Живу с твоими мыслями, написанными и сказанными, одиннадцать лет.
Каждый день моей жизни сверялся с тем, как поступаешь ты.
Только в 40 лет я поняла, что нормальная я, та, что всю жизнь любила Зою Космодемьянскую, а не все те вокруг, что считали её просто дурой.
Ты единственный, кто смог показать, что в жизни можно не прятаться постоянно за наносной цинизм, а прямо и свободно называть святые для себя вещи своими именами.
У меня все твои книги подписаны тобой. Каждая встреча была особенной, я видела насколько всё больше людей тобой заражалось. Но хочу написать о последних двух.
«Взвод» ты подписывал на Тверской, была ужасная погода и дикие пробки. Ты опоздал на два часа, и приехал уже на метро из-за невозможности доехать на машине.
Народ в магазине безропотно ждал, все «наши» люди. Когда ты прибежал и стал протискиваться сквозь народ, все разом облегчённо вздохнули.
Вот он ты! Живой! Прямо с передовой, заехал на несколько дней в Москву.
Это было всеобщее ликование, воздух наполнился какой-то торжественностью.
Что было дальше, я не найду слов описать.
Когда ты подписывал книжки, ты светился.
Какое-то огромное нечеловеческое счастье тебя переполняло и заряжало всё вокруг необыкновенным светом.
С чувством полного обалдения я вышла из магазина и подумала, что, наверное, когда человек на войне, он становится очень близко к Богу, и на него переходит Его свет.
Потом было: «Мы взрослые, мы справимся».
Я даже сейчас пишу эти слова — и плачу, а тогда рыдала всю ночь.
Ты перестал улыбаться.
Та, твоя невозможно детская улыбка, ушла.
Потом Батя. И дальше во всех словах боль.
То, что суждено было пережить тебе, могут понять только вернувшиеся с Великой Отечественной, для простых смертных это непостижимо.
«Уроки русского» — это громко о правде, которая всегда одна, и сказать это можешь только ты.
И вот новая книга. Открываю. Всё, что я думала, в одной фразе: «Куда делась из меня моя жизнь, моя вера, моя радость?» Так всё съёжилось внутри.
Ты приходишь с настроением отбыть. Не хочешь ни говорить, ни слушать. Всё идёт формально.
Но потом ты начинаешь говорить о планах, о работе, обо всех бесконечных смыслах, доступных пока только тебе, но потом ты их передашь нам в своих книгах, уроках.
Боже мой! Был свет. Он с тобой. Не страшно.
Ты только повзрослел на несколько жизней.
Захар, ты больше, чем человеческая жизнь.
Здравствуйте, Евгений Николаевич. Называть Вас просто Захаром не могу. Не позволяет возраст. Мне всего лишь 23. Я родилась в 95-м.
Помню это время — смутно, но помню.
Я была несмышлённой и не понимала значения слова «перестройка». Да и не слышала я его в те годы. Никто его не произносил тогда в нашей семье. Его начали говорить позже, когда я стала чуть старше. Его произносил мой отец, сухо и равнодушно, его произносила моя мать, гневно и с отвращением. Но и тогда я не понимала, что оно значит. Да и не хотелось понимать. Зачем знать это слово и его значение, если произносится оно таким тоном.
Да, не помню я «перестройки». Но я помню своё раннее детство. Я помню хлеб, который пекла моя мать. Помню этот аромат, хруст свежей корки, мелкие крошки в руках, липкий мякиш, который я не любила. Я помню чай из корневищ вишни. Отец заваривал их в термос, а потом наливал в кружку яркий красно-коричневый настой с терпким ароматом. Помню, что от него во рту, как после черемухи, вязало, немело в горле. Помню старые игрушки, купленные ещё для моей старшей сестры. Резиновые собачки и кошки, которые пищали, когда на них нажимаешь, так, что в ушах звон стоял. Помню маленькие фигурки забавных пингвинов из «Киндера-сюрприза». Не знаю, откуда они были у меня. Вкуса этой заморской сладости в своём детстве я точно не помню.
Ах да, ещё помню, как отец мой серьёзно заболел. Ему тогда было тридцать. В городской больнице ему выписали кучу лекарств и чудесный препарат от всех болезней. Это было что-то густое, вязкое с шоколадным вкусом и мелко разорванной золотинкой в этом десерте. Да, да. Я не шучу. Помню. Но отец, как человек наивный, как и все честные трудяги Советского государства, не мог не верить врачу. Не мог он поверить и в то, что этот самый врач всучил из-под полы совершенно бесполезный БАД.
А ещё помню, что не было денег. И это почему-то было нам с сестрой понятно. И не надо было ничего объяснять. Просто нет денег, вот и всё. Мама попала под сокращение в школе. Отец работал один, но этих денег едва хватало на самое необходимое. Может быть, сейчас кто-то посмеётся, а кому-то и вообще удивительно, что у мамы с папой нет денег. Да, представьте, бывает такое, нет денег. Вот и всё. Но никто в моей семье не жалуется, да и вообще не любит вспоминать ТО время. Уверена, что многие семьи так же не хотят говорить и вспоминать это прошедшее. Хотя о прошлом принято ностальгировать. Но не ностальгируют и не жалуются. А просто молчат. Может, потому что русские.
Но иногда у меня возникает вопрос: как же эти самые русские, победившие в самой кровопролитной войне, выстрадавшие, да, да, именно выстрадавшие самую сильную державу в Мире, смогли всё это отдать? Как за пару десятков лет смогли поменяться ценности и национальные герои? На место Юрия Гагарина пришёл Саша Белый с Бригадой, вместо Утёсова стала петь Бузова.
