Зов расходился кругами по человеческой массе, и там, где его слышали, наступала тишина. Мимо меня протолкалась полицейская группа захвата, они прошли так близко, что я мог бы подставить им подножку, но я ничего не сделал, даже бровью не повел. На меня снизошло спокойствие, то самое, которое я впервые испытал в храме, то, какое всегда пытался обрести в критические моменты, но редко находил.
В мою сторону направился один из полицейских здоровяков, увешанный всевозможными приспособлениями. Я поймал себя на том, что с любопытством разглядываю их, прикидывая, для чего они предназначены. Он остановил мужчину и женщину, которые по возрасту вполне могли быть друзьями моих родителей — когда-то давно, в старые добрые времена, такие же приветливые люди иногда приходили к нам на ужин и оставались посмотреть телевизор.
Полицейский что-то сказал повелительным тоном, и они достали паспорта. Коп поднес документы к планшету, провел по ним красной сеточкой лазерных лучей, словно в магазинном считывателе, и сфотографировал. Вгляделся в дисплей и убрал гаджет. Еще несколько секунд они разговаривали на повышенных тонах, потом пара протянула копу свои телефоны, предварительно введя коды разблокировки. Наверно, они оказались в тени радиочастотного удара, и телефоны остались в рабочем состоянии. Полицейский пригляделся к разъемам на нижней стороне мобильников, достал подходящие кабели и вставил. Кабели тянулись к одной из непонятных коробочек у него на поясе, и я, кажется, понял, что происходит: полиция проверяет людей, регистрирует, копирует все данные с их телефонов и затем отпускает.
Я взбеленился. Почему-то это показалось даже страшнее, чем группы захвата, которые без единого слова вылавливали людей прямо из толпы. В этих телефонах могли храниться самые интимные подробности жизни их владельцев. Пароли. Адресные книги с именами друзей и родных. Хронология GPS-регистрации всех посещенных мест. История браузера со списком всех просмотренных сайтов. Мессенджеры, сообщения на стене, твиты. Я не верил своим глазам.
Закончив свою работу, полицейский достал из небольшой кобуры ручку и что-то написал каждому на тыльной стороне ладони. Пара стояла с остекленевшими от ужаса глазами. Полицейский улыбнулся им, что-то подробно объяснил, и они кивнули, так и не обретя дара речи.
Потом коп дружески похлопал их по плечу и легким толчком отправил обратно в толпу. Я двинулся наперерез.
— Эй, погодите! — окликнул я их.
Пара остановилась.
— Что он вам сказал? Полицейский этот.
Мужчина — лет шестидесяти, с приветливым лицом, аккуратными усиками и мягким южным говором — ответил:
— Сказал, чтобы, если нас остановят, мы предъявили эту надпись, и тогда нас пропустят. — На руках красовались невнятные каракули вроде подписи автора под граффити. Может быть, инициалы этого копа. — Особые чернила, — добавил мужчина.
— Он скопировал себе все данные из ваших телефонов?
Женщина кивнула. На вид она была ровесницей своего спутника, с модной стрижкой и массивными деревянными украшениями на руках и шее. Может быть, в юности они были хиппи.
— Да. И удалил все наши фотографии. — Она сдвинула брови. — У меня там были снимки внуков.
Оба разговаривали будто в кошмарном сне.
— Спасибо, — кивнул я.
— Не за что. — Они побрели дальше.
А полицейский занялся следующей жертвой. Просканировал паспорт, отобрал телефон. На этот раз ему попался парень. Чернокожий. Может быть, в этом и было дело. Коп обыскал его сумку, заставил вывернуть карманы. За это время телефон парня опять заблокировался, и коп велел его разблокировать. Парень, казалось, вот-вот заплачет — или ударит копа. А тот явно упивался происходящим. Накарябал что-то у парня на руке и отправил своей дорогой.
Энджи и Лемми тоже видели это. Мы обменялись потрясенными взглядами. Очередная группа захвата послала по толпе качающуюся волну, на этот раз я не устоял на ногах, упал и оцарапал ладони. Боль словно пробудила меня из оцепенения. Я понял, что делать.
— Проверка связи! — крикнул я.
Энджи бросила на меня встревоженный взгляд.
— Проверка связи!
Энджи повторила мой клич. Присоединился и Лемми. Призыв кругами разошелся по толпе.
— Полиция проверяет паспорта.
— И копирует данные из ваших телефонов.
— И удаляет фотографии.
— Не имея ордеров на обыск.
— Не предъявляя обвинений.
— Это противозаконно.
— Это преступление.
— Полицейские нарушают закон.
— Полиция не имеет права толковать законы как ей хочется.
Полицейский услышал это и пригляделся ко мне внимательнее. Я подавил невольное желание говорить быстрее. Для «народного микрофона» речь должна быть медленной, размеренной.
— Не подчиняйтесь.
— Требуйте адвоката.
— Отказывайте им в праве нарушить закон.
Полицейский направился ко мне сквозь толпу, нашаривая что-то на своем поясе. Перечный спрей? Электрошокер? Нет, длинная лента пластиковых наручников.
— Кажется, он хочет меня арестовать.
— За то, что призываю соблюдать закон.
— Вдумайтесь в это.
