Ополченцы: героические, трагичные и тихие, или, наоборот, обаятельные раздолбаи. Нацболы, бывшие зеки, начудившие в 90-е, умный премьер Пургин и бронированный паричок Кобзона. Ледяная гостиница «Луганск» и сытая на контрасте «Рамада», лихой Сёма Пегов, суровые, как сектанты, Стешин-Коц и Казаков с мутным глазом. А ещё солдат, который идёт с автоматом к министру культуры решать вопрос с концертом Скляра. И гимн молодой республики, который ещё не представлен никому, но его уже репетируют на задворках ДК.
И пока ещё только двухсотый мерин Плотницкого. «Они (Кремль) строят здесь другую Россию, но другую по своему разумению, на сколько хватает фантазии», — понял я тогда. А что ещё они могли построить? Слишком далека наша власть в своём общем знаменателе от понимания, что значит Родина, и что надо, чтобы её боль успокоить…
Завтра начнём раздачу подарков. Часть подарили сегодня людям из Донецка — они подъехали сами, мы их загрузили, отсыпали радостей, и они двинулись к себе домой с машиной тёплых вещей и всего прочего.
В Луганске появился свет. Если в прошлый раз я первого человека увидел в городе через полчаса езды, то в этот раз их… ну как выразиться… чуть не сказал: много. Как в российском городе ночью. На каждой улице есть два, пять, семь человек, а то и десять иногда. Видел даже одного весёлого хипстера, он деньги менял вместе со мной. Ушёл, едва не приплясывая, в белой курточке куда-то.
На многих ополченцев даже смотреть холодно: в осенних куртках, каких-то шарфиках, в летней обуви. Зато все бодрые и крайне мотивированные.
Хотя на передовой, в окопах, вообще все смерзаются и там не так весело.
Школу и больницу завтра попробуем навестить.
Собрать, перевезти через границу даже 6 машин — это жёсткий, ударный и крайне нервозный труд. Это не говоря о самом главном — о том, что тысяча наших друзей — то есть, вас, дорогие читатели — взяли и поделились своими личными деньгами, собрав три миллиона рублей за три дня.
Но в целом, этим бы должно заниматься наше государство. В постоянном режиме. Наше, российское государство. Иначе никак.
В понедельник встречаем на границе моего товарища, прекрасного исполнителя Александра Скляра — будет концерт.
Всем, кто помог, поклон!
На российском пограничном пункте словоохотливая женщина в окошечке, разглядывая мой паспорт, спросила: «И что, все ваши?» Глянул, что она там смотрит: страницу с детьми, оказалось.
— Мои.
— Все четверо?
— Ну да.
— И чего вы туда едете тогда, когда у вас четверо детей?
— Чужим детям тоже надо помогать.
— О своих надо заботиться, — сказала она мне строго и вернула паспорт.
Хотел ей ласково сказать:
— Что ты понимаешь, глупая баба.
Но мне груз надо провозить было. Ещё не пустили бы.
Мы с братом Илюхой поселились в гостинице в центре города Луганска. Большой отель, красивый. Нет отопления, воды тоже нет. В комнате +10, какая-то грелка всю ночь гонит тёплый воздух, но почти не спасает.
Людей селят только на южной стороне отеля.
Впрочем, людей я тут не видел пока. У огромного отеля стоит одна машина. Эта машина — моя.
В холодном холле сидят трое нахохлившихся от холода, но приветливых мужика.
— В каком номере хотите жить? — и показывают сразу гроздь ключей.
Проводили нас до номера, сразу давай включать телевизор — вот, мол, работает.
— Выключи, бога ради, — говорю, — я и дома его не смотрю.
Он без обиды:
— А мы тут три месяца без света были, для нас в новинку!
(фейсбук Захара, 2014)
Захар
Вопрос о создании своего подразделения жёстко встал в середине лета 2014-го — в ЛНР уже воевал взвод нацболов, который я с какого-то момента курировал; но этого было мало — особенно учитывая то, что мы перегнали на Донбасс сотни людей, попавших в итоге в самые разные подразделения, но не в наше. Понимая, что «снизу» в сложившейся обстановке подразделение уже не создать, я начал искать пути создания своего отряда «сверху». В конце июля 14-го я познакомился с Олегом Царёвым, на тот момент занимавшим должность главы Парламента Новороссии; но он стремительно потерял там свои позиции.
В итоге, не найдя никаких коротких путей, я начал работать в ДНР и ЛНР в качестве военкора (в сентябре — октябре мои заметки публиковала «Комсомолка» и множество других изданий) — хотя эта работа мало устраивала меня, тем более, что там и так отлично справлялись ребята вроде Семёна Пегова, с которым мы тут же задружились.
Захар
В первых числах сентября 14-го я познакомился в Донецке с Арсеном «Моторолой» Павловым, и готов был идти к нему в «Спарту», он меня брал — но тогда мне пришлось бы похоронить тему с нашим батальоном.
