[54] стоят, одна побольше, другая меньше. Костры освещают бородатые и безусые лица. Люди сидят у костров с плошками и трапезничают.
Как вдруг кто-то приметил мальчика.
– Эвон волчок стоит! Али леший?
– Ха! Проголодался.
– Эй, сыроядец[55]! Иди сюды!
И мальчик начал медленно приближаться. Чья-то рука легла ему на плечо. Оглянулся – Мисюр Зима с белым чубом. Усаживает у костра.
– Грейся.
– Где тебя носит, отрок? – вопрошает Василь Настасьич с другой стороны костра.
Мальчик молчит, озирается как звереныш, дрожит еще. Но костер сильно обдает жаром. Рдяные угли осыпаются. Мужики дров все подбрасывают. Едят дружно, как и гребут. Только ложки стучат по плошкам.
– Ну, теперь-то чего-нибудь да молвишь, добрый молодец? – спрашивает кто-то.
– Погодь, пущай отогреется, – говорит другой.
Сычонок ноги почти в огонь сует. И жар бросается ему в лицо, в грудь, ноги отходят. Лицо так и пламенеет.
– Убо[56] дайте мальцу корму! – велит Василь Настасьич.
– Нету оружия для корму! – отвечают ему.
– Да иде-то бысть плошка… завтрева отыщем.
Мисюр Зима вытирает хлебной коркой свою плошку, ложку и отдает мальчику.
– Иди вымой.
Сычонок повинуется, спускается к реке и быстро все ополаскивает, возвращается к костру. Мисюр Зима ковшом начерпывает ему каши, дает черствого хлеба краюху. И мальчик начинает торопливо есть. Мужики смеются.
– Да не гони лошадей, малец! Волкам табя не сугнути[57].
– Вишь, сякый утый[58].
Он быстро очищает деревянную плошку и съедает весь хлеб.
– Дай ему ишшо, Зима!
И Мисюр Зима начерпывает ему еще каши, с горкой, и хлеб отрезает. Мальчик, не останавливаясь, ест.
– Да не спеши, ешь мудно[59].
– А то котора[60] в брюхе настанет, – замечает кто-то с улыбкой.
И после еды Сычонок совсем обессилел, осоловел, еле ноги передвигал, когда шел снова к реке мыть плошку и ложку.
– Ну, мню[61], ты уже и сыт, и обогрет, – проговорил Василь Настасьич со своего места. – Садись и поведай нам, что за лихое с тобою вышло?
Лицо его казалось медным от света костра. Искры вились вокруг шапки с мехом. И все лица были обернуты к мальчику. Он смотрел на них и молчал.
– Да ты что, похухнанье[62] тут нам чинишь, лишеник?! – нетерпеливо крикнул рябой с горбатым носом, и серьга в его ухе красно блеснула. – Али за язык тебя потянуть?
– Постой, Нечай, – сказал Василь Настасьич. – Отрок, ты все ли разумеешь? Слышишь ли?
– Молви! – воскликнул Нечай, теряя терпение.
И тогда мальчик кивнул. Мужики дружно вздохнули.
– А мы уж мнили, не фрязин[63] ли али срацин[64]! – пискляво сказал лобастый парень с длинной шеей, замотанной тряпкой.
И все засмеялись.
– А выходит, нашенский! Тутошний!.. А какого же роду? Княжич ли ты али поповский сын? – продолжал тот дурашливым голосом.
– Погоди, Иголка, – остановил его Василь Настасьич, морщась. – Не глуми. – Он кашлянул в тугой кулак. – Отрок, так ты немко[65]? Не дадена тебе олафа[66] глаголати?
И мальчик снова кивнул.
– Язык вырван? – спросил кто-то.
Мальчик отрицательно покрутил головой.
– А ну покажь!
И он высунул язык. Тот краснел в языках пламени. И все мужики на него глядели внимательно. Загудели…
– Ишь…
– Вона как…
И Василь Настасьич продолжил свой расспрос. Что немко тут делает, с кем он был, что случилось с его спутниками, кто их убил. Они видели в реке трупы. Видели и плоты с плотовщиками. Чьи то были плоты? Ваши? Так на вас те и напали? А откуда плоты гнали? С какой реки? И кое-что мальчик сумел объяснить. Но никто так и не уразумел, по какой реке они сперва плыли и откуда, где же у мальчика очина[67].
Спать легли поздно в вежах, выставив снабдевающего[68]. Мальчику велели спать в большой веже. И он, как только лег на овчину, что ему подсунул Мисюр Зима, так сразу и пропал в черных глубинах вечной реки снов. И утром его не могли добудиться.
Снова светило солнце, голубели небеса. На берегу горели костры. Вежи мужики быстро собирали, тащили узлы на ладью. Ели уху. На ночь ставили мрежу. И улов, как обычно, был богатый: стерляди, налимы, щуки, осетры.
