– Да оны теперь носу не высунут! Топай, топай, чернец! Отче наш, иже еси на небеси… аль на Смядыни… на крепком мёдыни… со брагою, хы, хы. Да полным пузом!
Баба нахмурилась и замахнулась кулаком на Степку.
– А ну поганый свой язык прижми! Вота петух, вота неслух окаянный! Щас я табе… – Она стала искать что-то на стене избы.
Но Степка, не дожидаясь, убежал за хлев.
Баба посмотрела на мальчика.
– Ну, милок, оно и вправду, може, не покусятися боле на тобе. Ступай с миром. Погодь.
И она скрылась в избе, а вернулась с полным ковшом.
– На-ко, березовичка, остудись, а то жары уж какие разгораюцца.
Она взглянула на небеса, прикрыв ладонью глаза.
И мальчик осушил ковш, утерся. Поклонился бабе. И та расплылась в улыбке.
– Ишшо?
Мальчик отрицательно покрутил головой.
– Как же ты к святым отцам-то попал? – спрашивала она участливо, все заглядывая в необычные его глаза, любуясь. – Али сиротинушка?
Мальчик покачал отрицательно головой.
– Не?.. Ну, ну, ладно, хто тама ведат, у всякого на роду свое понаписано, у одного то, у другого… Ладно, ладно. Ступай. Нет, погодь, – снова остановила она его. – Степка! Дай яму посошок-дубинку-то! Степка! – позвала она громче.
Но тот не откликался.
– Ахти мине, осподи!
И она пошла, вскоре сама принесла половину жердины.
– Вот, бери оружье-то, хочь вам, инокам, и возбраняется, но как же, ежели аспиды в другой раз понакинутся? Бери.
И, вооруженный и утоливший жажду, мальчик вышел со двора этой усталой бабы с серо-зелеными глазами и блеклыми губами и морщинками и, еще раз поклонившись ей, потопал восвояси.
Собак и не было пока.
Но скоро позади послышался топоток, мальчик быстро обернулся и увидел Степку. Тот разевал рот, кривил губы, прищуривал то один глаз, то другой, смеялся.
– Ай струхнул?! – горланил он. – Струхнул, чернец? Отче?
Сычонок повел плечами. Степка ударил его по спине.
– Не трусь, отче. Степка Чубарый[161] пойдет с тобой. Хы-ы-ы.
Мальчик глядел на Степку, шагавшего рядом.
– Чё зыришь, аки баран на новье? – спросил тот, мигая. – Лучше чернеца водить да оберегать, нежли там, на дворе робить, хлев чистить. Хы-ы-ы. Ай не так?
Мальчик улыбнулся и кивнул.
Степка снова со всей силы ударил его по спине.
– А ты ключимый[162], хучь и молчишь, аки керемида[163]. Аки керста[164]!
И он радостно заржал.
Видно, кто-то узнал его по смеху и крикнул со двора:
– Степка Чубарый, куды прыгашь? Об чем хлопочешь?
– Туды-растуды! – откликнулся Степка. – Хлопот полон рот, а жрати нечаво!
Из-за плетня послышался смех.
И они шагали дальше уже у подножия холма Мономахова.
– А яко ты молитвы читашь? – спросил Степка, взглядывая сверху на мальчика.
Был он на голову выше и много крепче, длинные руки высовывались из коротковатых рукавов линялой и явно тесной рубахи и порты были коротковаты, между ними и стоптанной кожаной обувкой виднелись расцарапанные лодыжки.
Сычонок пожал плечами и махнул рукой.
– А! Ты их дуришь, чо ли? – догадался Степка Чубарый и снова громко засмеялся. – Я вона и «Отче наш» не могу всю сказати, – похвалился он. – А мамка колотить. Язык кормит, язык поит, да язык и спину порет! И ён у меня путатца… Да и сказывай не сказывай, а батька нейдет. Как уйшел в ополчении с Ростиславом-то князем на чудь за Двину, да и сгинул без следов. И каких токо молитв мамка не слала туды! – Он указал грязным пальцем в небо. – И к Николе Чудотворцу, и к Богородице Путеводительнице… Яко то? Взыскание погибших. А може ён и не загибший-то? Папка? И в полон могли взять-то. Леса у них густыя. – Он быстро взглянул на Сычонка. – А твой батька где? Живый?.. Не-е-э?.. А что с им сталося? Убит?.. Убит. Зарезан?.. Зарезан. В битве али как? По разбою?.. По разбою… Ён кем у тебе бысть?.. Священник? Плотник? Бортник?.. На воде?.. Речной, что ль? Ладейщик? Не? Рыбарь?.. Не? Купец? Не?.. – Степка сдвинул на лоб свою пыльную драную шапку. – Да хто ён? По реке?.. По реке… Ну. Не ладейщик, не купец, не… А! Плотовщик?! Хы-хы! Плотовщик. Сразу бы и баил.
И Сычонок закивал и даже крутанулся на одной ноге. Степка еще пуще засмеялся.
– Стой! – сказал он. – Айда на реку? У меня лодка тама ёсть.
Сычонок замешкался на мгновенье.
– Да успеешь ишшо лоб порасшибить в кельне своей монастырской, отцик Цветик, хы-ы-ы!
И не доходя до Торга, они повернули и побежали к другим вратам, главным, через кои Сычонок впервой в град сей входил.
7
– Степка Чубарый! – крикнул стражник, когда они пробежали мимо по гулкому помосту.
