Критик Валентин Курбатов так и заявил, что по прочтении прилепинских книг ему «так захотелось обнять всех этих мальчиков», что он «благословляет» лауреата и что благодаря таким, как он, «наша литература возвращается к своей грозной роли — жертвенному служению». Сам Захар Прилепин в ответной речи не отказался от образа «мальчика», добавив только, что он, как «простой рязанский парень», потрясен происходящим.
[ «Newsru.com», 03.10.2007]
Добавим, что уже на следующий день после вручения премии кандидат в депутаты Госдумы от «Другой России» Захар Прилепин был задержан при выходе из поезда на Московском вокзале Нижнего Новгорода сотрудниками УБОП. После задержания Прилепина препроводили в линейный отдел милиции — якобы для проверки, не числится ли он в списке находящихся в федеральном розыске.
Через два часа писателя отпустили, так и не предъявив никаких обвинений. Прилепин связывает случившееся со своей оппозиционной деятельностью.
«Грех». Рассказы
Юлия Резник
сотрудник библиотеки им. А. И. Герцена [ «Зелёная лампа», сентябрь 2009]
«Грех» — собранные под одной обложкой новеллы, написанные в разные годы, — объединены общим героем, общей темой, и поэтому названы автором романом в рассказах. В главном герое мы без труда узнаём самого писателя, его также зовут Захар, что в переводе с древнееврейского означает «божья память». А главная тема вынесена в название — грех, чаще невольный, который герой совершает на протяжении своей жизни.
Книгу эту одновременно можно назвать и реалистическим, и романтическим произведением. Как реалист, Прилепин даёт полное и точное отражение жизни, воспроизводя «типичные характеры в типичных обстоятельствах». Но в такой же мере к этому произведению можно отнести и слова В. Белинского: «В существеннейшем своём значении романтизм есть не что иное, как внутренний мир души человека, сокровенная жизнь его сердца». Если существует такой термин, то Прилепина можно назвать мастером «романтического реализма».
«Всегда готовый ко всему, при этом ничего не ждущий от жизни, кроме хорошего» — чем не романтический герой, чья «брутальная нежность» так покоряет читателей, а в большей мере — читательниц?
Прилепинский герой любит нежно, глубоко, ощущая всю полноту жизни, и автор искусно передаёт это: «Дни были важными — каждый день. Ничего не происходило, но всё было очень важно. Лёгкость и невесомость были настолько важными и полными, что из них можно было сбить огромные тяжёлые перины» («Какой случится день недели»).
Один из лучших рассказов в книге — рассказ «Грех», он мне напомнил «Песнь песней» — собрание древних народных любовных песен, включённых в Ветхий Завет. Многие из писателей обращались к этому сюжету, широко известна новелла А. Куприна «Суламифь». Прилепин описал пробуждение первой чувственной любви 17-летнего Захара. Но чувство это греховное: юноша влюбляется в свою двоюродную сестру, у которой есть муж (в армии) и маленький сын Родик.
«О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна, и пятна нет на тебе; пленила ты сердце моё одним взглядом очей твоих. О, как любезны ласки твои, сестра моя, невеста. Запертый сад — сестра моя, невеста» — эти слова из «Песнь песней» могли бы быть и словами Захара. Лето! Яблоневый сад! Любимая — хоть и сестра, которая тоже вроде бы отвечает взаимностью! — счастливейшее время для Захара. Но… сомнения, мысли о грехе не позволяют герою переступить последнюю черту.
Скажем спасибо Захару Прилепину за то, что он напомнил нам: «…Всякий наш грех будет терзать нас… А добро, что мы сделали — оно легче пуха. Его унесёт любым сквозняком».
Валерий Иванченко
журналист, редактор [ «Книжная витрина», 30.08.2007]
Текст Прилепина — как плотный воздушный поток, в него непросто войти — выталкивает, но стоит туда втянуться — летишь, потеряв своё «я». Не все туда сунутся, многие поспешат выбраться — не комфортный аттракцион. Выдерживать дистанцию бессмысленно, ничего не почувствуешь. А обнажившись, как автор, рискуешь ободраться до крови.
«Грех» — «роман в рассказах» — включает семь историй из жизни одного человека. Восьмая часть — подборка стихов, этим человеком написанных. А девятая — рассказ о войне, который кончается смертью.
Счастье и небытие — вот две темы, которые всегда присутствуют в этих текстах. Ярчайшая полнота жизни, на которую неизменно падает тень.
Мы видим Захара в разные моменты его судьбы, но в каждом — рядом с перенасыщенным током жизни — будет, не пропадая, маячить близкая пустота, поглощающая жизнь, что идёт в одну сторону. «Будет ещё лето другое, и тепло будет, и цветы в руках…», — уговаривает себя семнадцатилетний Захарка, покидая истому последнего лета детства. «Но другого лета не было никогда» — заканчивается рассказ.
Пробуя от переполняющей нежности к миру устроиться в «иностранный легион», получив нокаут от симпатичного собутыльника, пропадая в кладбищенском запое, разводя вышибалой бандитов в ночном клубе, Захар ходит по краю пустоты — «горячей, душной, бешеной» — как та, что оставляют за собой колёса поезда, под который он чуть не попал. Но с некоторого времени он не хозяин себе. Два сына растут.