Полицейский был уже совсем рядом, изготовился схватить меня, как вдруг из толпы вышел какой-то парень и преградил ему дорогу. Я видел его только со спины — зеленая армейская куртка, длинноволосый затылок, три сережки в левом ухе и две в правом. В свете полицейского фонарика эти детали вырисовывались с фотографической ясностью.
Полисмен попытался обойти его, но на пути выросли еще двое. Потом еще и еще. Я отступил на шаг, и толпа сомкнула ряды вокруг меня. Коп что-то закричал. Никто не стал повторять. У него не было «народного микрофона».
— Вы можете идти.
Не знаю, что сподвигло меня сказать это. Само вырвалось.
— Вы можете идти, — раскатилось по толпе.
— Вы можете идти, — нараспев повторяли демонстранты. — Вы можете идти.
Три коротких слова. Не «Пошел к черту, свинья», и не «Вот она, хваленая демократия». Вместо этого группа собравшихся людей просто утверждала, что они способны сами за собой присмотреть и не нуждаются в услугах стражей порядка, которые отправляют их по домам, словно непослушных детишек.
— Вы можете идти.
Коп остановился. Снисходительное дружелюбие, с которым он обращался к обыскиваемым людям, быстро сменилось гневом вперемешку с ужасом. Рука сама собой потянулась к поясу, на котором висело множество штуковин с пистолетными рукоятками и аэрозольными кнопками — так называемое нелетальное оружие, с помощью которого он мог избивать нас, поливать газом, обездвиживать. Между копом и мной встало еще больше народу, и я, приподнявшись на цыпочки, увидел, что у него за спиной толпа разделилась надвое, открывая ему свободную дорогу прочь отсюда.
— Вы можете идти.
Этот клич подхватили сотни голосов. Мы уже не злились. Но и не смеялись. В наших словах не было насмешки. «Мы управимся сами. Вы нам не нужны. Идите займитесь делом». Вот какой смысл мы в них вкладывали.
— Вы можете идти.
Полицейский развернулся на каблуках и медленно побрел прочь. Голова высоко поднята, подбородок вздернут, плечи расправлены. И хотя мгновение назад он был готов направить на меня струю газа, сейчас мне стало его немного жаль. У него только и было что власть, и мы ее отобрали. Из доблестного стража порядка он превратился всего лишь в человека, наряженного словно на детский праздник, в карнавальный костюм героя, и его обратили в бегство простые гражданские, которых ему полагалось пасти и опекать.
Звук — это ударная волна, имеющая определенную длину и частоту колебаний. В разреженном воздухе молекул слишком мало, ударная волна не может распространяться далеко, поэтому звук движется медленно и вскоре угасает. А в плотных материалах — железе, камне, воде — звук движется быстро и проходит очень большие расстояния, потому что ударная волна легко перекидывается с одной частички материала на другую.
Мы стояли в толпе плечом к плечу, и наши идеи распространялись, как звуковая волна по стальному брусу. Слова «Вы можете идти» разбегались во всю ширь городской площади, как круги по воде. Народ медленно, шаг за шагом двинулся в сторону Маркет-стрит. Мы целый день готовились — стояли, собирали народ, набирались сил — и вот теперь выступили в поход. Наш путь должен куда-то привести.
Энджи сплела пальцы со мной, я закинул руку на плечи Лемми. Со стороны мы, должно быть, походили на Дороти, Железного Дровосека и Страшилу, отправившихся в путь по желтой кирпичной дороге. Шаг. Еще шаг. «Вы можете идти». И мы тоже можем. Шаг, еще шаг.
Вдруг вспыхнула какая-то кутерьма — общее смятение, сердитые крики, человека, идущего за мной, резко толкнули, и я получил локтем в спину. Я не сразу понял, что происходит, и попал прямиком в лапы группы захвата.
В первые мгновения я чувствовал только руки. Много-много рук. Сильные, крепко вцепившиеся куда попало. Потом чей-то локоть стиснул шею так, что я не мог вдохнуть. Мне заломили руки за спину, выкрутили болевым приемом из каких-то боевых искусств, чуть не выломав из плеч.
В левое запястье впилась пластиковая полоска наручников. Я бы завопил, но дыхания не хватало. Я трепыхался, отбивался, края поля зрения уже заволакивало красно-черной пеленой. Услышал далекие крики — Энджи, кого-то еще, потом меня оторвали от земли и стали швырять.
И в следующий миг я опять стою на земле. Руки исчезли. Рядом со мной Энджи, она торопливо нацепила на меня защитные очки, трясущимися от спешки руками натянула мне на лицо маску. Я поднял руки помочь ей и заметил, что левая рука до сих пор стянута пластиковым наручником, зато правая была свободна. Покачнулся, чувствуя, что меня вот-вот стошнит. А вот и Лемми, стоит возле меня в рваной куртке, из глубокой ссадины на опухшей щеке сочится кровь. Одной рукой он зажал ссадину, другой коротко показал мне большой палец.
— Что тут произошло? — спросил я.
— Тебя освободили из-под ареста, — небрежным тоном пояснила Энджи. Я огляделся. Неподалеку от меня какой-то парень с дредами щеголял в респираторе, кажется, полицейского образца, и держал в руках щит, уж точно полицейский. Рядом с ним стояла женщина в полицейском шлеме. Еще несколько шлемов перекаты