— Думаю, сам… Вечерами, да утречка прихвачу.
— Сколько же ты провозишься? Ты вот что — подождал бы немного. Люди освободятся, пришлем — в день погреб сделают. Хорошо? А кирпич выписывай.
И после, когда они остались вдвоем с Гришановым, кивнув на дверь, Бамбизов, перегнувшись через стол, постучал карандашом по чернильнице, собираясь с мыслями:
— А теперь представь. Человеку нужен погреб? Нужен. А мы ему в ответ скажем: «Погреб не наше дело, твое. Иди работай — время горячее». Будет он работать? Может, и будет. Но как? А потом, когда подопрет, бросит все-таки и поедет добывать кирпич. В район, в область!.. Времени, сил, нервов убьет массу. Добудет. Но каким способом! Честным? Нет. Ему же никто не продаст так запросто, фондов нет. А потом этот кирпич надо перевезти. Где взять машину? Где та контора, автобаза, куда он пришел бы, уплатил, сколько надо, и тут же ему дали грузовик? Опять надо «левака» подстерегать.
Бамбизов лежит грудью на столе, словно ему так легче втолковывать собеседнику очевидные, казалось бы, истины.
— А смотри, что дальше, куда тянется эта веревочка. В тот момент, пока он рыщет в поисках кирпича, пользы от него никакой — ни колхозу, ни семье. Душа его развращается — он ищет ходы и выходы: где сунул взятку, где подпоил кого-то, и в конце концов купил ворованное. Значит, он в какой-то степени способствовал воровству. Спрос рождает предложение — это ясно. Но на этом не конец. Купив кирпич, он ищет шофера-«левака» и находит его. А расплата какая, мера цены у «левака» любой масти какая? Поллитра. Даже если и говорят о рублях, все равно, чтобы определить, много это или мало, деньги переводятся на количество поллитровок. Веревочка не кончается, тяни дальше. Тот, который получил левый заработок, что он с ним сделал? Отнес его семье, купил детям обувку, одежку? Нет. Как правило, левые деньги пропиваются. Ну, а пьянка, да еще на дармовые деньги, известно, тянет за собой новые преступления. А можно без этого обойтись? Можно. Колхоз — организация солидная, имеет машины, деньги в банке, покупает нужные материалы, расплачивается, а тут, внутри своего коллектива, распределяет. И человек, ни клятый, ни мятый, спокойно работает, по ночам спит тоже спокойно, знает, что из милиции к нему не придут и не разбудят.
Как-то под вечер возвращались домой с поля. Бамбизов завернул машину к клубу посмотреть — привез ли шофер асфальт.
Еще в первый день Гришанов заметил, что территория центра благоустраивается. Дорога, тротуары к столовой, к магазину усыпаны гравием, а площадь возле клуба почти до самого памятника уже заасфальтирована. С тех пор прошло порядочно времени, а дело это продвинулось вперед не намного. За все время пришел лишь один самосвал с дымящимся асфальтом, и новая черная латка уже успела посереть и по цвету почти сравнялась с остальной площадью.
На крылечке сидят двое рабочих — ждут асфальт; хотя по всему видно, что его сегодня уже не будет: день кончился.
Открыв дверцу и не вылезая из машины, Бамбизов перебросился с ними двумя-тремя словами и остался сидеть в машине, свесив наружу ногу в стоптанном ботинке.
— Подождем немного, — сказал он Гришанову, не оборачиваясь, — может, привезут.
— Зачем такого неаккуратного подрядчика нашел? — спросил Гришанов.
Бамбизов улыбнулся, покрутил головой: не хотел говорить, а придется.
— Это как раз тот случай, когда колхоз оказывается в том положении, от которого мы ограждаем колхозника. Кто нам занарядит асфальт? Его приходится доставать. Смотрю другой раз в городе — асфальт по асфальту кладут. Мог бы тротуар еще год послужить, нет, латают его, новый слой стелют, гладят. А колхозу одну машину, ток заасфальтировать, чтобы зерно в грязь не втаптывалось, не добьешься. Дефицит. Завтра придется опять ехать, просить, умолять…
Он посмотрел вдоль улицы — аллея березок и лип уходила к дороге и заканчивалась ажурной аркой.
— А красиво будет, правда? — Помолчав, попросил: — Ты только не выдавай нас. Об асфальте никому не говори, а то подведем людей и сами останемся без тротуара.
Да, доверял Бамбизов на первых порах Гришанову, делился с ним всем, натаскивал.
3
— Бамбизов застрелился! Срочно в райком!
— В райком — срочно! Бамбизов застрелился…
Верещат телефоны, разгоняя утреннюю дрему в квартирах. Завтраки остаются нетронутыми. Наскоро завязываются галстуки, с вешалок срываются плащи и пиджаки, стучат каблуки по порожкам, бегут поднятые по тревоге люди.
— Куда так рано?
— В райком… — и тихо, по секрету: — Бамбизов застрелился.
— Что ты говоришь? Да погоди, расскажи…
— Сам ничего не знаю. Спешу!
И пошло-поехало по городу: «Бамбизов застрелился…», «Бамбизова застрелили…», «Бамбизов застрелил…»
У секретаря райкома дверь настежь, вызванные не толпятся до срока в приемной, заходят прямо. И как в церкви, стоя и молча, ждут замешкавшихся. Никто ничего не спрашивает, поглядывают друг на друга, на секретаря, на Гришанова.
Наконец все. Прикрыли дверь сначала наружную, потом внутреннюю.