Часто у меня возникают споры со своими ровестниками по поводу отношения к своему народу, к своей истории. В ответ не слышу ничего, кроме: «Пора валить из Раши», «А-а-а, это же Россия, у нас всё через одно место». Тогда я просто молчу и думаю: «Бедные, как же вас покорёжило, что же с вами случилось? Кто же вас потом жалеть будет? Не эта ли самая Рашка убогая?»
Вам, Евгений Николаевич, огромное спасибо за книги и программу «Уроки русского». Наконец-то мы можем услышать честные слова честного человека о своей истории и стране.
Родной Захар, продолжай оставаться на передовой русской культуры и языка, не позволяй безродным и прогрессивным бессовестно поливать грязью русскую историю и русского человека. Наша Родина болеет, раковая опухоль «западничества» (они почему-то не по заслугам присвоили себе Белинского, Чаадаева, Чернышевского) растёт, молодёжь слепа и наивна как глупый котёнок. Но у котёнка когда-нибудь вырастут когти, и царапать будет больно! Нам, людям культуры, вставать в окопы. А ты наш командир. Сегодня, я думаю идеи русского социализма (куда уж прогрессивнее, кстати!) и идеи русского христианства имеют общего врага. Как же удивительна всё-таки история, бывшие враждующие стороны в скором времени могут встать в один боевой строй. Ты выбрал себе трудную долю, — не сдавайся. Впереди битвы сложнее и свирепее. А мы прикроем. Спасибо за Донбасс, паспорта РФ русским людям — это и твоя заслуга тоже.
«Кто-то пишет романы, а он в них живёт».
Он чувствовался через свои произведения, невозможно было просто прочитать вещь, а потом, вспоминая книгу, запамятовать фамилию. Нет. Он обрисовался сразу, вылепился из своих же строк, проявился на страницах характером, речью, героями, поступками. И мы с мужем зацепились, ухватились за человека, который создавал то, что волновало нас. Мы дарили друг другу книги, вспоминали весёлые моменты из рассказов, переживали «Патологии», узнавали себя во «Грехе». Так жили, взрослели… а потом появился ребёнок, и в этот же год родилась прилепинская «Обитель». Она вынашивалась Захаром не 9 месяцев, куда больше, но совпала с моим материнством, и меня накрыло. Как будто всё пришло в одну точку, значимое громко и смело назвалось важным, а незначительное во всеуслышание — пустым.
Этот роман о Соловках со всей его историчностью каким-то образом оказывался абсолютно вне времени. Он развился на пласте «Когда? Где? Кто?» — но в основе своей нёс куда более глубокий вопрос «Что это было?» Это не солженицынский ад, описанный другими словами, совсем нет — это фантасмагория жизни, которая ощутилась здесь много острее, чем на материке, вскрыла с человека всю оболочку и оставила его абсолютно голым перед историей, судьбой, смертью, жестокостью таких же, как он, и святостью таких же, как он. Соловки не как ад, но как путь русского человека на Голгофу, где многие не были ещё так далеко и в то же время так близко к Богу. Роман о судьбах людей и судьбе народа в целом, о грехе и спасении, о культуре и упадничестве, о надежде и любви. Я почувствовала себя этим народом, почувствовала сильнее чем раньше, с болью, с отчаянием… чуть позже — с благодарностью, с верой. Теперь я точно знала, что здесь и сейчас живёт человек, который знает и напоминает нам: нужно помнить, нужно переосмысливать, нужно пытаться понять, нужно суметь принять. Принять нашу историю и себя в ней. Затем Майдан, Украина, война и — «Не чужая смута», «Взвод» и «Семь жизней». Уже не было вопросов, мы текли вместе, рука об руку.
И вот — «Некоторые не попадут в ад».
Путь ополченца как путь к спасению.
Прочитал книгу «Некоторые не попадут в ад». В две минуты кажется… Давно так не увлекался, со времён Тома Сойера, наверное. Не мог сначала разобрать, что в ней такого. И получилось, что следом и также в запой прочитал «Как закалялась сталь». В детстве-юности её не читал, тогда как-то всё больше Солженицын, Довлатов были в моде. И на днях один из моих приятелей, много младше меня, спросил:
— Чего ты эти книги читаешь? Покажи, в какой книге написано, как надо жить правильно!?
Тут я и понял, чем меня так захватили «Некоторые не попадут в ад» и «Как закалялась сталь». Они про то, как надо жить правильно. Герои разные, исторический контекст разный, много разного, но оба они о том, как жить надо.
Вы меня заворожили — тем, как точно и лаконично формулируете то, что я чувствую: мои глубинные мысли, переживания. У меня самой так не получается. Или, например, переживаю по какому-нибудь поводу и думаю: я одна такая. А Вы раз, и скажете это в «Уроке русского», или в книге, или в посте своём. А ещё Вы похожи на моего папку: мужественность, прямолинейность, ответственность, какое-то отцовство к тем, кого или что Вы любите, безбашенность (набить морду недопоэту, поиграть на древнерусской дудке, дать интервью либералу подшофе, в зелёных шортах, на босу ногу). Всё это меня восхищает невероятно! Вы снова усадили меня за книги. Да, Достоевский, Тургенев, Шукшин, Пушкин и Симонов очень волновали меня в юности. Но, однажды, прочитав Библию, для меня всё стало тщетой и суетой на долгие годы. А тут… Вы!