Встал Бамбизов уже после того как закрыли собрание, проговорил дрогнувшим голосом.
— Спасибо, братцы, спасибо, дорогие мои… — и отвернулся, нагнул голову, убежал со сцены, как школьник.
После собрания повеселел Бамбизов, на пятачок выходил — наряды проводил, в глаза людям стал смотреть. Даже шутить начал. Успокоился и Виктор — прекратил за ним по пятам ходить.
Когда приехали из ОБХСС проверять подсобные цеха, Бамбизов только головой покрутил:
— И вы на бедного Макара? Что, сигнал какой получили?
— Да нет. Просто для профилактики.
— А! Ну, ревизуйте.
Шли дни, будто бы все улеглось — на деревне прекратились пересуды. И только дома у Бамбизова все еще штормило: жена не могла ему простить всенародного признания в любви к Конюховой, а у него совсем оборвались и последние ниточки, которые раньше еще как-то связывали с женой.
Питался Бамбизов в столовой, домой возвращался поздно. Даже если и дела никакого не было, сидел в конторе. Дома же, наскоро умывшись, запирался в своей комнате. Пока умывался, жена успевала высказать ему все, что у нее накипало за день. Чаще всего это была просто бабья брань, и до того ненавистной становилась она в такие минуты, что не мог видеть ее лицо — бледное, словно обтянутое пергаментом.
А она не унималась:
— У-у, бесстыжие твои глаза! Как только с людьми встречаешься — ни стыда, ни совести. У нашего Чомбе и то больше совести: напакостит — три дня на глаза не попадается. Опять к этой сучке в больницу мотался? — Если не успевала высказаться, пока он умывался, становилась под дверью и продолжала. Заслышав звон стакана, тут же делала вывод: — Докатился, без водки дня прожить не можешь.
Иногда она плакала, умоляла простить ее, глупую бабу, просила уехать отсюда — из этого проклятого колхоза, который отнял у нее всю жизнь.
Все это уже, казалось, входило в привычку, становилось нормой их жизни, и — такой конец…
Накануне Бамбизов был даже весел, строил какие-то планы. Мечтал о Дворце культуры. «Этот клуб отдадим пионерам — пусть они там хозяйничают, себе построим настоящий дворец. Эх, друзья мои, какой я колхоз видел на Кубани! Будем и мы жить не хуже! Будем!» А утром, когда люди уже собрались на пятачок, разговаривали о разных пустяках, курили, поджидая его, вдруг выскочила Бамбизиха — в одной ночной рубашке, с растрепанными волосами, с лицом стены белее, метнулась в калитку соседнего дома — к шоферу:
— Скорее, скорее, помогите!.. А-а-а!.. — и упала, забилась в истерике.
5
Тихо шуршит лопоухий вентилятор, ворочает из стороны в сторону свое пузатое туловище, гонит слоновыми ушами прохладу, а Потапову жарко. Пытливо смотрит на него секретарь обкома, выспрашивает все с пристрастием, будто чувствует — недоговаривает Потапов. Вытирает лоб платком, успокаивает себя Потапов: «Все идет хорошо, не надо волноваться. В конце концов я ничего не утаиваю. Что было, то было: жили с ним не очень дружно, но и врагами не были. Вспылил Бамбизов малость из-за этой своей романической истории, но вскоре все успокоилось. Конечно, перегнули палку малость, за это Сякину думаем наказать».
— Пил он? — секретарь надел в тонкой золотой оправе очки и что-то пометил карандашом в раскрытом большом блокноте.
Смотрит Потапов на тонкие, длинные, как у пианиста, пальцы секретаря и лихорадочно соображает, что сказать в ответ. Выпивал, конечно, вместе даже когда-то сиживали за столом. В чайной как-то пригубили, Потапов тогда был зачинщиком. Неужели донесли? Но ведь это была деловая выпивка, хотел за рюмкой водки выяснить отношения и по-товарищески предупредить, предостеречь его от ошибок. Выпили немного, но он быстро опьянел, понес околесицу… Неужели кто подслушал и донес?
Сверкнули очки — снял их секретарь и посмотрел на Потапова, ожидая ответа. Поежился, проговорил неуверенно:
— Выпивал… Последнее время, правда, жена докладывала, чаще стал. Но на работе это не отражалось. — Потапов старался быть объективным.
— Так в чем же дело? Хозяйственные дела шли хорошо, райком его не беспокоил, говоришь, дома у него — не хуже, чем у других. И насчет амурных дел…
— Ну, насчет этого я вам докладывал, Николай Николаевич, — перебил секретаря Потапов. Ему показалось, что тот совсем отмел случай с Конюховой. Напомнил: — Был случай с этой бригадиршей, закрутил было. Да с кем не бывает, — сказал и тут же засмеял свои слова, закашлял. — Но это было давно и не очень серьезно. Жена сообщила, и вскоре все прекратилось. А больше… — он полол плечами.
Секретарь повертел свои тонкие очки и положил их бережно дужками вверх. Они тихо стукнулись о плексигласовый лист, которым был покрыт стол, и уставились на Потапова чистыми линзами. Потапов взглянул и увидел в них свое отражение. Выпуклые стекла изуродовали его, сплющили голову так, что она стала похожа на белый блестящий диск с длинной прорезью вместо рта. Шеи совсем не было, плечи растянулись и уходили куда-то за пределы стекол.