— Товарищи, — голос у Потапова печальный, взволнованный, — мне пока нечего добавить к тому, о чем вы уже извещены. Сейчас выедем на место и там во всем разберемся. Такое указание обкома. — Невольный кивок на белый телефон. — Прокурор, начальник милиции, вы готовы? Ваши люди здесь? Все необходимое захватили? Хорошо. Тогда не будем терять времени, в путь.
Заскрипела, застонала под множеством ног райкомовская лестница, захлопали дверцы машин, зафыркали моторы.
— Иван Иванович, Кочин, иди, — пригласил Потапов к себе в «Волгу» председателя райисполкома.
Прокурор и начальник милиции, видя такое перемещение, пересели из «Москвича» в райисполкомовскую «Победу». Следователь и судебный эксперт, разместившиеся на мотоцикле, быстро перебрались в «Москвич» прокурора. Быстро, резко, громко еще раз отхлопали дверцы, и кавалькада машин тронулась в путь. Черная райкомовская «Волга» впереди, за ней — на высоких рессорах райисполкомовская «Победа», за ней култыхался потрепанный, еще первого выпуска, прокурорский «Москвич», за ним — милицейский мотоцикл с пустой коляской. Замыкал колонну яично-желтый, единственный в районе по цвету, бамбизовский «газик».
Едут молча, а говорить надо. Кочин подался вперед, положил подбородок на переднее сиденье, почти у самого потаповского уха.
— Ну, а что все-таки случилось? Из-за чего?
Пожал плечами Потапов, выдвинул вперед нижнюю губу — «если бы я знал!».
— Может, эта история на него подействовала?
— Какая? — Не спуская глаз с дороги, Потапов чуть повернул голову налево.
— Ну, эта…
— В пятьдесят лет из-за любви не стреляются.
— А может, из-за шифера?
Задумался Потапов. Из-за шифера? Не может быть. Это была история совсем недавняя. Потребовал Потапов, чтобы Бамбизов часть шифера передал в колхоз «Победа», но тот заупрямился: «С какой стати? Они спокойную жизнь себе устроили, я ночей не сплю, достаю и — отдай. Отдай жену дяде, а сам… Так получается?» — «Но я обещал помочь». — «Обещал — так помогай, тебе легче — ты секретарь райкома. А то — нашел топор под лавкой…»
Крепкий и долгий разговор был. Обиделся Бамбизов тогда сильно. Но из-за этого?..
— Да нет, не думаю…
— А может, ревизия что-нибудь обнаружила, — не унимался Кочин.
— Какая ревизия? — Потапов оторвался от дороги и стал смотреть на предрика.
— Из обэхаэс там работают. Я приказал проверить его подсобный промысел. Уж больно бурную деятельность он развил.
— Зачем ты это сделал?
— Но сам же говорил — надо проверить.
— Так не сейчас же вот… — и снова стал смотреть на дорогу. «Промысел… Баба…» Был и об этом разговор с ним. Дружеский, товарищеский. На другой день после того как в райком приходила Ольга Тихоновна, после разговора с Гришановым. Вызвал его… Нет, не вызвал, пригласил: «Приезжай как-нибудь вечерком, потолкуем не торопясь». Согласился, приехал. Думал к себе домой повести — не захотел, заупрямился: «Это мы столько твоей Маше забот сразу дадим, что… Лучше не надо. Одной посуды ей после нас придется сколько перемыть. Ты думаешь, посуду мыть для них удовольствие? Нет! Это для меня удовольствие. Иногда. Найдет такой стих после гостей — все перемою! Ольга потом год помнит. Пойдем в чайную? Там есть специально для тебя «гадюшничек», сядем, выпьем, поговорим. Никто нам не помешает. Людей боишься? У нас народ дисциплинированный, понимающий: не помешают, не выдадут». И все с подковыркой. Пошли в чайную. Разговора, правда, как хотелось, не получилось. Бамбизов сразу захмелел и весь вечер нес околесицу. Ему о частном секторе, ему о промысле — не надо, мол, так сильно, а он свое.
«Ты меня, Потапыч, не понимаешь! Я ведь честолюбивый! Я, может, хочу получить вторую звездочку и чтобы мне при жизни в парке бронзовый бюст поставили. Вот что я хочу! А? — А сам улыбается. — А тебе, Потапыч, скажу: ведешь ты себя неправильно. Не сердись, не надо. Мы тут вдвоем, нас никто не слышит, давай начистоту. А потом, в конце концов, черт возьми, мы ведь равны, мы члены одной партии. У нас и обращение-то введено — «товарищ». А ты, дорогой товарищ, умный человек, но важничать стал. Вот ты какой важный да недоступный! К чему это? Завтра тебя турнут и ты полетишь — даже на колхозе не зацепишься». — При этом отвернул голову и долго смотрел вниз, будто в пропасть заглянул.
Возразил ему на это Потапов:
«По-моему, не я, а ты подзазнался. Вот отсюда у тебя и в жизни не как у всех, перекосы какие-то. — Потапов усмехнулся, чтобы не так резко было. — Тебе дай волю!..» — «Так разве я чем запрещенным занимаюсь? Наркотики, опиум или самогон на продажу производим? Делаем невинные, но нужные людям вещи — корзиночки: на них большой спрос. Кому вред от этого?» — «А за что мы боролись?» — подбросил ему Потапов вопрос. «Мы — за Родину. Отцы наши — за лучшую жизнь, за лучшую долю. А это значит — за работу, за отдых, за одежду, за питание, за хорошее жилье. А ты как думал?» — «Вульгарный материализм». — «Эх, Силыч-Потапыч! Как ты так долго держишься? В других райкомах, посмотришь, секретарями — молодые современные хлопцы. А у нас — могикан! — и засмеялся. Долго смеялся, потом одумался: — Не сердись, Потапыч, окосел я».