Крейвен пожал плечами.
– Вспомните условия, – сказал он. – Боюсь, тут выхода нет – либо драться, либо платить. Конечно, можно обратиться к судьям, но им наверняка придется решать не в вашу пользу.
Мы погрузились в унылое молчание, как вдруг Белчер выскочил из-за стола.
– Вот те на! – крикнул он. – Слышите?!
– Что такое? – воскликнули мы все трое разом.
– Ставки! Слушайте!
За окном сквозь разноголосый гомон, сквозь грохот колес прорвался нежданный выкрик:
– Ставлю один против одного на бойца сэра Чарльза!
– Один к одному! – изумился дядя. – А вчера ставки были семь против одного не в нашу пользу. Что же это значит?
– Один против одного! – опять выкрикнул тот же голос.
– Кто-то что-то проведал, – сказал Белчер, – и уж мы-то первые имеем право знать, в чем дело… Идемте, сэр, сейчас дознаемся.
Сельская улица была запружена народом – ведь люди спали по двенадцать, по пятнадцать человек в одной комнате, а сотни приезжих аристократов провели ночь в своих каретах. Теснота всюду была такая, что нам насилу удалось пробиться на крыльцо. Какой-то пьяница свернулся в прихожей и громко храпел, не чувствуя, что людской поток течет мимо, а порою даже прямо поверх него.
– Какие ставки, ребята? – с порога спросил Белчер.
– Так на так, Джем, – отозвались сразу несколько голосов.
– Прошлый раз, я слыхал, куда больше ставили на
Уилсона.
– Верно, да тут явился один такой – ставит супротив
Уилсона, да помногу, а за ним и другие потянулись, вот счет и сравнялся.
– А с кого все началось?
– Да вон с него! Вон с того, что пьяный в прихожей валяется! Он сюда прикатил в шесть утра и с тех самых пор пил без передышки, немудрено было и захмелеть.
Белчер наклонился и приподнял тяжелую, бесчувственную голову спящего.
– Никогда его и в глаза не видал, сэр.
– И я тоже, – заметил дядя.
– А я его знаю! – вскричал я. – Это Джон Каммингз, хозяин гостиницы в Монаховом дубе. Поверьте, я не ошибаюсь, я его с детства знаю.
– Но что и как он мог пронюхать, черт возьми? –
спросил Крейвен.
– По всей вероятности, ничего он не пронюхал, – возразил дядя. – Он ставит на нашего Джима не по зрелому размышлению, а спьяну, просто потому, что с ним знаком.
Ведь пьяному море по колено, а его пример увлек других.
– Утром-то он приехал ни в одном глазу, – возразил наш хозяин. – И как приехал, сразу давай ставить на вашего парня, сэр Чарльз. А другие, на него глядя, тоже, вот прежний счет и не удержался.
– Жаль только, что и он сам не удержался на ногах, –
заметил дядя. – Сделайте милость, принесите мне немного лавандовой воды, – обратился он к хозяину. – В этой толчее я просто задыхаюсь… Навряд ли ты добьешься толку от такого пропойцы, племянник; боюсь, нам не удастся выяснить, что он такое разнюхал.
И в самом деле: тщетно я тряс пьяного за плечо и громко звал его по имени, он спал непробудным сном.
– Да, на моей памяти такого еще не бывало, – сказал
Беркли Крейвен. – До боя осталось два часа, а мы даже не знаем, есть ли у нас боец. Надеюсь, вы не слишком много на этом теряете, Треджеллис?
Дядя равнодушно пожал плечами и неподражаемым плавным жестом, который у него никто и не отваживался перенять, взял понюшку табаку.
– Довольно кругленькую сумму, мой друг, – сказал он. –
Но не пора ли нам собираться? После ночной гонки я, мне кажется, несколько effleure36 и хотел бы на полчаса уединиться и привести себя в порядок. Я готов взойти хоть на эшафот, но только не в нечищеных башмаках.
Я слышал однажды, как некий путешественник, возвратясь из диких просторов Америки, уверял, будто краснокожий индеец и английский джентльмен родственные души: оба помешаны на физических упражнениях, а в остальном неприступны и невозмутимы. Его слова вспомнились мне в то утро, когда я наблюдал за дядей, ибо, право же, ни одному осужденному не предстояла казнь более жестокая. Не только его состояние поставлено было на карту. Я понимал, каково будет ему перед лицом огромной толпы, в которой очень многие, доверясь его суждению, рискнули своими деньгами, в последнюю минуту вместо того, чтобы выставить надежного бойца, предложить какое-то жалкое оправдание… Каково это человеку, столь гордому, столь уверенному в себе, которому доныне еще ни разу, ни в каких начинаниях не изменяла удача! Я хорошо его изучил и сейчас по бледности
36 Увядший (фр.).
щек, по беспокойной дрожи пальцев видел, что он растерян и не знает, как быть; но сторонний человек, поглядев, как он помахивает кружевным платочком, подносит к глазам лорнет и оправляет пышные манжеты, никогда бы не заподозрил, что этого легкомысленного франта могут терзать какие-то заботы.
Было уже почти девять, когда мы собрались ехать на
Холмы и, кроме дядиной коляски, на улице не осталось ни одного экипажа. Накануне вечером они теснились вплотную, колесо к колесу, так что сцеплялись оглоблями, и по пять в ряд заняли всю дорогу от старой церкви вплоть до
Кролийского вяза – расстояние не меньше полумили. А
сейчас пыльная улица перед нами была пустынна несколько женщин да ребятишек, и все. Мужчин, лошадей, экипажи точно ветром сдуло. Дядя оделся с обычной безупречной тщательностью и натянул свои кучерские перчатки, но перед тем как сесть в коляску, окинул всю эту пустынную дорогу взором, полным и отчаяния и надежды.