Рассказывая о детях, Захар истекает нежностью, его сентиментальность не знает края, а устыдить его этим может только враг рода человеческого. И всё страшнее делается от хрупкости признания: «Мне нет и тридцати, и я счастлив. Я не думаю о бренности бытия, я не плакал уже семь лет — ровно с той минуты, как моя единственная сказала мне, что любит, любит меня и будет моей женой…»
Книга Прилепина оказывается в обратном рассмотрении очень стройной и ясной, возможно, кому-то захочется назвать её подогнанной, «сделанной» или «концептуальной». Не стоит этого делать. Автор очень искренен с нами, у него всё получается само собой.
Александр Гаррос
писатель, публицист [ «Эксперт», 10.09.2007]
…справедливо попинать Прилепина по болевым точкам — дело нехитрое. Пишет он неровно. Перебарщивает.
Пинать его всерьёз, однако, не хочется. Потому что — подпадаешь ведь под обаяние: и личности, и — отдельно — текста. Слишком уж много в этом тексте жадной радости жизни; той, которая — острое до пронзительности ощущение каждого момента, чем бы он ни был наполнен. Пускай даже горем или отчаянием.
«Господи, строгий Боже, как же ты недоглядел, что я стою, улыбаясь. Даже что просто стою. Нет ощущения времени. Тёплый, безумный, живой, вижу сплошное счастье. Куда мне столько его». Радость — как температура, которая у Прилепина и его лирического альтер эго всегда словно бы 37,2.
Вот что, собственно, особенно важно: Прилепин — безусловно избыточен. Он не равен, или, как выразилась бы иная филологическая дама, не конгруэнтен ни одному из многочисленных своих амплуа — и даже всем им совокупно. Прозаик, поэт, политический маргинал-радикал, мачо-авантюрист с хорошей дозой самолюбования в шипучей крови, патриот, семьянин, журналист, филолог — Прилепин тасует роли с неслучайной быстротой, ни в одну не умещаясь, везде перекипая через край.
Его проще представить в каком-никаком Серебряном веке, чем в нынешних писательских, журналистских, политических раскладах. Легко чертятся линии жизни — и без труда воображается Прилепин, примыкающий к большевикам (эсеры и анархисты ему бы в итоге не подошли — слишком в нём силен инстинкт государственника), ходящий в чекистской кожанке (да он и так в ней ходит), разрывающийся внутренне между старыми декадентскими и новыми кремлёвскими друзьями, ну и расстреливаемый в каком-нибудь тридцать лохматом — когда время избыточных закономерно кончается, и верх опять, как всегда, берут обычные, средние, серые.
Он оттуда, Прилепин, из тех лет, когда чрезмерность была не нормой — но и не штучным исключением.
Вот ведь и кремлёвские культуртрегеры чувствуют — не зря Прилепина пытаются приветить: у нынешней власти и врагов-то таких раз-два и обчёлся, а сторонников и вовсе нет. Если полные энтузиазма — то дураки, а так всё больше алчные холоднокровные рептилии разного размера.
Это всё, конечно, совсем уж мало отношения имеет к прилепинской прозе; но он же сам хочет числить себя более в персонажах, нежели в писателях. Так тому и быть.
Лев Данилкин
писатель, критик, публицист [ «Афиша», 23.09.2007]
Предполагалось, что Захар Прилепин — кадыкастый, с бескомпромиссно обритым черепом, ясные, всегда прищуренные, оценивающие тебя глаза — явился в литературу в первую очередь для того, чтобы сообщить о своём экстремальном жизненном опыте: война в Чечне отразилась в «Патологиях», деятельность НБП — в «Саньке». В третьей книге «Грех» главный герой почти не изменяет своей «хемингуэевской» линии поведения: он роет могилы, грузит хлеб, палит из гранатомёта, выгоняет из кабака распоясавшихся посетителей — словом, неизменно поддерживает уровень тестостерона в организме на грани интоксикации.
Любопытно то, что рассказы — и теперь это очевидно — написаны, не чтобы показать изнутри специфический мир гробокопателей или вышибал; что Прилепина прежде всего интересует, так это не просто-жизнь, «фон», а сам «Захарка», герой, работа его оптики, его движения души — счастье, недоумение, умиление, изумление, смятение, горечь; чаще всего эти «колыхания» возникают в насыщенной опасными событиями среде, но вовсе не обязательно. Прилепинский герой может запустить трансляцию своих чувств вовсе и не спровоцированный смертельной опасностью или взволновавшей его беседой, а ни с того ни с сего, без особой мотивации. Это означает, что сам Прилепин воспринимает себя, прежде всего, как художника чувств, специалиста по движениям души.
Никита Жуков [ «Завтра», 03.09.2017]
Есть такие книги, которые не поддаются логическому и даже философскому разбору. Если проявить архитектонику сюжета, расшифровать семантику слов, и привести аналогии — от произведения останется всего лишь голый скелет. Это импрессионистская, музыкальная литература, которая нацелена на впечатление читателя. И чтобы правильно её воспринимать, нужно иметь хороший слух или