— Вы вот уезжаете и Бамбизова с собой берете, а как же быть с его делом?
— С каким делом?
— Ну, с этим, насчет его преступной связи с бригадиром?
— Так уж сразу и преступной! — у Потапова было хорошее настроение, и он решил побалагурить с женщиной. — А если это любовь?
— Любовь к посторонней женщине у женатого человека?! — Сякина уставилась на Потапова немигающими, широко раскрытыми глазами. — Да ведь он коммунист, член райкома, депутат!
— Не допускаете?
— Нет, — категорически сказала Сякина. — Человек должен чувствовать свой долг.
— А любовь? Она ведь не подвластна…
— Чепуха, Федор Силович… Вы извините, конечно, но я считаю, что все это выдумки слабых, неустойчивых людей.
— Вы любили когда-нибудь?
— Это не имеет значения. — Сякина нервно выдернула из пачки папиросу, стала мять ее. — Вчера приходила Бамбизова. Вас не застала, зашла ко мне и все рассказала. Грозилась поехать в обком.
— Опять… — поморщился Потапов. — А я уж думал, что все наладилось.
— Как видите — нет. Надо что-то предпринимать. Если это дело не пресечь, знаете какой резонанс будет? Пятно на весь район, и прежде всего на райком: недосмотрели, не приняли меры.
У Потапова настроение испортилось, постучал карандашом в раздумье, сказал:
— Неужели это дело райкома — мирить жен с мужьями?
— Они прежде всего коммунисты, Федор Силович, и мы за них в ответе. А за таких, как Бамбизов, — в первую очередь.
Но Потапов больше не слушал Сякину, он заранее знал, что она скажет, ему не терпелось скорее отослать ее из кабинета, будто вместе с ней уйдет и принесенное ею неприятное известие.
— Послушайте, а почему бы вам самой не разобраться с этим делом? Как женщине? Вам, по-моему, сподручней поговорить с одной и с другой, выяснить все… Дело-то деликатное. А может, там ничего и нет, может, это все одна фантазия Бамбизовой…
— А если не фантазия? Как быть тогда?
— Ну, тогда придумаем что-нибудь. Поговорите с Конюховой. Если у них с Бамбизовым действительно зашло так далеко, как утверждает его жена, постарайтесь убедить Конюхову, что такая жизнь ненормальна, что счастья, радости она им не принесет. В крайнем случае — намекните ей о переезде в другой колхоз. Расстояние и время излечивают.
— Хорошо, Федор Силович, — коротко, по-военному кивнула Сякина. — Поговорю, постараюсь убедить. Все сделаю.
— Только деликатно, осторожно…
Сякина ушла.
А вечером Потапов и Бамбизов уже тряслись в вагоне дальнего поезда, и было им обоим хорошо оттого, что вот так вдруг все их дела и заботы остались где-то далеко-далеко, и оба они совсем свободны, и могут говорить о чем угодно, вплоть до анекдотов, и играть в шахматы, и может у них на столике стоять начатая бутылка коньяку. О вчерашнем разговоре с Сякиной Потапову думать не хотелось: вот он, Бамбизов, сидит перед ним — веселый, здоровый, умный. Говорит — вроде балагурит, а все со смыслом, со значением, и слушать его интересно, и говорить с ним — сам богаче делаешься. И такими мелкими и недостойными внимания показались Потапову все сякинские заботы и Ольгины тревоги относительно этого человека, что ему захотелось просить у Бамбизова прощения. «Плывет большой корабль, естественно — за кормой остается какой-то мусор. Люди набрасываются на этот мусор и по нему судят о корабле…»
— Ты что, Потапыч? Взгрустнулось?
Улыбнулся Потапов, сказал:
— Да нет, ничего… — Про себя удивился: «Какой проницательный человек, чуть ли мысли твои не читает».
По Кубани ездили, Бамбизов вникал в дела хозяйств, будто ревизор дотошный, Потапова от себя не отпускал, тут же говорил ему: «Вот это хорошо, нам надо перенять. А, Потапыч?» Или: «Это здорово! Но у нас не пойдет. Как думаешь, Потапыч?»
И все же поездкой остался недоволен:
— Разве так надо за опытом ездить? Это туристы пусть так ездят: большой группой и — галопом по Европе. А я человек деловой, мне надо докопаться до чего-то, поговорить, подумать, еще раз посмотреть. Изучить, одним словом. — И предложил: — Есть у меня в Ростовской области знакомый председатель, заедем к нему? Дня на два. Потолкуем. Честно, откровенно. Как и что. Хозяйство у него сильнейшее.
Уговорил, заехали.
Знакомый председатель Бамбизова оказался маленьким седеньким старичком — украинцем. Ходит он медленно, задумчиво глядит на окружающее. Подойдет к деревцу, уставится на него, задумается, кажется, и о гостях забыл. И вдруг поднимет руку, покажет вдаль:
— Ото увесь парк пионеры посадили. В память о погибших…
Не верилось Потапову, что у этого медлительного старичка может быть сильнейшее хозяйство.
Но первое впечатление быстро улетучилось, и старик перестал казаться медлительным. Где-то он бывал и быстр, и шустр, и как-то незаметно дал понять гостям, что он им очень рад: не кто-нибудь приехал, не турист-попрыгунчик, не начальник, а свой брат — председатель да секретарь райкома. Водит по колхозу, показывает и доволен, что те восторгаются увиденным. А восторгаться есть чем — хозяйство богатое, многоотраслевое, производство организовано не по-обычному — большинство продукции перерабатывается на месте.
