Прилепин после «Обители» оказался на какой-то недосягаемой высоте. Я много лет свято верил в то, что времена великих русских писателей давно прошли, но Прилепин это убеждение смог разрушить. «Обитель» — это не только масштабное исследование, не только сюжет и ожившие герои вековой почти давности. «Обитель» — это ещё и шикарный памятник русскому языку и русской истории, который поставил профессиональный филолог и профессиональный русский.
Премии. «Большая книга»-2014
25 ноября 2014 года в Доме Пашкова были объявлены победители девятой Национальной литературной премии «Большая книга». Это крупнейшая российская национальная премия, вторая по величине литературная награда в мире по размеру призового фонда, после Нобелевской премии по литературе.
Всего на конкурс в 2014 году было прислано 359 работ из России и зарубежных стран. В финалисты попали девять книг. Жюри возглавил директор Государственного Литературного музея Дмитрий Бак. Председателем Совета экспертов премии стал писатель, лауреат российской букеровской премии 1999 года Михаил Бутов.
Главный приз и 3 млн рублей достались Захару Прилепину за роман «Обитель», посвящённый истории создания Соловецких лагерей в конце 20-х гг. прошлого века.
Третью премию получил Владимир Шаров (роман «Возвращение в Египет»), вторую — Владимир Сорокин (роман «Теллурия»).
Именно «Обитель» долгое время возглавляла списки продаж во всех крупных книжных сетях. Причём не только в России, но и на Украине, несмотря на жёсткую критику автором украинской власти и активную помощь ополченцам Донбасса.
Захар
(на церемонии награждения)
Мы все понимаем, что это — литературный спорт. Убеждён, что все книги из шорт-листа премии достойны награды, но свою победу оспаривать не буду. Нам всем очень нужен мир. Я уже знаю, на что потрачу эти деньги.
Захар
(через два дня, в Курске)
У меня много друзей на территории Новороссии. И там, и там есть множество проблем. Поэтому я точно знаю, куда пойдёт каждый рубль.
Анна Наринская
журналист, критик, продюсер, куратор выставок [ «Коммерсантъ», 27.11.2014]
Принимая премию из рук председателя Государственной думы Сергея Нарышкина, Захар Прилепин поблагодарил тех, кто за него болел. «Ну а что до тех, кто был против, — продолжил он, — то так вам и надо».
И действительно, так всем и надо: и тем, кто был за, и тем, кто против. Потому что именно с этим — премированным главной литературной наградой — автором наша сегодняшняя общественная жизнь становится ещё более гармонической. Эта «подходящесть» времени и лауреата оказалась продемонстрированной уже на самой церемонии: торжественную часть стилизовали под съезд писателей советского времени.
Такого спецэффекта организаторы, конечно, в виду не имели, хотя награждение Прилепина ни для кого сюрпризом не оказалось. Наоборот, интересующиеся отечественной словесностью давно говорили о нём как о наиболее возможном кандидате, а уж насчёт вхождения романа «Обитель» в тройку лидеров никто не сомневался. И если иметь в виду, что членов литературной академии «Большой книги» (то есть тех, кто выбирает лауреатов) насчитывается около сотни и они в принципе и составляют так называемую литературную общественность, можно сказать, что, делая такие прогнозы, многие, пусть даже того не желая, «предъявляли», за кого будут голосовать сами.
Чаще всего эти самые интересующиеся предпочитают рассматривать этот прилепинский триумф в чисто литературном поле. Мол, литературные премии недаром так и называются литературными, и вручаются они за качество писательства, а взгляды авторов и вообще их идеология здесь во внимание не должны приниматься вовсе. На это, находясь исключительно в литературном поле, приходится сказать, что, хотя роман «Обитель» выделяется на теперешнем общем литературном фоне точным авторским чувством конструкции и умением работать с персонажами, это никак не отменяет абсолютной советскости. Как спонтанной (автор сам живёт советскими эстетическими ценностями и, соответственно, их предлагает), так и осознанной (автор намеренно воспроизводит советский роман, каким он был, с одной стороны, у Леонова, с другой — у Солженицына, как явление). То есть победа этого романа (в свободном тайном голосовании и при наличии в шорт-листе такого принципиально асоветского текста, как «Теллурия») демонстрирует выбор той самой «литературной общественностью» советской эстетики и подхода как наиболее любезных её сердцу.
Но вообще-то рассуждать о литературных премиях на территории исключительно литературы — занятие по меньшей мере странное. Во всём мире — и это ни для кого не секрет — большие премии, вручаемые в самых разных видах искусств, имеют политическую составляющую. Этот факт может не доставлять особенной радости, но поставить его под сомнение невозможно. И сколько ни пожимай плечами по поводу нобелевской «политкорректной разнарядки» или «каннского левачества», ясно одно: политизация стала составной мирового премиального процесса. Важные премии не вручаются автору в отрыве от того, какие взгляды он демонстрирует. Так что — во всяком случае в глазах некоего отстраненного наблюдателя премиального процесса — если отечественная интеллигенция вручает главную литературную премию тому, кто написал «Письмо товарищу Сталину», от её, интеллигенции, имени, показывая, как она, эта интеллигенция, ничтожна, — значит, она этот пафос разделяет. Иначе выходит слишком уж глупо.
