— Ребята! Да ведь это же не трава, это лебяжий пух! Мягкая и теплая!
И тут все стали быстро раздеваться, сбрасывать с себя ботинки, носки, осторожно, будто на битое стекло, ступали голыми ногами на траву и восторгались приятному ощущению. Кому-то трава казалась теплой, а кому-то, наоборот, прохладной, но всем одинаково нравилось это непривычное ощущение. Вспоминали босоногое детство, радовались, говорили все разом, не слушая друг друга.
— По такому случаю для начала хорошо бы причаститься наливочкой! — предложил Иван Сидорович. — Мокеевич, достань, а…
Пронин быстро выпростал из рюкзака красивую картонку, извлек из нее бутылку с еще более красивой этикеткой, на которой сверху броско, крупно, ярко-красно горело: «Vischnjovka».
В центре этикетки — живописный рисунок, еще какие-то слова, написанные теми же латинскими буквами, а в самом низу снова крупно, золотом оттиснуты два завершающих слова: «Russian vodka».
Пронин с хрустом открутил винтовую пробку, налил в пластмассовые стаканчики.
— Ну-ка, чем ты спаиваешь проклятых буржуев, — сказал Козлов, пригубливая стаканчик. Лизнул языком, зачмокал довольный. — Да-а… От такого бальзама они не скоро окочурятся. — И выпил залпом. — Прелесть! — бросил стаканчик на траву. — Побегу речку проверю. — И побежал, сверкая белой бинтовой повязкой, приклеенной крест-накрест пластырем пониже поясницы.
— Черт пузатый, чуть зад не сжег, а все не унимается, — сказал Ванечкин беззлобно вслед убегавшему Козлову.
Речка Ивану Сидоровичу тоже понравилась: чистая, ласковая, с песчаным дном. Он бегал по краю, вздымал брызги выше себя, кричал своим спутникам, звал, но они были заняты палаткой и на его зов только отмахивались.
Наигравшись в воде, Иван Сидорович пошел обследовать лес и там нашел сломанную еще зимой тяжелым снегом сосну, с трудом оторвал ее от пня, притащил к биваку. Хекнув, бросил на землю:
— Во, и моя доля дров для костра.
— Куда такую приволок? — удивился Пронин.
— Ночью положим — гореть будет долго, — объяснил он и, подхватив котелок, снова побежал к речке — за водой.
Обратно шел не спеша, чтобы не расплескать полный котелок. Поднял голову — возле дуба уже клубился дымок: развели костер. Иван Сидорович заторопился. И вдруг из-под самых ног прыснул заяц. Козлов даже вздрогнул от неожиданности, а когда опомнился, заяц уже был далеко. Навострив уши, с перепугу он большими скачками направлялся прямо к биваку. Иван Сидорович закричал истошным голосом:
— Держи косого! Держи его, держи! Заяц к вам бежит, держите же его, олухи!
У костра всполошились, но, увидев зайца, поняли, в чем дело, и ринулись всей компанией ему навстречу с радостным воплем и улюлюканьем. Заяц остановился. Какое-то мгновение смотрел на бегущих к нему людей, а потом присел и стреканул в обратную сторону. Иван Сидорович кинулся ему наперерез и, когда заяц оказался совсем близко, запустил в него котелком. Выплеснувшаяся вода засверкала радугой в лучах заходящего солнца, а котелок, неуклюже кувыркаясь, летел прямо на зайца. В ожидании удара Козлов даже присел, однако предотвратить беду уже не мог. Вгорячах, еще в охотничьем азарте, он подбежал к зайцу, схватил его двумя руками — за уши и за ноги, заяц вдруг закричал пронзительно, по-детски, закричал, как кричат от нестерпимой боли, и Иван Сидорович тут же отпустил его. Заяц, к его удивлению, не пытался бежать, он сидел покорно и как-то даже обреченно. Иван Сидорович снова поднял его, но уже осторожно, поддев руку ему под живот, прижал к груди и, как ребеночка, понес к биваку. Зайчишка был маленький и молоденький, — видать, позднего помета, он не успел еще ни вырасти, ни жира нагулять, сквозь мягкую шерстку прощупывались тоненькие ребрышки.
Настроение у Ивана Сидоровича окончательно испортилось, восторженные крики мужиков, бежавших ему навстречу, его раздражали.
— Чему радуетесь? Жрать, что ли, нечего?.. — заворчал Иван Сидорович и, ни на кого не глядя, опустил зайца на траву: — Искалечил… Отбил зад бедняге…
Столпившись вокруг зайца, все молча глядели на маленького беспомощного зверька. Первым подал голос Ванечкин:
— Ну, что же теперь?.. Так и будем над ним стоять и плакать? Заяц на то и заяц, чтобы подстрелить его да в жаркое.
Козлов взглянул на него сердито, дернул нервно щекой, тот осекся.
— Ну, как хотите, — махнул Ванечкин рукой и отошел к костру.
Иван Сидорович постоял еще немного и принялся освобождать сумку от продуктов. Освободил, вытряхнул ее основательно, настелил на дно мягкой травы и, пересадив в нее зайца, поставил за палатку.
— Ветеринару повезу… Если жив будет…
Вернувшись, Козлов взял кастрюлю с мясом, поднес к костру и принялся готовить шашлык. Обычно это бывало похоже на целое действо: сначала Иван Сидорович обносил всех своей кастрюлей, давал понюхать рассол. Все нюхали, крякали от удовольствия, потом он принимался священнодействовать над жаровней, а остальные только смотрели на него, восторгались, но не мешали ему, — Козлов все делал сам и сердито отгонял каждого, кто пытался ему хоть как-то помочь.
