Прилепин сумел сделать так, что мы почти физически чувствуем отмеченное всеми современниками невероятное есенинское обаяние. Масштаб личности поэта угадывается ещё и по силе воздействия его на людей, а не только по стихам.
Обычная правильная биография — жанр рациональный: читатель шагает над бездной по прочному мосту из цитат и фактов, едва чувствуя дыхание клубящейся между опорами тьмы. У Прилепина мост — подвесной, шаткий. Он не фантазирует, он всего лишь комментирует, иногда позволяет себе дорисовывать картинку, но мы всё время ощущаем смешанные с ужасом и отчаянием азарт и счастье подлинной жизни, не сводимые к сведениям о ней.
В книге множество рассеянных по тексту точных мыслей и наблюдений. Они потому и волнуют, что не имеют ничего общего с отвлечённым умозрением и, чувствуется, родились в тот момент, когда автор пропускал через себя именно этот кусок жизни героя. Рассказ о событиях, слитый с размышлением о них как о частном случае чего-то большего, превращает биографию Есенина во что-то большее, чем просто биография.
Вот, говоря об умирающих отношениях Есенина с имажинистами, Прилепин замечает: «Есенин отдалялся от имажинизма не в силу исчерпанности школы, — хотя брать оттуда ему действительно было уже нечего, — а в силу исчерпанности дружбы или, шире, молодости».
Или о состоянии Есенина после внезапной смерти друга, поэта Ширяевца: «Он ведь видел его за пять дней до смерти, потому и был потрясён… Не может же смерть без каких-то предварительных кружений взять и клюнуть в голову! Так быстро можно только самому собраться и уйти. И причина ухода вовсе не должна быть социально вычерчена и очевидна. Сама по себе жизнь — достаточная причина, чтобы умереть».
Есть здесь и еврейская тема — куда от неё денешься в книге о Есенине. Мне как «носителю еврейской крови» (выражение Прилепина применительно к Шершеневичу и Мариенгофу) кое-какие вещи могут быть здесь неприятны, но ни малейших оснований оскорбляться у меня нет. Всё сказано прямо и в то же время деликатно. Это вообще особый человеческий, а как следствие — и писательский дар: без специальных усилий, без натужности, которая сводит на нет благие намерения, всех понимать, но неизменно держаться той стороны, которую выбрал как свою.
Версия об убийстве Есенина не приемлема для Прилепина не потому, что он как государственник и поклонник СССР не желает винить в его гибели советское государство, а потому что любая мутная конспирология вокруг смерти Есенина — оскорбление памяти не только его друзей, запросто объявляемых убийцами, но и самого поэта. Принять её — значит трагедию подменить остросюжетной мещанской драмой с участием спецслужб, усомниться в том, что завершённость судьбы оказалась для него не совместима с продолжением жизни.
Книга Захара — из тех немногих, достоверно воссоздающих историю реальных людей, при чтении которых возникает ни с чем не сравнимое чувство, что пока последние страницы не перевёрнуты, жизнь героя ещё длится.
«Ополченский романс». Рассказы
Надежда Толстоухова
журналист [ «Российская газета», 30.08.2020]
«Ополченский романс» — сборник рассказов о жизни Донбасса после 2014 года: истории о людях, не захотевших бросать свои дома и пытающихся научиться жить в новых условиях, об ополченцах, которые зачем-то сорвались с насиженных мест и приехали сюда, об отношениях между народами — не тех, что устанавливают политики, а тех, что формируются «на земле», а ещё о любви, которая, оказывается, возможна и даже необходима в этом чистилище.
Захар
У меня было опасение, что само название книги — «Ополченский романс» — подействует раздражающе на часть публики, но я решил его оставить. Название отвечает сути текста: в каждом третьем рассказе есть обязательный любовный, или романсовый, сюжетный мотив: одна война — три судьбы.
Ольга Типайлова
журналист [ «Свободная пресса», 25.09.2020]
Романс — это такое произведение (изначально — песня, потом всё остальное), которое берёт за душу.
«Ополченский романс» берёт — потому что показывает, как люди жили и живут совсем недалеко от нас, но совсем иначе, чем мы, и мы бы никогда не прикоснулись душой к их бедам и радостям, если бы не эта книга.
Романс откровенно обнажает чувства героев, чувства, достаточно сильные, чтобы о них петь и плакать, и «пересаживает» их в грудь читателя. Могут прижиться.
Иван Родионов
поэт, журналист [ «Pechorin.Net», 07.12.2020]
В хорошем сборнике романсов, этого удивительного музыкального жанра, «жестокие романсы» обыкновенно чередуются с тончайшей лирикой — таких мест в книге тоже много:
«Всё потому, что на фоне обычной семейной музыки — в оркестровке битых тарелок и перевёрнутых кастрюль, материнского крика и отцовского рычания, — ребёнок запомнил тонкую мелодию счастья: он идёт посередине, слева мама, справа папа, — две руки в ладонях: раз, и через лужу перенесли… даже лужи не было, просто перенесли».