Мальчику нашли и плошку, и ложку. После трапезы ему велели мыть все котлы. И он отнес их на берег и почистил с песком и травой. Но мужик именем Нажир Корчага, низкорослый, лысый, со странно приплюснутой с боков головой, будто и впрямь корчага[69] какая, с брюхом и небольшой бороденкой, остался недоволен и наказал чистить котлы и снаружи, чтоб сияли аки жопа девки после бани. И мальчик снова надрал травы и принялся усердно драить котлы. С них облетала хлопьями сажа, черная короста. Сычонок так старался, что пальцы окровенил. А черноглазый Нажир Корчага снова заворчал, мало ему было сияния.
Тут пришел Мисюр Зима и сказал:
– Довольно, Нажир! Их сто годов никто не чистил!
– Ну, гляди, карась, немко, не сбеги только, – сказал мальчику Нажир. – Вечером снова будет тебе урок.
– Не пужай малого, Корчага, – отвечал Мисюр Зима.
– Карась, немко, – бормотал Нажир Корчага, забирая хорошо очищенные, но еще не сияющие котлы.
И так все и стали с тех пор звать мальчика: Карась Немко. Что за притча. То сычонок, то рыбешка…
– Ну, хватит уж возиться! – крикнул Василь Настась-ич мужикам, еще бродившим по берегу. – Так мы и до ледостава никуды не доплывем. Не мудити!
И вот сходни убраны, и большая ладья, большая и шумная, как торг в Вержавске, пошла по Каспле, вспенивая веслами воду. И только теперь мальчик сумел определить, что плывут они вверх по реке. Увидал сосну, нависшую над водою, опаленную молнией, с расщепленной верхушкой. Ее он уже видел. Так враз и сообразил.
…Или то и сбылось, о чем он просил в думах: повернуло время вспять?
Сычонок боязливо косился на гребцов, сидевших напротив с одной и с другой стороны. Те равномерно наклонялись вперед за веслом, а потом откидывались назад. Мышцы под рубахами так и бугрились. Этого темноусого, с выгоревшим чубом и серыми глазами, с заросшими щетиной щеками, звать Мисюр. А того, что справа, чернявого, с длинной бородой, – Волох. Обычные имена. И ели они кашу, уху хлебали как люди. И пахло от них по-людски: нестираными рубахами, дымом и потом, хлебом.
Правда, Мисюр – Зима, на то у него и чуб выгоревший. Волох – Горностай, так и борода его сияет мехом. И в Вержавске полно таких-то мужиков и ребят, один – Федька Снежко, другой – Унжак Глухарь…
И Сычонок уж решил, что обычные это люди, ладейщики, речники, а Василь Настасьич, как видно, купец с каким-то товаром в тюках. Но тут задул сильный синий ветер, чайки закричали, молодая листва на ивах засеребрилась, закипела. И рябой Нечай встал и начал дергать за веревки, распуская парус. И тот наполнился воздухом сияющим, чудно вспучился, аки брюхо зверя неведомого, сшитый из разноцветных кусков, красных, синих, желтых и фиолетовых, и ладья вдруг пошла с удвоенной силой, так что гребцы свои весла оставили. Да не кудесы ли?!
Сычонок рот разинул и снова начал думать, что все это свершается лишь в его помыслах. Идет река вспять. И летят по ней какие-то люди. Летят, чтобы отомстить тем вепрям можжевеловым, сыроядцам. И где-то там, в верховьях реки, и свершится отмщение, и произойдут кудесы: выйдут из полона тьмы батька Василий Возгорь Ржева, драчливый друг его Андрей Зазыба Тумак да умелец Игнат Страшко Ощера.
Неужто они и впрямь мертвы, зарезаны и потоплены?
Сычонок не мог поверить. Вон как праздником голубеет камка[70] неба. Как солнце в великой радости льет свои лучи. И Сычонка так и подмывает пропеть велелепие[71], как баит батюшка Докука Ларион, всему миру. Как такое может быть, ежели порезаны, побиты и потоплены батька и дядьки?..
То ли блазнь все, то ли сон, то ли кощуна[72], то ли чье кознованье[73]…
10
Ладья ветер так удачно ловила, что к вечеру до Поречья дошла. Издалека еще деревню увидели, истобки серые, над некоторыми дымки вьются, куры белеют у плетней, гуси ходят, лошадь пасется.
Сычонок снова забоялся, но и ровно тот парус наполнился надеждой на что-то… Вот из Гобзы-то и вплывут сейчас плоты.
Ладья причалила у лодок-однодеревок. На берегу уже стояли дети босоногие, светловолосые, в потрепанной одежке, глядели на ладью с парусом во все глаза. Вышли и двое мужиков с бородами, в шапках, один в лаптях, другой босой. На берег с лаем кинулись кудлатые собаки. Загоготали гуси.
Василь Настасьич наказал Нечаю поговорить с мужиками. Нечай сошел на берег, с ним и Мисюр Зима, еще один гребец. Деревенские тоже к ним медленно направились. И Сычонок узнал того Вьялицу Кошуру, у которого они со Страшко Ощерой хлеба хотели купить. И у него живот свело от жути почему-то…
Мужики палками отогнали собак. Мальчишки тоже стали швырять в них палками и камнями. Те визжали, отбегая, но все равно лаяли издалека. И гуси не унимались. Василь Настасьич морщился.