— Постройка сгорела?.. Так это, может, и не обязательно дом, может, сарай сгорел?
— Нет, у нас «постройками» дом зовут.
Сделали запрос — подтвердилось худшее: сгорел дом. Дали Виктору отпуск, оформили документы, пропуск через границу, поехал. А на душе неспокойно: чем он, когда приедет, сможет помочь матери? Посмотрит, растравит душу свою еще больше, и все? Сделать что-либо за короткий срок отпуска все равно не успеет.
Но едет — хоть увидеть своими глазами, утешить как-то старуху, определить ее к кому-либо на время, пока армию отслужит.
По центральной усадьбе идет — голову опустил. В другое время покрасовался бы, прошел бы той дорогой, что длиннее, встречных знакомых не преминул остановить, поболтал бы, посматривая украдкой на заветные окна. Теперь не до этого. Село прошел — заметил: много новых домиков прибавилось, вон куда улица вытянулась. Хорошие домики… А у него был плохонький, и тот сгорел.
— Никак, Виктор? Привет! Ты куда?
Ответил на приветствие односельчанина, проговорил:
— В Порубки… — Хотел добавить: «домой», но раздумал и сказал: — К матери…
— Так мать же теперь в Селище живет!
— В Селище? У кого?
— «У кого? У кого?» У себя! Вот же ее дом!
Виктор оглянулся — неужели вот этот деревянный финский домик, похожий на игрушку, неужели в этом домике живет его мать? Шутит земляк?
Подошел к крылечку, постучал — вышла она, мать. Увидела сына, бросилась на шею, целует. Виктор успокаивает ее, а сам крутит головой по сторонам — дом рассматривает.
— Чей это, мама?
— Наш, Витенька, наш! Колхоз нам дал в рассрочку.
И не смог уже после этого Виктор не вернуться в колхоз, совесть не позволила. Приехал он с удостоверением шофера второго класса, сел на грузовик, и не было лучшего водителя в колхозе, чем Виктор.
Год целый холостяковал, а потом решил жениться. Узнал об этом Бамбизов, посоветовал:
— Погоди до зимы, Виктор. Кончится хозяйственная горячка, мы тебе комсомольскую свадьбу закатим. В клубе! А?
И верно — февральским вьюжным днем сыграли эту свадьбу. Афиши расклеили повсюду, как на спектакль.
Задолго до назначенного времени потекли к клубу людские ручейки, бегут ребятишки, торопятся старушки — интересно им посмотреть на комсомольскую свадьбу, сравнить, лучше или хуже придумали нынешние; степенно идут персонально приглашенные. Толпятся в фойе любопытные девчонки, не терпится заглянуть в комнату, где невесту обряжают в белую фату.
И вот наконец молодые вышли. Невеста опустила глаза, хочется скорее пройти сквозь живой коридор. А как спрячешься, если кругом свои окликают, поздравляют.
Живой коридор тесен, всем охота встать поближе, чтобы все видеть, все запомнить. Нарядные пионеры стоят с двух сторон вдоль всего зала, осыпают дорогу цветами, посыпают молодых разноцветными конфетти — чтобы жизнь их была красивой. Кто-то из пожилых женщин прихватил из дому пшенички, плеснул одну-другую горсть — чтобы жизнь молодых была сытной, чтобы в семьях хлебушек водился. Зазвенели, раскатились по полу звонкие монеты — чтобы жизнь была богатой.
А на сцене молодых ждали сельсоветские председатель и секретарь. И Бамбизов тут, но в сторонке, будто и не он это все придумал.
Записали в книгу, как положено, обменялись обручальными кольцами, и вдруг в торжественной тишине раздался выстрел: это Владимир Иванович откупорил бутылку с шампанским, пробка ударила в потолок.
— Горько! — закричал.
А потом подошли школьники и вручили им игрушки — для будущего потомства; а потом невесте преподнесли ковер — ходи по мягкому, пусть в вашем доме будет уют; а потом жениху подарили электрическую бритву — брейся, не ленись.
Нехотя расходился народ из клуба — шли, обсуждали событие. Древняя старушка, соседка, тоже побывала в клубе — ей хотелось сравнить теперешнюю свадьбу с прежней. После говорила:
— А ить ничего венчание-то, хорошо. Хоть и по-советски, без батюшки, а трогательно и все такое. Басурман наш Бамбизов, как все складно да ладно придумал…
На повороте Виктор резко крутит баранку влево, вправо, машина подпрыгивает на колдобине, Гришанов бьется головой о крышу, поправляет фуражку, но молчит.
У большака «Волга» неожиданно замигала красными огнями, съехала на обочину.
Гасят скорость, скрипят тормозами, останавливаются остальные машины. Облако пыли накрывает их и постепенно, вяло, как в замедленном кино, уплывает в поле. Не дожидаясь, когда рассеется пыль, раскрываются настежь двери, и все, кроме шоферов, выходят из машин. Они медленно, недоуменно поглядывая друг на друга, продвигаются к «Волге». «Что случилось? Почему остановились?»
«Волга» стоит, чуть накренившись, — тихо и мирно, будто пустая. Но там идет совещание. Обернувшись к Кочину, Потапов говорит раздумчиво:
— Послушай, Иван, я, наверное, махну сейчас прямо в обком… Ну, что мы всем бюро нагрянем в колхоз?.. Надо Доронину рассказать все лично, как следует. Я звонил — его нет, куда-то уже на предприятие уехал. Поговорил с помощником, попросил обо всем доложить Николаю Николаевичу. Но это ж сам знаешь: через пятые руки пока дойдет — получится как в той игре с испорченным телефоном. У него наверняка возникнут какие-то вопросы. Как ты думаешь?