Также напомним, что романсы обычно исполняли различные певцы и музыканты на стихи известных поэтов (Вертинский — скорее исключение, хотя и частичное). В отличие от книги «Некоторые не попадут в ад», самого Захара Прилепина как героя в «Ополченском романсе» нет совсем — пишет он, но исполняют совсем другие.
Матвей Раздельный
критик [ «Свободная пресса», 17.10.2020]
Любопытно, что Захар впервые переворачивает с ног на голову психологическую, скажем так, формулу. До сих пор он стремился выразить всю сложность человеческой природы в едином образе. В «Ополченском романсе» дело обстоит ровным счётом наоборот: во всех трёх главных героях, переходящих из рассказа в рассказ, виден один и тот же человек — автор, но — в разных ипостасях.
Анна Долгарева
поэт, военкор, журналист [Pechorin.Net, 22.12.2020]
Это, бесспорно, уже в большей мере литература, чем личный слепок воспоминаний. Литература, прочно замешанная на музыке («14 треков в разном ритме» — как сам Захар определяет «Ополченский романс»). Если вслушаться в треки-рассказы, можно расслышать, как они звучат: первый — медленно и протяжно, затем темп убыстряется, убыстряется, ударные звучат как автоматные очереди, и затем — чистый, сильный, лирический финал, в котором можно уловить отзвуки русской народной песни.
Треки действительно звучат в разном ритме, однако некоторую общую мелодию уловить можно: на протяжении каждого рассказа струна натягивается, чтобы быть отпущенной в конце и прозвенеть громко и страшно. Один из самых громких звуков раздается в финале рассказа «Пленные»: к этому времени читатель успевает погрузиться в реальность войны, больше не пугается каждый раз, когда герои оказываются рядом со смертью — собственно, в этом рассказе они и не оказываются. В «Пленных» сначала двое украинцев приходят сдаться сами, потом ещё двоих берут в плен. Прежде чем принять первых в ряды ополченцев, им приказывают расстрелять вторых. Расстрел происходит просто, жутко и буднично. Эта будничность в описании страшных вещей в принципе характерна для стиля книги; тем громче звенит струна.
Ольга Андреева
журналист [ «Культура», 12.01.2021]
За жгучими, стремительно разворачивающимися сюжетами угадывается то антропологическое исследование, которое исподволь проводит автор. Прилепин изучает не политическую историю современной Украины и донбасской войны, а тот механизм выбора между добром и злом, который, однажды включившись, разводит людей по разные стороны баррикад. Почему и как происходит этот выбор — вот, пожалуй, главный вопрос автора. Делая своими героями людей на войне или около войны, Прилепин сразу задаёт хрустально чистые условия эксперимента: престиж и коммерческие выгоды как приз за правильность выбора у его героев отсутствуют полностью. Речь идёт только о том естественном инстинкте добра и правды, который вложен в человеческую природу неведомо чьей рукой.
Герои Прилепина — не интеллектуалы. По большей части это люди, которых «бог миловал, не дав московской прописки». Своих предпочтений и отношения к «своим» автор не скрывает. Он с теми, которые, с его точки зрения, выбрали правду и не ошиблись.
Рассказы Прилепина — это результат многолетних наблюдений за особой человеческой породой, которую на Донбассе называют «ополчами». У этой породы есть особые и заметные приметы: «…при ближайшем рассмотрении почти все ополченцы оказывались на редкость добры и жизнелюбивы. И некая, касающаяся больших политических вопросов, ополченская наивность только подтверждала общее впечатление. Оттого, что наивность эта — взрастала на вере в саму возможность существования истины и добра. Они считали себя носителями правды объёмной и важной настолько, что их конкретная жизнь на этом фоне становилась почти невесомой». Национальность в отношении к инстинкту добра оказывается не важна в принципе: «характер донецкий, воспитание малороссийское, кровь какая попало, мир — русский».
Ольга Типайлова
филолог, журналист [ «Свободная пресса», 25.09.2020]
Главное в книге — не события, а люди. Это литературный памятник им — и живым, и погибшим.
Это книга для тех, кто не усмехнётся над словами «Я родину люблю».
Романс допет. Звон гитары затихает. Мужские руки отдыхают на деке гитары. Высокая грусть.
Анна Долгарева
поэт, военкор, журналист [Pechorin.Net, 22.12.2020]
Что же до критики автора из разных лагерей, включая лагерь патриотов, то здесь стоит процитировать отрывок из одного из рассказов:
«Русские тебе не простят, что уехал туда, — говорила она, нарезая к обеду овощи, но на самом деле — словно бы шинкуя самого Лесенцова; голос её звучал в такт уверенному стуку ножа. — Донецкие не простят тебе, что приехал. Вернее, простят только в одном случае: если умрёшь там. А живым не прощают ничего. Всякое благо приводит в ад либо творящего это благо, либо тех, кого он явился спасти. Но вообще — и тех, и других»