И о популярности, и о гонорарах, и о деловой хватке Есенина и его друзей-имажинистов Прилепин повествует вполне обстоятельно. Скандалы тоже описывает без купюр, почти не стараясь оправдать героя — лишь подчёркивая, что по-другому он ни жить, ни умереть не мог. «Вообразите себе Есенина, который… оставил свои намерения. Что он там будет делать — в каком-нибудь 1956 году? Лечиться от депрессии?»
Но есть ещё одна, может быть, самая важная причина. Та самая «краса», про которую говорил Есенин, поминая Блока. Что он мог иметь в виду, догадаться действительно трудно — не стихи же о Прекрасной Даме и вряд ли «Соловьиный сад», какие уж там ключи к послереволюционной эпохе и её людям. И вряд ли сказанное и сама блоковская смерть имели отношение к тому, что уже через восемь месяцев он уехал с Айседорой в заграничный вояж, заморозив тем самым своё участие в имажинистских проектах. Но где-то именно здесь пролегает та грань, за которой начинается гибель Есенина как человека и путь его как уже без всяких скидок великого русского поэта. Описывая его парижские дебоши, Прилепин говорит, что если бы поэт не «вёл изо дня в день такую жизнь», то «наверняка солгал бы каким-нибудь неловким, выдуманным, слишком поэтическим словом — и никогда тысячи и тысячи русских людей не стали бы их повторять на память как удивительную поэтическую молитву». И заключает: «Он любил славу, но дар свой ценил ещё выше… Он считал себя заложником дара, а не наоборот. За это народ его и полюбил».
И любви этой никак не могло помешать то, что дар Есенина был лирическим, а не эпическим, пластичным, а не монументальным, то, что красота — женщины, природы, соловьиного пения, русского поля, да, вся эта банальная, Блоком ли, современниками ли его петая-перепетая «краса», — была не украшением, не данью «поэтической инерции», а самой сердцевиной этого дара.
Но ведь и время, жестокое, беспощадное, которое вроде бы требовало героического пафоса, громыхания, лязга, требовать-то требовало, а в глубине души, получается, хотело чего-то другого. И этот парадоксальный факт, может быть, позволяет понять в нём больше, чем изучение какого-то из широко объявленных его пристрастий. За ораториями и «оптимистическими трагедиями» таилось что-то более важное — не противоречащее «цайтгайсту», но дополняющее, углубляющее и преображающее его.
Денис Бочаров
обозреватель газеты «Культура» [ «Культура», 10.01.2020]
Прилепин проделал огромную работу. Несмотря на то, что Есенину действительно уделено огромное количество исследований (кажется, даже про Пушкина и Лермонтова столько не написано), он проштудировал каждую монографию, источник, и отслеживает жизненный путь поэта чуть ли не поминутно.
Захар Прилепин написал, не исключено, самую подробную, вкрадчивую (в хорошем смысле этого слова), а главное — пропитанную искренней любовью к субъекту исследования работу.
Это достойно восхищения, вне зависимости от того, согласны вы с основным посылом монографии или нет. А он, по сути, таков: никто Есенина не «мочил» и не грохал — наш любимый рязанский самородок решил свою судьбу сам.
Захар
Если мы думаем, что поэта убил Гоша Куценко канделябром, — значит, чего-то не понимаем в его поэзии. Есенин написал около трёх десятков стихотворений о самоубийстве. «На рукаве своём повешусь…», «В рёбра вставлю холодную сталь…». В русской поэзии никто просто так не болтает. И если мы любим русскую поэзию — должны ей доверять.
Просто мы хотим спасти от падения, чтобы был такой — «Серёга наш»: не пил, женщин не обижал, детей не бросал. Но Есенин — это законченная судьба, это — органика.
Ричард Семашков
музыкант, публицист [ «Свободная пресса», 06.06.2020]
Каждый день, каждое стихотворение, каждый полутон самого народного поэта России Захар держал в своей голове на протяжении многих лет, и у него было два варианта: либо сохранить это всё для себя, либо поделиться с нами. Захар поделился, хотя я уверен, что ему и с первым вариантом отлично бы жилось.
Первые десятки страниц ты пытаешься всех запомнить, сориентироваться по годам и историческим событиям, уловить настроение, с которым Захар подступается к одной из самых пронзительных и трагичных русских судеб, — а затем ты хватаешь ртом огромный крюк, на который поймал тебя биограф Прилепин, и просто начинаешь плыть по океану, в котором живут великие русские поэты и удивительные женщины, вспыхивают исторические события, додумываются незадокументированные ситуации, рождаются гениальные стихотворения. И в конце этого путешествия ты сам частично погибаешь с Есениным.
Жаль, что человеческая жизнь коротка и даже плодовитому Захару Прилепину отмерено определённое количество биографий, которые он физически может написать. Мало кто может воссоздать чужие жизни так точно и поэтично, будто он сам все эти судьбы прожил.
