— Хорошо, хорошо. — Потапов вышел, почесывая затылок. — «Ну дела!»
В район Потапов все-таки выехал, хотя и было уже поздновато — солнце стояло над головой и припекало в самое темечко. Планы его сорвались, но отставлять их совсем он не хотел. Надо было своими глазами посмотреть обстановку и доложить в обком, посоветоваться. «Объеду — сколько успею», — решил он, садясь в машину.
Пока «Волга» выбиралась из города, Потапов с заднего сиденья по привычке своей наблюдал за прохожими. Забившись в уголок, он почти невиден встречным, зато у него круговой обзор.
Весна завладела городом вовсю. На центральной улице нарядные девушки клюют тонкими каблучками узкую дорожку тротуара. На пустыре галдеж — ребятишки гоняют футбольный мяч. Хозяйки несут с рынка первую зелень: из корзин вылезают длинные, как камыш, перья лука, нежные узорчатые листья укропа, ярко-красная редиска. Этим товаром город в избытке снабжают предприимчивые стрелецкие женщины. Есть такая улица — окраинная — Стрелецкая. Ранней весной стрельцов заливает до самого порога, а иногда — до окон. Люди спасаются на чердаках, с внешним миром связь обрывается, но переселяться оттуда никто не хочет. И дома на Стрелецкой ценятся дороже, чем в центре. А все дело в огородах. Золотое дно — стрелецкие огороды. На улице еще снег, а в каждом доме в ящиках рассада зеленеет. Как только вода спадает, рассада переселяется на грядки, в примитивные парники, и идет упорная работа, чтобы урожай удался лучше, чем у соседа, и главное — раньше. Первый пучок зеленого лука, первая редиска, первый огурчик, помидорчик — кого не соблазнят после долгой зимы? Рядом с ними пусть лежат апельсины и пусть они будут вдвое-втрое дешевле, весной человек на них и не взглянет. Любую цену дадут за первый огурец или помидор. И стрельцы заламывают такие цены, что только ахаешь. В городе их не любят, зовут спекулянтами, но без них не обходятся: овощами снабжают только они. И потому мирятся с ними и власти, и жители.
— Кое-кто сегодня уже окрошку попробует, — заметил шофер. — Кто, конечно, умеет сам квас делать. Пока наш Лимонадный Джо раскачается, и лето пройдет. Да что ему, тому же Григорьянцу? В плане квас занимает второстепенное место, доход от него маленький, а возни много. Хоть подохни мы от жажды, на его зарплате это все равно не отразится. И залей он нас квасом — зарплата не прибавится. Так будет он за «так» бодягу эту разводить?
Потапов не поддержал шофера. Послышались ему в этой речи какие-то анархические нотки Бамбизова. Всем бы только ворчать, только критиковать установившуюся систему. Поветрие какое-то пошло. Думают, так просто: взял и изменил. Думают, от одного человека все зависит. Попробуй, поломай. А вдруг хуже будет? Тогда что? Всем все равно не угодишь. Одному в этот момент давай квас, другому — пиво, а тем девчонкам — мороженое. Хлеб да колбаса, наверное, важнее, чем эти мелочи.
Вспомнив о Бамбизове, Потапов уже не мог не думать о нем. Визит Ольги теперь поворачивался как-то совсем по-другому. Тогда он все-таки отнесся к этому легко: выслушал и не очень поверил ей, в душе посмеялся над поздним романом Бамбизова. Теперь же эта новость все больше и больше беспокоила Потапова. Бамбизов человек крутой, прямой, твердый. Если у него действительно роман, значит — всерьез, а если всерьез — надо пресечь, пока это не получило всеобщей огласки. Такие вещи поощрять нельзя.
Потапов все больше и больше распалялся, в душе росло негодование, злоба на Бамбизова. Почему вдруг — не понятно. Он был бы рад более крамольному поступку Бамбизова, чтобы умерить его прыть, осадить, подмять. Его нужно осадить для него же самого, для пользы дела. Частенько заносит Бамбизова в сторону. Помнится, еще в те годы, когда увлекались «королевой», он единственный противился этому делу и портил сводку района. Добро бы противился тайно, как делали другие. Так нет, объявлял вслух: «Не буду сеять шестьсот гектаров, нам достаточно двухсот. Нам, мол, лучше знать, что для хозяйства необходимо и в каких количествах. Дали задание колхозу: продать государству столько-то зерна, столько-то мяса, молока, других продуктов — и все. Мы уж сами посчитаем, сколько чего нам надо сеять, чтобы выполнить план и иметь прибыль. Не выполним — бейте, наказывайте. По-моему, так нами надо руководить». Конечно, теперь он оказался прав и еще больше возгордился. Но тогда ведь это была линия, и ее надо было выполнять. И сейчас он гнет по-своему. Сказали и насчет кукурузы, и насчет другого, а он продолжает все-таки сеять свои двести гектаров да еще похваляется, какая хорошая у него кукуруза. Хорошая — ну и хорошая, слава богу. Так нет, подтрунивает, вы, мол, тогда были дураками и теперь не поумнели. Другого давно бы можно было приструнить, поставить на место. А этот силу взял, Героя ему дали, в области с ним нянчатся. Обнаглел, явно обнаглел. Надо осадить.
Тряхнул головой — разогнать хотел неприятные мысли, к другой стороне пересел, рассматривать поле стал. Но Бамбизов из головы не выходил. Заварил кашу, а секретарю придется расхлебывать. За кого — за кого, а за него обком шею намылит.