Потапову сделалось не по себе, и он отвел глаза в сторону. Такое свое отражение он увидел когда-то в самоваре и с тех пор не садится вблизи него.
— А настроение как у него было? — не унимался секретарь.
— Настроение? Обыкновенное, нормальное. Иногда, правда, проявлял недовольство, ворчал…
— Ворчал? По поводу чего?
— Да так, по мелочам, — отмахнулся Потапов, пожалев, что вступил на скользкую тему. — Ну, обычно. То асфальт ему приходится доставать нелегальным путем, то стройматериалами, мол, колхозы не снабжаются, как это обещалось. Ему-то жаловаться! Другие и того не имеют. А скажешь — опять нехорош: «Мне не нужны привилегии!» Вообще вы же знаете, какой он… Свободы, мол, побольше бы колхозам…
— Какой свободы?
И опять пожалел Потапов, что сказал об этом.
— Ну, мол, — что хочешь сей, как хочешь сбывай продукцию. Выполнил государственное задание, а до остального, мол, не касайтесь. Ну, это так, между прочим, высказывал.
Секретарь потянулся за очками.
— Так в чем же дело? Причина какая-то должна ведь быть?
Потапов втянул голову в плечи, развел руками: «Понимаю, искал причину, но, увы, не нашел».
— Мне самому непонятно, — сказал он. — Был обычный скандал с женой. И все.
Посмотрел пристально на Потапова секретарь обкома, лег грудью на стол, словно хотел поглубже заглянуть в глаза собеседнику, заговорил доверительно:
— Послушай, Потапов, может, ты как-нибудь нечаянно обидел его, а? Бывает так: сам того не ведая, сделаешь человеку больно.
Потупился Потапов, но тут же взял себя в руки, изобразил на лице крайнее удивление:
— Что вы, Николай Николаевич! Конечно, были иногда споры. В работе чего не бывает. Но общий язык всегда находили. Когда ездили на Кубань, он возил меня в колхоз к своему знакомому, все хорошо было. Друзья мы были, а вы говорите… — Обиделся, задергал щеками, отвел глаза в сторону, стал мять угол кожаной папки.
— Н-да… — проговорил секретарь обкома и сел поглубже в кресло. Смотрит, как тот терзает папку, ничего больше не спрашивает, видно, недоволен ответом.
— И обижать не обижали. Что нужно — давали. Все-таки передовое хозяйство, поддерживали всячески. Самого поднимали: всегда в президиум избирали, ездил с делегацией за рубеж. В Румынию. Депутат областного Совета, думали в будущем году выдвинуть его в Верховный Совет. Герой — опять же…
Ничего не сказал секретарь, повернулся к телефонному столику, заказал Москву. Не успел положить трубку, как телефон мягко зазуммерил и одна из клавиш замигала розовым огоньком. Секретарь нажал на клавишу, огонек погас.
Потапов вскочил, шепотом сказал:
— Я покамест выйду, подожду в приемной.
Махнул рукой секретарь — сиди здесь, а сам просит по телефону, чтобы его соединили с нужным ему человеком. Его соединили не сразу, долго сидел с трубкой, приложенной к уху. Устал, взял трубку в другую руку, смотрел куда-то себе под ноги. Но вот встрепенулся, заговорил.
Потапов даже не уловил: когда начался разговор, смотрел на секретаря и удивлялся, как тот спокойно держится и как свободно говорит. А ведь говорит с кем-то из ЦК! Наконец до него стал доходить смысл разговора, прислушался.
— Да, да… Скорее всего. Я тоже так думаю — от усталости. Бывает у человека такое кризисное состояние, затмение своего рода. Да, да… Верно, от самой пустячной мелочи. Совершенно верно — преодолей он эту минуту слабости, и на другой день смеялся бы над своим малодушием. — Прислушался и опять закивал: — Понял. Хорошо. Нет, нет, обязательно — настоящую причину будем искать. До свидания. — Он положил трубку, потер покрасневшее ухо. Помолчал, собираясь с мыслями. — Ну, вот что, Потапов, некролог опубликуем в областной газете. Похоронить надо с почестями, торжественно, как знатного человека, как Героя. Древние говорили: о мертвых либо ничего, либо — хорошо. Бамбизов заслужил хорошую память о себе…
— Да, конечно! — подхватил обрадованно Потапов.
Доронин задумался и вдруг встрепенулся, осененный каким-то решением. Нажал кнопку на телефонном столике, вызвал помощника.
— Соедините меня с воинской частью… Генерала Еремина разыщите. Срочно, — и стал убирать со стола бумаги.
Не прошло и минуты — зазвонил телефон, секретарь снял трубку.
— Еремин? Слушай, Николай Павлович, просьба большая к тебе. С Бамбизовым несчастье, мне нужно срочно туда вылететь. Необходима твоя помощь. Да. Без надобности вертолет держать не буду. Только туда. Обратно приеду машиной. Говорят — застрелился… Да. У тебя, кажется, служит его сын? Предупреди, пожалуйста, осторожно о беде. Нет, пока ничего не надо говорить… И отпусти его, пусть полетит вместе с нами. Да. Значит, куда нам? На стадион? Хорошо, это совсем рядом. Спасибо. — Секретарь положил трубку и, вставая, снова нажал на кнопку. Приказал помощнику: — Главного врача областной поликлиники… Позвоните ему, объясните, в чем дело, и пусть он сейчас же едет на стадион — там нас будет ждать вертолет. Мою машину — к подъезду. Пойдем, Потапов.