Я сел позади с Белчером, сэр Беркли Крейвен занял место на козлах рядом с дядей.
От Кроли дорога плавно поднимается на поросшее вереском плоскогорье, раскинувшееся на много миль. По обочинам, а то и напрямик, по рябым от вереска отлогим склонам, тянулись вереницы пешеходов. Усталые, все в пыли, люди едва передвигали ноги, многие брели из самого
Лондона и проделали за эту ночь тридцать миль. На перекрестке застыл всадник в причудливом зеленом одеянии, картинно сидевший в седле; пришпорив коня, он поспешил нам навстречу, и я узнал смуглое красивое лицо и дерзкие черные глаза Мендосы.
– А я вас поджидал, чтобы вам зря не плутать, сэр
Чарльз, – сказал он. – Отсюда – по Гринстедской дороге, а там взять полмили влево.
– Прекрасно, – сказал дядя и повернул гнедых.
– Ваш боец еще не явился, – заметил Мендоса; в его тоне и в выражении лица сквозило подозрение.
– А тебе какое дело, черт подери? – со злостью крикнул
Белчер.
– Нам всем есть дело, потому что ходят разные слухи!
– Так держи их про себя, не то пожалеешь, что слушал!
– Ладно, ладно, Джем. Ты, видно, нынче плохо позавтракал.
– А остальные уже на месте? – небрежно спросил дядя.
– Нет еще, сэр Чарльз. Но Том Оуэн с канатами и кольями уже там. Только что проехали Джексон и почти все, кто будет охранять порядок.
– У нас в запасе еще час, – заметил дядя, когда мы покатили дальше. – А те, возможно, опоздают, ведь им ехать от Рейгета.
– Вы держитесь молодцом, Треджеллис, – сказал
Крейвен.
– Нам надо храбриться и не подавать виду до последней минуты.
– Ну, конечно, сэр! – воскликнул Белчер. – Уж будьте уверены, раз ставки на Джима так подскочили, это неспроста – кто-то что-то проведал. Надо держаться изо всех сил, сэр, а там видно будет.
Задолго до того, как мы увидели собравшуюся толпу, до нас уже доносился гул, похожий на рокот прибоя, – и вот наконец мы въехали на вершину холма, и взорам открылся гигантский людской водоворот, где все устремлялось к небольшой воронке посередине. А вересковые просторы вокруг были усеяны тысячами экипажей и лошадей, и всюду на косогорах пестрели раскинутые на скорую руку навесы и палатки. Для ринга была выбрана широкая котловина: расположившись по склонам этого прекрасного амфитеатра, добрых тридцать тысяч зрителей могли хорошо видеть то, что происходило внутри. Когда мы подъехали, среди тех. кто сидел с краю, раздалось «ура», перекинулось дальше, дальше, и наконец все это множество народу разразилось приветственными криками. А через минуту возгласы раздались снова – с другого края амфитеатра, по ту сторону арены, – все лица, обращенные к нам, отвернулись, и в мгновение ока раскинувшееся перед нами людское море из светлого стало темным.
– Это они. Не опоздали, – в один голос сказали дядя и
Крейвен.
Стоя в коляске, мы увидели приближавшуюся по холмам кавалькаду. Впереди, в огромном желтом ландо, ехали сэр Лотиан Хьюм, Краб Уилсон и его тренер капитан
Баркли. На шляпах форейторов развевались желтые ленты
– цвет Уилсона, в желтом ему предстояло выйти на ринг. За ними гарцевала добрая сотня разных знатных господ из западных графств, а дальше, насколько хватал глаз, тянулся по Гринстедской дороге поток всевозможных карет, колясок и легких двуколок. Огромное ландо, раскачиваясь и подпрыгивая на кочках, направлялось в нашу сторону, и наконец сэр Лотиан заметил нас и крикнул форейторам, чтобы придержали лошадей.
– Доброе утро, сэр Чарльз, – сказал он и легко соскочил наземь. – Я так и думал, что это ваша красивая коляска.
Отличное утро для боя.
Дядя молча и сухо поклонился.
– Раз мы уже здесь, я думаю, можно и начинать, –
продолжал сэр Лотиан, словно не замечая его холодности.
– Мы начнем в десять и ни минутой раньше.
– Прекрасно, как вам угодно. А кстати, сэр Чарльз, где ваш боец?
– Я хотел бы спросить об этом вас, сэр Лотиан, – отвечал дядя. – Где мой боец?
На лице сэра Лотиана выразилось изумление, если и не искреннее, то мастерски разыгранное.
– Почему вы задаете мне столь странный вопрос?
– Потому что я хотел бы получить на него ответ.
– Что я могу ответить? Меня это не касается.
– А у меня есть основания полагать, что вы тем не менее имеете к этому касательство.
– Если вы соблаговолите выразиться хоть немного яснее, я, быть может, и пойму, что вы желаете этим сказать.
Оба были очень бледны, держались холодно и учтиво и не возвышали голоса, но взгляды их скрестились, точно разящие клинки. Я вспомнил, что сэр Лотиан славится как непобедимый беспощадный дуэлянт, и мне стало страшно за дядю.