— Так я не пойму, Терентий Карпович, у вас что — колхоз, совхоз или комбинат? — не выдерживает Потапов.
Председатель — старый волк, со дня основания колхоза «головою», пережил все ветры и поветрия, улыбается, будто он самого черта обхитрил.
— Та хиба ж дело в звании? Та называй, як хочешь, як ото кажуть — хочь горшком, абы в печь не сажали. Я хозяйствувание так понимаю: роби, шоб и людям и держави было добре. Вот у нас своя ликарня и пекарня, мельница и колбасный цех, а кроме того, консервный и винный заводы. Так кому ж беда от того, што мы сами свою продукцию переробляем? Ты ж возьми — шо помидорина, шо фрукта, — ты пока довезешь ее кудысь, так вона ж на себя не будет похожа. А на месте она, голубонька, ни клята, ни мята, а така, яка есть, цилехонька, так и легла чи в баночку, чи в фляжечку. Любо дивиться, а скушать — тем паче. Так кому беда? Держави? Нет, мы сдали продукцию в наивысшем качестве. Колхозу? Нет. Мы получили больше дохода, построили чи новы дома, чи там ясли, чи клуб. Так мы ж тоже у этой же держави живемо? То ж оно все одно наше государство богатеет. Чи не так я рассуждаю?
— Так, так, Терентий Карпович! — поддерживает его Бамбизов. — Я тоже так думал, только не был уверен — правильно ли это? В душе чувствую — прав, спорю, доказываю, а червь сомнения точит: может — и в самом деле не туда загибаю. — Оборачивается к Потапову: — Почему вот таким делам нет широкой поддержки? Пишут об этом редко…
Потапов промолчал.
— Привычка, — спокойно сказал Терентий Карпович. — Будет поддержка, будет. К тому идет. Оно в малом деле, как и в большом — одна политика. Возьми такое: слаборазвитые страны вывозят сырье, а покупают готовую продукцию. А высокоразвитые — наоборот. Сырье не продают, они его покупают и перерабатывают. Так оно идет и аж до самого колхоза. Выгоднее продавать готовую продукцию. А если я в силах переработать свое сырье, так почему ж такое не робить? И в первую очередь надо перерабатывать овощи и фрукты. Это такой продукт, шо он должен быть переработан на месте. Пекарня, колбасный цех — то ладно, то мы для себя зробили.
Они пришли на винный завод. Во дворе — штабеля бочек, кислая бражка в нос шибает. В цехе огромные металлические цистерны — емкости для вина — стоят в ряд на бетонных тумбах. Спереди каждой цистерны манометры, термометры, стеклянные трубки, какие-то вентили, краны, краники. Цементный пол чисто вымыт, пахнет речной водой. Девушка в белом халате, брови — черным шнурочком от виска до виска, встала у стенки, пропуская гостей.
— Ну, шо, Оксана, как дела? — спросил старик.
Оксана улыбнулась, двинула плечами, щеки вспыхнули.
— В лаборатории е хто?
— Нема.
— А у тебе ключ е?
— Е.
— Открывай.
В лаборатории — будто в мастерской алхимика: колбы, пробирки, микроскоп, пузырьки разные.
— Оксан! Дай гостям попробовать нашого и магазинную, запечатанную бутылку подай.
Оксана поставила на стол две колбы с вином — в одной темно-красное, в другой — белое. Потом выставила бутылку вина в фабричной укупорке и три стакана.
— Зачем так много? — запротестовал Бамбизов. — Хватит для пробы и одной пробирки. А, Потапыч, сопьемся?
— Э-э, ты погодь! Это для дальнейшего разговору. Слухай. Тут наше вино. — Старик ударил ногтем по одной, по другой колбе. — В бутылке — тоже наше, вот это, красное. Но в бутылке оно в смеси с другими такого же сорта. Со всей округи свозят на винзавод в район, а там уже и выпускают его под названием «Понурское». Бачишь? — Он повернул бутылку этикеткой к Потапову, потом к Бамбизову. — А теперь пробуйте наше. — Он налил в стаканы. — А потом из бутылки спробуете.
— Я все равно ничего не пойму, — сказал Бамбизов. — В винах абсолютный профан. Мне кажется — все они на один вкус — кислые, и все. Вот «сучок» от «Столичной» — это я отличу.
— Ничого, ничого! — поднял палец Терентий Карпович, как бы призывая к вниманию. — Не понимаешь, тем лучше. Попробуй и скажи.
Бамбизов поднял стакан.
— За ваше здоровье.
— Пей маленькими глотками, — предупредил Терентий Карпович. — И вы, товарищ Потапов, помаленьку.
Смутились гости: не привыкшие к вину, хотели выпить, как пьют квас — одним духом. Подносят к губам стаканы, отпивают по капельке, глотают не сразу. Бамбизов долго держит вино во рту, запоминая вкус и запах. Тяжелую ему задачу задал хозяин — дегустировать вино.
Терентий Карпович наблюдал за гостями и после каждого глотка одобрительно кивал головой. Сам не пил.
— А теперь — фабричного спробуйте. — И когда Бамбизов выпил, нетерпеливо спросил: — Ну шо? По-честному.
— Это лучше, — указал он на колбу. — Приятнее, ароматнее…
— Ну! — обрадовался Терентий Карпович. — А говорив — не понимаю. Шо хорошо, шо погано — каждый отличит. А вы как считаете?
— Мне так же показалось, — сказал Потапов и почему-то смутился: — Я ведь тоже в винах…