еремеева Степана Созонтовича. Егеря.
В зал не спеша, вразвалку вошел егерь. Седой, с обветренным лицом, в брезентовом плаще. Держа форменную фуражку в руке, он приблизился к секретарю, взял в свои заскорузлые пальцы ручку и черканул на бумажке свою роспись — о том, что предупрежден об ответственности за дачу ложных показаний.