Арсений Штейнер
художественный критик, член Ассоциации искусствоведов [ «Lenta.ru», 26.11.2014]
В первый раз, кажется, на моей памяти «Большую книгу» дали действительным читательским фаворитам, и вкусы жюри и широкого читателя почти не разошлись.
Захар Прилепин взял на себя труд обойти Солженицына, которому принадлежала лагерная тема в русской литературе (в большой форме). Александру Исаевичу прощаются, и это уже, видимо, навсегда, и претенциозный язык, и вольное обращение с фактами. История репрессий читается по «Архипелагу» и «Ивану Денисовичу», книги Шаламова, не говоря уже о Дьякове, перешли в разряд факультативных.
Прилепину первому удалось вывести в большую литературу мысль Александра Проханова о «синтезе белой и красной идеи», в своё время выпущенную в мир в свойственном Проханову грубом публицистическом ключе. СЛОН (Соловецкий лагерь особого назначения) у Прилепина — не холодный ад под управлением чекистов, а площадка жёсткого социально-экономического эксперимента.
Солженицынское копытце нетрудно разглядеть за эпизодами «Обители» (виднеется за интригой и Норман Мейлер, но далеко на заднем плане). Полемика идёт даже на уровне языка: тяжёлому, декорированному неологизмами языку Солженицына Прилепин отвечает лёгким, но ощутимым, как холодный воздух, точным северным говором.
«Непохожие поэты: Мариенгоф, Луговской, Корнилов». Биографические очерки
Михаил Пророков
журналист [ «Коммерсантъ», 23.12.2015]
Почему же именно эти трое собрались под необычной для серии ЖЗЛ обложкой?
Возможно, как раз потому, что уж больно они непохожи. В компании Васильева и Корнилова или Есенина и Мариенгофа любой третий был бы третьим лишним, а главным героем был бы более хулиганистый (Васильев) или более одарённый (Есенин). Кроме того, книга о Васильеве, Корнилове и ком-то неминуемо была бы книгой о жестокой эпохе, книга же, скажем, о Луговском, Тихонове и Симонове — книгой об эпохе, невзирая на все трудности и подлости, довольно благостной. За этими же тремя столь разными, чуть ли не отрицающими друг друга обликами нет-нет да и проглянет лик эпохи настоящей. Очень похожей на ту, которую мы пережили и переживаем (сперва всё перевернулось и перемешалось, потом застыло, сжало зубы, окаменело и стало жить ожиданием беды и войны), но с иным, гораздо более крупным масштабом замыслов и амбиций. С ощущением реального шанса изменить этот мир так, чтобы он сам себя не узнал и сам себе удивился. И раз уж такой шанс дан, то, будь ты пасынок или баловень (сегодня так, а завтра, глядишь, этак) эпохи, ты всегда ещё и соавтор. И, значит, печёшься не только о себе и близких, но и о ней, родимой. Ведь оправдаться за её счёт не получится — судить вас будут вместе (книгу о Леонове Прилепин назвал «Подельник эпохи» — очень точно).
Судить непременно будут. Автор и сам не щадит ни героев (причём, кажется, чем больше любит, тем больнее бьёт), ни время. Тон рассказа — простой, лёгкий, чуть грубоватый, оценки поведения и стихов героев — резкие, однозначные, без полутонов. Стихов в книге, кстати, много, они говорят сами за себя, к анализу автор обращается редко, в основном в первой, той, что про Мариенгофа, части. Да ещё есть уморительно смешной разбор «Песни о встречном» Корнилова. А вот поведение всех троих в быту освещается полно и без всякого снисхождения: мы узнаем и сердечные, мягко говоря, тайны первой жены Корнилова Ольги Берггольц из её дневника, и самые интимные моменты из писем Мариенгофа единственной его жене Анне Никритиной, а что до Луговского, то его бесконечные женщины и сложности отношений с ними — цветочки на фоне того, как жёстко описывает Прилепин его поведение во время ташкентской эвакуации. Благо дневников и воспоминаний, это поведение живописующих, хватает. Правда, после этого Прилепин задаёт резонный вопрос: а сами эти пишущие и вспоминающие — они что делали в эвакуации? Среди них были люди и помладше Луговского, и несильно старше. Почему ему было стыдно, что он не на фронте, а им нет?
Но всё же главная мысль «Непохожих поэтов» — отнюдь не судейская. Наоборот, говорить вещи, выставляющие героев в неприглядном свете, Прилепину легко именно потому, что права судить он себе не даёт. И самое болезненное, самое политически острое место книги — то, где речь идёт об авторах «расстрельных» статей, стихов и писем 1937-го (если коротко, то писали их чуть ли не все, кроме забытого в ту пору Мариенгофа), Захар Прилепин завершает знаменательной фразой: «Кому тут нужны оправдания, кто вправе их принять». И всей книгой отвечает на этот вопрос: очень мало кто из живших в то время — и никто из живущих в другое.