И уже совсем миролюбиво решил Потапов: «Надо спасать человека. Что-то придумать придется». Увидел агрегат сеяльщиков, вернее, не агрегат, а движущееся по полю облако пыли, приказал повернуть к нему. В конце гона, у посадки, стали ждать, когда подойдет трактор. Но раньше, чем трактор, прискакал председатель. Он был на другом поле, издали узнал машину секретаря, поспешил к нему. Молодой парень, с год как поставлен во главе колхоза, запыленный, небритый, с руками, испачканными машинным маслом, он смотрел на секретаря и ждал, какие тот сделает указания.
— Ты что это, вид у тебя какой? — заметил Потапов.
— Да что мне, жениться? — отшутился тот.
— Кто вас знает, — проворчал недовольно Потапов, чем очень озадачил председателя.
Смутился парень, щупает подбородок, щеки — да, щетина, но ведь время-то какое, до бритья ли тут. Стал оправдываться.
— Думал, забегу домой, побреюсь, да так и не пришлось…
Но Потапов его уже не слушал, он, казалось, забыл, о чем шла речь минуту назад, смотрел на приближающийся агрегат:
— Значит, сеешь? А упрямился: земля, говорил, сухая?
— Земля сухая…
— Ну, а как же?
— У Владимира Ивановича был — он сеет. Говорит, скоро дождь будет.
— А у него что, прямая связь с небесной канцелярией?
Молодой председатель оценил остроумие секретаря, засмеялся.
— Старики по каким-то приметам предсказывают дождь.
— Глупость, — рассердился Потапов. — Хитрит он со стариками. Просто надо сеять, вот и сеет. При чем тут приметы? Зерно в земле — спокойнее на душе: первый дождик, и ты на коне. — Потапов взял комок земли, раздавил его пальцами — сухой. Потом присел на корточки, копнул палочкой землю — до сырой не докопался, заключил: — Да, дождь нужен. Большой дождь, обложной, денька на два — на три.
— Было бы хорошо, — согласился председатель. — Владимир Иванович…
— Да что ты все: «Владимир Иванович, Владимир Иванович». Пора тебе самостоятельности набираться, — опять рассердился Потапов, но тут же улыбнулся, смягчил резкость в голосе. — Школу ты у него хорошую прошел, правильно, а теперь дерзай. Самостоятельно! Плох тот ученик, который не идет дальше учителя. Да, кстати, не все и у него хорошо, не надо из Бамбизова делать идола. Сам дерзай! А? Ну, будь.
Потапов попрощался и поехал дальше. Но не успела еще осесть пыль за «Волгой», как председатель увидел ее мчавшейся в обратном направлении. Секретарь почему-то спешно возвращался в райком.
Не заходя к себе в кабинет, Потапов тут же, в приемной, приказал секретарше срочно связаться по телефону с «Зарей» и вызвать в райком секретаря колхозной парторганизации Гришанова.
Секретарей вызывали в райком часто по разному поводу, особенно в такие горячие дни, как посевная или уборка. Поэтому Гришанов не удивился срочной телефонограмме. Но когда он явился в райком и ему сказали, что Потапов ждет его, он оторопел. «За что?» — спросил и улыбнулся — пошутил, мол. А сам стал вспоминать события последних дней — где он мог сплоховать. Ничего не вспомнив, открыл обитую черным дерматином дверь и в темноте тесного тамбура постучал во внутреннюю створку. Подождал, ответа не услышал, приоткрыл.
— Можно?
— Да, да, входи, Гришанов. Садись поближе, разговор есть.
Гришанов силился по голосу и настроению секретаря узнать причину вызова, уловить хотя бы направление будущего разговора: ругать его будет или хвалить. Но Потапов был непроницаем, и Гришанов примостился на краешек стула, готовый ко всему.
— Ну, рассказывай.
— О чем, Федор Силович?
— О делах в колхозе, известно. Как тебе там живется, как влияешь на дела, как проводишь линию партии. Все рассказывай.
Потапов давно вынашивал идею иметь при Бамбизове «сильного комиссара» и своего человека. С этой целью и был послан в колхоз райкомовский работник Гришанов. Но он, по всему видно, не оправдывал надежд Потапова, поэтому секретарь был с ним сух и официален.
— Трудно с ним работать, Федор Силович, — признался Гришанов.
— Что так?
— Он о частном секторе печется так же, как и об общественном. Личных коров колхозников продолжает улучшать. Вчера одной колхознице старую корову заменил на телку. Стал говорить ему, отмахнулся: «Ты, говорит, у народа спроси: правильно мы поступаем или нет». А что народ скажет? Конечно, им нравится такое дело. У Бамбизова даже своя теория на этот счет: «Без личных интересов, говорит, не может быть и общественных, последние-то в конечном счете и есть совокупность личных интересов всех членов общества. Заботясь об общественном, не забывай и о личном интересе человека». Вот это его слова. Говорит, что будто бы именно эти правила помогли повернуть людей лицом к артельному производству, помогли поднять хозяйство на ноги и стать ему таким, каким оно есть теперь. У него целая теоретическая система.
Слушал Потапов — не поддакивал и не возражал, водил карандашом по чистому листу бумаги, рисовал квадратики. Гришанов посмотрел на секретаря, решил, что тот ждет продолжения, стал жаловаться дальше.