– Здорова, дядька Осин! – ответил на бегу Степка.
– Куды скачешь?..
– На реку, дядька Осин!
– А попенок твой чиво без бороды? – спросил с ухмылкой другой стражник.
– Видать, ён из латынской веры, – сказал дядька Осин.
– Эй, мнихшек[165]! Степка не израдец[166], нашенский.
Стражникам со скуки еще хотелось позубоскалить, да мальчишки уже были далеко.
Они пошли берегом вверх по течению. На плёсе бабы и молодые девки стирали.
– Портомойницы! – крикнул Степка.
Некоторые обернулись, морщась, прикладывая мокрые ладони ко лбу, чтобы лучше разглядеть крикуна.
– Ах ты, пащенок! – ответила одна. – Ащеул[167]!
– Степка Чубарый! – кликнула другая и погрозила ему скрученными портами и рубахой.
Степка и заржал, аки жеребец настоящий.
– Вот дурень-то! Горлодер! – ругались бабы.
Степка довольно улыбался и внушал Сычонку:
– Оне все керасти[168], аки баит поп Филипп, что у нас суседом на горе Мономаховой. Его попадья ох и керасть так керасть! Малинку, как поспеет, только попробуй у них хучь вот едину съисти. Бяжить с поленом. Ёна, поди, и попа Филиппушку стёгаеть. Он дюже до баб охочий-то, даром, что поп. А глазы-то так и шустрят. Вота ей и чуется всегда израда[169]. В кустах малинника трясца – а не с девкой ли Филиппушка кувыркатца?! Да и ягоды жалко.
В другом месте два мужика отплывали на лодке.
– Здоровы будьте! – крикнул им Степка.
Мужики оглянулись, кивнули сдержанно.
Степка лыбился, мигал то одним, то другим глазом.
– Вишь, ёны уже за рыбою почухали, и сами молчком, аки рыбы. Чтоб не распужать. Твой батька на какой реке плоты-то гонял?.. На Днепре?.. Не? На Дюне?
Сычонок махал рукой куда-то.
Степка лоб наморщил.
– Не, погодь. На Вязьме? На Соже? На Вопи?
Мальчик все отрицал. А Степка разгорелся. Ему интересно уже было отгадать. И он продолжал, поглядывая для верности на небо, морщиня нос и загибая грязные пальцы.
– Десна?.. Мм… Ино[170]… Угра? Не? Так якая ишшо? Каспля, что ль?!
Сычонок кивнул, но тут же и покачал отрицательно головой.
– Тьфу! Ну чиво ты? Дурной, чо ли? Каспля же, а?
Сычонок попытался показать, что Каспля, но не Каспля, а река, впадающая в нее.
Степка Чубарый смотрел на его знаки, напрягши шею, сжавши кулаки, – изо всех сил старался уразуметь. И ничего не понял. Двинул кулаком в плечо Сычонка.
– Кощунствуешь[171], каженик[172]?
У Сычонка в глазах потемнело. Он оскалился и кинулся на Степку, ударил его в нос. Тот от изумления аж присел. Тронул нос, а с него алые капельки западали.
– Ох… – пробормотал Степка Чубарый, быстро выпрямился и огрел Сычонка по уху так, что его черная скуфейка слетела на землю.
Тот отскочил, ища на земле камень или палку, ведь ясно было, что Степку этого Чубарого ему не одолеть ну никак. Степка утирал нос, смотрел на кровь на руке все еще изумленно.
– Во сице отцик Цветик… – бормотал он.
И снова пошел было в наступление, сжав кулаки, но вдруг остановился и сбежал к Днепру, присел и умыл лицо. Над Днепром носились с криками чайки. Сычонок стоял наверху, не зная, что ему дальше-то делать. Степка Чубарый смывал капли крови и с рубахи. Смыл, встал, оглядываясь.
– А ты зельный[173]! – воскликнул. – Зельный отцик! Токо вам жа дратися не леть?.. Али ты отметник[174]? Расстрига?
И Степка Чубарый заржал по своему обыкновению. Он выбрался наверх и протянул руку к Сычонку, тот отстранился. Но Степка шагнул вперед и дотянулся, ударил его несильно по плечу.
– Не пужайся. И то, якой ты каженик? Кощуна то. А вот не кощуна… – И он наклонился к уху Сычонка и прошептал: – Владыко Мануил, гречанин-то, каженик и есть, сказывают. – Он оглянулся и приложил палец к губам. – Токо тссс, чуешь? За то не нос расквасят. А всю голову взобьют квашней. Да яко ты и сказать-то могешь?! – вспомнил он и рассмеялся. – Эх, лепота бысть немко. Язык блудлив яко коза. Щи хлебай, да поменьше бай. А так-то мне за язык все время перепадает на орехи! То мамка прибьет, то попадья-суседка поленом перетянет, то робята бока намнут. Ну, ну, мнихшек, оставим нелюбие, мир!
И он протянул ладонь с мозолями. Сычонок охотно ее пожал. Ему по душе на самом деле был этот Степка Чубарый. В нем чуялось простое и доброе сердце.
И, замирившись, они пошли дальше, пока не достигли сараев на берегу. Степка Чубарый пошарил под камнем возле одной дощатой дверцы, достал ржавый огромный ключ и отпер большой ржавый же замок.
– Тута у мине мрежа, – говорил он, – весла, ведра и однодеревка. Сице!