В октябре 2014 года я познакомился всё там же, в Донецке с одним из отцов «русской весны» — Андреем Пургиным, и предложил ему свой батальон — с меня были бы люди и весомая часть обеспечения, с него — возможность работать в структуре создаваемой тогда армии ДНР.
Но и Пургин вскоре потерял своё положение и все свои должности.
Не оставляя своей идеи, в течение 15-го года я многократно посещал Донбасс в качестве поставщика гуманитарной помощи для мирных жителей. У меня и моей команды было множество разных приключений, пару раз меня могли убить, ещё несколько раз — посадить за контрабанду, но в итоге мы помогли даже не сотням, а тысячам жителей Донбасса, — и это главное.
Илья Шамазов
лидер нижегородского отделения НБП [интервью Л. Зуевой, 2021]
…Потом был просто вал. Когда откликнулась на призыв Захара буквально вся страна и еле успевали собирать, обналичивать, закупать и нестись на территорию вновь. Протаскивать грузы, сортировать, развозить, раздавать.
А там везде кровоточило, и менялся облик республик. Как в дрёме, лихой Дрёмов ведёт нас с Захаром расстреливать (не туда и не тем везли груз, по его мнению), а потом отпускает, проявив высшую милость. А потом гибнут все. Гибнут легендарные и гибнут свои. И Дрёмов, которому не зачлась наверху маленькая его слабость. И не остаться после такого уже нельзя. И Захар остаётся, затянутый в эту воронку. Его имя было на грузе, его груз оказался во сто крат тяжелее.
«Семь жизней». Рассказы
Галина Юзефович
критик, преподаватель [ «Meduza», 18.03.2016]
Формально рассказы в сборнике объединены идеей «сада расходящихся тропок» — по крайней мере, примерно так формулирует свой замысел сам автор. Прилепин пытается прослеживать разные ветки судьбы, находить в прошлом развилки и смотреть, как бы всё обернулось, если бы в каждой из них можно было повернуть один маленький, неприметный винтик. Красивая концепция, но в данном случае даже избыточная: каждый текст в «Семи жизнях» обладает свойством дивной самодостаточности и отдельности.
Я бы сделала акцент на другом — не на внутреннем смысле, а на внешнем приёме: на планомерном и виртуозном обмане читательских ожиданий.
Практически в каждом рассказе Прилепин аккуратно развешивает по стенам ружья, которым не суждено выстрелить, размечает тропинки, по которым читатель доверчиво устремляется к обманчиво предсказуемому финалу лишь для того, чтобы в последний момент вылететь с накатанной трассы в кювет и дальше, дальше — туда, где он меньше всего ожидал оказаться.
Мы читаем рассказ «Зима» как романтическую сказочку про «приехать к морю в несезон», но буквально из последней фразы узнаём, что на самом деле он — о счастливой и жестокой мужской свободе, не о любви, но об избавлении от неё. В конце «Спички и табак, и всё такое» ждём эффектной поножовщины, а получаем странную, статичную — на манер живописного полотна — картину примирения и приятия. В «Петрове» (пожалуй, лучшем тексте сборника) все тщательно расставленные автором ловушки, прозрачно намекающие на возможность счастья, с трагической неизбежностью заводят героя в ледяную пустыню, к одинокой, бессмысленной гибели. «Рыбаки и космонавты» — гомерически смешная зарисовка из жизни молодого гопника и новоиспеченного отца, отмечающего с друзьями рождение сына, в конце совершенно неожиданно вышибает слезу.
Раз за разом Прилепин обманывает читателя, передёргивает карты у него под самым носом — но в этом откровенном мухлеже нет ничего обидного или унизительного. Скорее, наоборот: ощущение, возникающее при чтении «Семи жизней», похоже на восторг — когда на американских горках ты видишь, что впереди тебя ждёт мёртвая петля.
Однако рассказы Прилепина не сводятся к банальному (да даже к небанальному) фокусу, трюку: помимо мастерства — спору нет, выдающегося — в его текстах присутствует что-то, не сводимое к технике и технологии писательского ремесла. Словом, настоящая большая литература: сама жизнь, отлитая в слова, и беспримесное читательское счастье.
Дмитрий Филиппов
писатель, критик [ «Литературная Россия», 13.05.2016]
Голова кружится от «Семи жизней». Ходишь и пьяный, и счастливый, и до краёв наполненный каким-то важным знанием, которое не проговаривается словами. Как будто тебя разобрали на винтики, а потом вдруг снова собрали, уже правильно и аккуратно, все детальки смазали, ветошью протёрли с любовью. Стоишь, себя в зеркало разглядываешь и думаешь: а как же я до этого жил, такой весь криво собранный, заржавелый?.. Для этого, наверное, и нужна литература: душу смазывать.
Да, сама механика построения рассказов — заокеанская. Так Хэм выстраивал свои тексты, Джек Лондон и Трумен Капоте так работали. Но это касается только композиции. Литературная традиция наша, русская, от Гоголя к Газданову и дальше — к Распутину, Личутину, Белову. А стиль… Стиль прилепинский. Тут уже ни с чем не спутаешь.