Сорокин Александр
преподаватель русского языка и культуры речи, поэт [ «Литературная газета», 13.05.2020]
При чтении создаётся впечатление, что на правах стороннего, но сочувствующего наблюдателя проживаешь рядом с Есениным всю его жизнь. В какие-то моменты даже хотелось вмешаться, оберечь его от каких-то поступков или, наоборот, подтолкнуть на какие-либо действия. Всё это из области фантазии, но говорит о живом общении с текстом как с предметом одушевлённым. И произошло такое потому, что Захар Прилепин выступает против навешивания на поэта ярлыков, прижизненных и посмертных. Не сомневаясь в гениальности Есенина, в моцартовском начале его натуры, пытается разобраться, каким был поэт на самом деле, не приукрашивая его человеческих достоинств и не скрывая очевидных недостатков.
Прилепин последовательно рассматривает причины гнездящихся в душе Есенина противоречий, по сути, так до конца и не разрешённых. Почему Есенин трудно сходился с женщинами, почему холодно общался с матерью, Татьяной Фёдоровной, почему нежно относился к мужской дружбе, но настоящих друзей (кроме Мариенгофа, да и то до поры до времени) не имел; почему страстно любил родину, но на протяжении жизни ощущал себя в ней пасынком и общался с беспризорниками как с собратьями по несчастью?
Крестьянским он был поэтом, имажинистом, поэтом советским или так называемым попутчиком? Приветствовал ли искренне он революцию и был ли революционером в поэзии? Не принимая каноническую Церковь, как относился к Богу? Мог ли быть алкоголиком, хулиганом и одновременно человеком с хрупкой и ранимой душой? Стремился ли стать, подобно Маяковскому, государственным поэтом и принимал ли большевистскую власть? Был антисемитом или интернационалистом? Принимал ли за родных всех своих детей и какую из жён любил по-настоящему?..
Да и вообще, в книге много интересного о той переломной во всех отношениях эпохе. Мне, например, запомнилось и показалось важным наблюдение автора по поводу старообрядчества. Он отмечает, что «промышленный расцвет в России вызвал массовое вовлечение выходцев из старообрядческих семей сначала в производственную жизнь, а следом и в революционную работу». То есть по всей стране на заводах и фабриках трудились потомки раскольников, в жилах которых течёт бунтарская кровь. Можно сказать, они были внутренне готовы к переустройству мира на новых основаниях. И здесь уместно привести авторскую цитату: «Большевик, вышедший из старообрядческой семьи или попавший под влияние этой среды, — один из самых распространённых типажей в постреволюционной литературе. Он, естественно, не выдуман, а взят непосредственно из жизни. <…> В старообрядческих семьях выросли многие видные большевики: Виктор Ногин, Николай Шверник, Александр Шляпников, Николай Булганин, наконец, Михаил Калинин».
В этом контексте, думаю, нельзя назвать случайностью тот факт, тоже отмеченный Прилепиным, что в поэме «Двенадцать» у Блока впереди рабочих «в белом венчике из роз» идёт Исус Христос. Именно такое написание имени Христа было у староверов. Среди близких знакомых Есенина тоже были выходцы из семей старообрядцев, но в родословной самого поэта староверов не было. Хотя его буйный, постоянно ищущий во всём какой-то высшей правды характер вполне соответствовал настроениям современного ему раскольничества. Его поэма «Пугачёв» по сути не историческая, а как раз отражающая запросы и настроения наступившего времени.
И ещё вопрос, смущающий так называемых защитников чести Есенина. Страстно желающий быть «самой сильной любовью народа», в жизни он вёл себя с точки зрения общепринятой морали неподобающим образом: в последние годы день за днём пил горькую, скандалил, поднимал руку на своих женщин и жён, разгулявшись, бил посуду и стёкла в гостиницах. Несмотря на это, женщины любили его, ухаживали за ним, как за ребёнком. Почти всё ему прощалось, потому что, по мнению многих его современников и автора этой книги, он обладал, вопреки всем недостаткам, «нечеловеческой силой обаяния». И сила эта явно проступала в его стихах.
В эпилоге писатель прослеживает судьбы его жён, гражданских и законных, его детей, друзей, соратников и недругов. Судьбы трагические, как и судьба самого поэта. В итоге книга приобретает эпический размах.
Леонид Юзефович
писатель [ «Горький Медиа», 07.07.2020]
Это одна из лучших биографий, которые я когда-либо читал.
Впрочем, это не вполне биография.
Это документальная проза, мастерски выстроенная, интонационно и ритмически выверенная, насыщенная реалиями хорошо знакомого автору мира, населённая десятками полнокровных персонажей, которые не только в качестве свиты играют короля, но живут сами по себе. Наконец это просто захватывающее чтение.
Такие книги не пишутся, а складываются в процессе самой жизни. Отсюда многозначность, многослойность прилепинского «Есенина», воспринимаемые не как результат сознательных усилий, что часто вызывает недоверие, а как производное от многолетнего сосуществования автора и его героя. За годы близости отношения между ними не могли не меняться, и это оставило в книге свой след.