Теперь же все было иначе. Козлов молча нанизывал куски мяса на шампуры и клал их рядком на газету. Остальные один по одному тоже включились в работу. Они запускали свои пятерни в кастрюлю, брали мясо и неумело протыкали его металлическими шпагами, однако Козлов не гнал их.
Шашлык — «фирменное блюдо» Ивана Сидоровича, неудачи с ним у него исключены. Удался он ему и сегодня — сочный, пахучий, вкусный. Все ели, хвалили, но эта похвала не только не радовала, она все больше и больше бесила его. Ему казалось, что они просто хотят утешить его, развлечь, что они неискренни. «Как с ребенком обращаются… Что я — дурачок, не понимаю?» — сердился Иван Сидорович.
Вишневка тоже не подействовала на него успокаивающе: чем больше пил, тем больше портилось настроение, тем гадостнее становилось на душе.
А мужики в конце концов развеселились и, уже не обращая внимания на Козлова, начали дурачиться — орать, бегать, и это окончательно доконало Ивана Сидоровича. «Дети, что ли?.. Смеются пустым остротам, кувыркаются…» Он встал и ушел в темноту. Вернулся, когда все уже затихли и собирались ложиться спать.
— Что с костром будем делать? — спросил Пронин. — Может, залить его?
— Зачем? — воспротивился Ванечкин. — Пусть. С ним как-то веселее.
— А вдруг ветер поднимется?
— Никакого ветра не будет, — решительно возразил он. — Мы вот сейчас эту сосну положим, и пусть она всю ночь горит! — и он потянул за комель принесенное Козловым дерево. Подтянул поближе, закатил его верхушкой на костер.
Затрещала, застреляла накалившаяся хвоя, вспыхнула высоким пламенем. Затрепетали над костром ветки дуба, листья стали скручиваться в трубочки, а некоторые, самые нижние, вспыхивали и тут же гасли. Все отпрянули от костра, Козлов нервно закричал:
— Ну зачем такой огонь?!
— Сам ведь притащил, — засмеялся Ванечкин и тут же успокоил его: — Ничего, он сейчас спадет — это же хвоя, она как порох.
И правда, хвоя быстро сгорела, пламя упало и остался гореть лишь ствол сосны, шипя и пузырясь белой пеной.
— Вот и все, — сказал Ванечкин спокойно.
— Дубок жалко… Листья вон подгорели, — Пронин кивнул на ветки, нависшие над костром.
— Не беда. Немножко поджарились. Листья — это ничего, им все равно скоро опадать. Пошли спать!
Спал Иван Сидорович плохо. Всю ночь ворочался, в голове перематывались события дня: суд, Чехонин, зайчонок… «Осудил человека, а сам?..» Вспомнился адвокат, его речь. Возразил ему про себя: «Какой там азарт охотника?.. Азарт дикаря… дикаря… дикаря…»
К утру только он забылся коротким сном. Спал — не спал, проснулся от пронзительного крика зайца. На четвереньках выполз из палатки, заглянул в сумку — заяц как сидел, так и сидит. «Почудилось…» Козлов распустил побольше молнию, сорвал несколько листочков одуванчика, бросил зайцу.
— Проголодался, наверное?.. Подкрепись.
И только теперь огляделся. Костер лениво дымил обгорелым концом сосны, трава вокруг была измята, а местами даже так вытерта, словно по ней катались крупные животные. Везде валялся мусор — щепки, ошметки гнилой коры, сухие ветки усеивали довольно обширное пространство. Немытая посуда разбросана по всей территории бивака, а кастрюля из-под мяса оказалась почему-то дальше всех под бугорком.
«Свиньи… — сказал про себя Иван Сидорович и пошел за кастрюлей. — Какой же это дурак забросил ее сюда? Она ж эмалированная, эмаль могла оббиться…» Взял кастрюлю, осмотрел ее снаружи и изнутри, остался доволен: цела. Подошел к палатке, устроил побудку:
— Эй, свиньи, вставайте. Смотрите, что наделали. Надо хоть немного привести все в божеский вид.
Заспанные, один за другим, вылезали мужики из палатки, и каждый удивлялся захламленности территории. Умылись, принялись за уборку. И тут увидели: выехал из лесу всадник и направился прямо к ним. Иван Сидорович первый узнал его, засуетился.
— Этого нам еще только и не хватало… Это егерь едет.
— Ничего, угостим, — успокоил его Пронин. — Есть чем…
— Про зайца молчите.
Егерь подъехал, не здороваясь и не слезая с лошади, оглядел бивак, сказал как-то удивленно и сурово:
— А-а… Это вы… Отдыхаете. А мне говорят, кто-то огонь большой жег тут…
— Да было немножко, — сказал Иван Сидорович. — Вот дуру эту приволок, — он пнул ногой в ствол недогоревшей сосны. — А хвоя сами знаете как горит. Как порох. Слезай, Степан Созонтович, позавтракаем вместе?..
Егерь продолжал осматривать поляну, взглянул вверх, и лицо его вдруг исказилось, будто его пронзила острая боль. Все тоже подняли головы и увидели на нижних ветках дуба, вместо зеленых листьев, коричневые завитки.
— Это… пройдет… Это ничего… — пытался как-то сгладить неловкую паузу Иван Сидорович. — Степан Созонтович, слезай, посидим…
— Пусти козла в огород… — Егерь сердито дернул поводья и быстро поехал прочь. Иван Сидорович хотел было крикнуть ему что-то вдогонку, остановить, что ли, но только махнул досадливо рукой, вернулся к костру, выругался.