Кочин молча кивнул — конечно, можно и так. Только что же он расскажет, какие подробности, сами пока ничего не знаем.
— А какие подробности ты сейчас узнаешь, от кого? — возражает Потапов. — Подробности могут вскрыться потом, в ходе расследования.
— Ну что ж, может, ты и прав…
— А ты езжай в колхоз, — продолжал Потапов. — Если что — звони прямо в приемную Доронина, я буду там. А?
— Хорошо, — кивнул Кочин и полез из машины.
«Волга» рванулась и быстро понеслась по большаку.
Кочин вернулся к своей «Победе». Прокурор и начальник милиции побежали к «Москвичу», но предрика окликнул прокурора и пригласил его в свою машину. Начальник милиции хотел было тоже вернуться в «Победу», но без приглашения не решился, сел в прокурорский «Москвич», и машины тронулись в путь.
Кавалькада машин въезжает в Селище, не сбавляя скорости. Шарахнулись во все стороны купавшиеся в пыли куры, засверкали черными пятками ребятишки — понесли новость:
— Приехали!
— Из района приехали!
— Милиция!
— Прокурор!
— И еще дядька с желтым чемоданчиком на «молниях», наверное, самый главный расследователь.
Покорно расступилась перед приехавшими толпа скорбно молчавших женщин, пропустили и тут же сомкнулись, устремились вслед за начальством.
— Товарищи, товарищи! Нельзя! — остановил толпу милиционер. — Туда никому нельзя. — И разъяснил: — Вы можете запутать следы, уничтожить важные улики и тем самым помешаете расследованию. Нельзя. Свидетелей прошу записываться.
Удивились и остановились как вкопанные женщины. Испуганно поглядывали друг на дружку, спрашивали, что это значит. «Свидетели, расследование! Ай-я-яй, бабыньки, дак вот тут какое дело-то! А воет?..»
— А-а-а!.. — неслось из председателева дома: то выла вдова Бамбизова.
4
…По большаку несется черная «Волга», пыль крученым вихрем струится вслед за ней и, относимая легким ветром, ложится на изумрудно-зеленое поле.
Потапов непрерывно курит. Чем ближе к городу, тем больше волнуется, тем больше всплывает в памяти разных случаев, связанных с Бамбизовым. Особенно неотступно преследует бамбизовская история с Конюховой, хотели спасти его тогда, уберечь, не вышло…
План по спасению Бамбизова от морального разложения был прост, хотя и не легок: перевести его в другой колхоз. Такую мысль Потапов вынашивал давно. Поднял хозяйство, поставил на ноги, берись за другое. Но Бамбизов категорически противился переходу. Как можно бросать на полпути одно дело и браться за другое? У него еще столько неосуществленных планов! Нет, он не уйдет, пока не сделает все задуманное.
Теперь у Потапова появился повод еще раз поднять этот вопрос и настаивать на нем уже как бы совсем по другим причинам. Ну, а если не получится с Бамбизовым, придется удалить из «Зари» Конюхову. Это можно сделать легко — перевести в другое хозяйство с повышением. Женщина она толковая, бригада ее не напрасно в передовиках ходит, авторитет не дутый, а вполне заслуженный. Ольга Бамбизова возвела на нее тогда напраслину вгорячах.
Но за делами большими и малыми, кампанейскими и текущими, какие каждодневно наваливаются на секретаря райкома, Потапову было недосуг вплотную заняться бамбизовскими «амурами». К тому же со временем все по-приутихло, и он решил, что там все наладилось, все вошло в свою, нужную колею. Потапову никто не досаждал больше с этим делом, и оно показалось ему потерявшим свою остроту.
Вспомнил он как-то обо всем и устыдился своей горячности, с какой воспринял поначалу это дело.
«Перепугался чего-то, — упрекал он себя. — А чего? Ну, увлекся мужик? Ну и что? С кем не бывает. Ну, знатный он человек. Герой, видный… Нехорошо, конечно… Но теперь, кажется, все само собой улеглось, а я паниковал. Вот так часто бывает: столкнешься неожиданно нос к носу с каким-то делом, и покажется оно тебе огромным и страшным, а отойдешь на расстояние, и только тогда увидишь его настоящие размеры. — И посмеялся над собой, доведя эту мысль до крайности: — А ты уходи от всякого дела как можно дальше, тогда каждое покажется тебе с комариный нос и жизнь сразу станет легкой и беззаботной… Но бамбизовское — это действительно не дело, не надо было придавать ему значения и поднимать такой шум. Проявил принципиальность!.. Теперь стыдно человеку в глаза смотреть…»
Но Потапов рано списал это дело. Вновь оно всплыло совсем неожиданно, как раз накануне отъезда областной делегации на Кубань «за опытом». В эту делегацию от Зарайского района входили Потапов и Бамбизов. Потапов сидел у себя в кабинете, отдавал по телефону последние распоряжения на ту десятидневку, что будет отсутствовать, поджидал Бамбизова — вместе они поедут в область.
И тут-то в кабинет вошла Сякина и напомнила Потапову: